По материалам зарубежной прессы. Подготовили Ника Бажанова, Екатерина Кузнецова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2012
БиблиофИЛ
Среди книг
с Аланом Жуковским
На чьей стороне время?
Julian Barnes Pulse. —
Julian
Barnes The Sense of an Ending. —
В 2011 году у Джулиана Барнса вышли сразу две книги: сборник рассказов “Пульс” (“Pulse”) и небольшой роман (или, по мнению многих критиков, повесть) “Ощущение конца” (“The Sense of an Ending”), получивший Букеровскую премию.
“Пульс”, состоящий в основном из рассказов, публиковавшихся в “Нью-Йоркере”, “Гранте”, “Гардиан” и “Санди таймс”, изобилует “хуками”, привлекающими внимание широкого читателя (таков, например, “Восточный ветер” — образцово рассказанная “история” о недолгом романе с бывшей пловчихой из ГДР, пострадавшей (физически и духовно) от употребления анаболических стероидов (обо всем этом герой рассказа узнает не сразу). Правда, обилие “приманок” почти не вредит обаянию писателя, с его точным, выверенным языком и фирменным цинизмом, обличающий национальное и общечеловеческое лицемерие. Эта тема проходит лейтмотивом через первую часть сборника, наиболее красноречиво раскрываясь в описании неблагодарной судьбы двух писательниц из рассказа с провокативным названием “В постели с Джоном Апдайком” (“Sleeping with John Updike”).
Тема лицемерия неоднократно поднимается и в четырех диалогах “У Фила и Джоанны”, которые чередуются с остальными рассказами первой части, — в этом многосоставном произведении (тонко имитирующем и пародирующем особенности разговорной речи с учетом национальной специфики) Барнс намеренно сталкивает попытки ответа на серьезные философские вопросы (такие как достоверность исторического и научного знания — проблема, встающая с новой силой в “Ощущении конца”) и бессвязную болтовню, сквернословие, пошлые шутки. В диалоги вплетаются злободневные (и не очень) темы: глобальное потепление, 11 сентября, вопрос европейскости Британии, охлаждение молодежи к латинским изречениям, отношения мужчины и женщины, любовь, физическая и духовная… В четвертом диалоге произносятся слова, которые могли бы служить эпиграфом к “Ощущению конца”. Сравнивая чувства, характерные для молодости, с переживаниями уже не молодых людей, один из собеседников замечает: “Теперь наши самые сильные эмоции — другие: чувства потери, сожаления, того, что все заканчивается (the sense of things ending)”.
Произведения, собранные в “Пульсе”, разнообразны и единой классификации не поддаются. В публицистичном (как и многое в этом сборнике) рассказе-эссе “Каркассон” развивается столь важная для Барнса тема любви. При этом часто делаются парадоксальные выводы: о прямо пропорциональном соотношении между гастрономическими и сексуальными потребностями, о том, что наиболее прочная и долговременная привязанность возникает между партнерами в гомосексуальных браках… Барнсовские размышления в “Каркассоне” — все время на грани провокации, меткого наблюдения и шутки (“Мы говорим о любви с первого взгляда, и, действительно, она случается — даже в Англии…”). Рассказ “Гармония”, действие которого происходит в XVIII веке, — тонкая философская притча о новаторском методе лечения слепоты при помощи магнитов, о неготовности публики воспринимать новое, о природе таланта.
Название сборника, одноименное заключительному рассказу, выглядит довольно случайным, но оно вписывается в общую концептуальную метафору. В “Ощущении конца” повествователь говорит о желании, чтобы кровь потекла вспять, о субъективном времени, которое, в виде часов, человек может надеть на обратную сторону запястья, как это делали герои романа — Тони, Колин и Алекс… Путем нехитрых словесных повторов Барнс добивается эффекта многослойности, связывает “Пульс” и “Ощущение конца”, равно как и их отдельные части.
Главная тема нового романа, построенного как сложная сеть размышлений и воспоминаний главного героя и рассказчика — Тони Вебстера, — это взаимоотношения человека и времени — времени объективного (которое, как заверяет повествователь, существует, независимо от теории параллельных реальностей) и времени субъективного. Эта общая проблема неизбежно перетекает в вопрос фактической и эмоциональной достоверности памяти. Роман начинается с перечисления нескольких мотивов, предметных образов, выплывающих из сознания повествователя, как семена, из которых рождается произведение: ванна, остывшая за закрытой дверью, река, парадоксальным образом текущая против собственного течения… Путем нехитрого (пожалуй, излишне схематичного) приема автор интригует читателя, как будто дразня его маленькими кусочками реальности, беспорядочно вырванными из дальнейшего повествования…
В первой части романа проживший целую жизнь Вебстер рассказывает о своей юности. В замкнутое сообщество трех школьников — Тони, Алекса и Колина — приходит “высокий, застенчивый парень” Адриан Финн (его появление в школе напоминает начало “Госпожи Бовари”), заметно выделяющийся из их круга, вошедший в него, но до конца с ним не сливающийся. Вечно юный образ Адриана становится центральным для длинного монолога, растянувшегося на все пространство книги. Поначалу отдавая себе отчет в том, что воспоминания могут оказаться неточными, а сама оценка событий могла подвергнуться аберрации памятью, последующим опытом, новыми представлениями о жизни, Тони отзывается о своей юности — и юности вообще — весьма иронично, подтрунивая над резкостью и безапелляционностью суждений (“Да, мы были претенциозны — для чего же еще молодость?”), и над склонностью критиковать любые политические и общественные “системы”, не предлагая ничего взамен, кроме “гедонистического хаоса”. Вебстер, в общем и целом, понимает, насколько поверхностной и деланой была эта претенциозность, и все же напрямую связывает ее с молодостью, но всякая ли молодость соответствует такому полупародийному описанию? Радикальность, в основном, сводилась к употреблению красивых слов и выражений (конечно же, не всегда осмысленному), к отдельным провокативным суждениям и чтению небезопасной литературы — например, Манифеста коммунистической партии.
Но дальнейшие события (как новейшие, так и прокручиваемые в памяти) — и те реакции, которые они вызывают в сознании Тони, — бросают вызов его житейскому опыту, обывательской уверенности в том, что он чему-то научился за долгие годы.
Сомнение в ценности своей жизни возникает уже в молодости, когда Тони узнает о смерти друга. После школы, во время обучения в Кембридже, Адриан кончает с собой. Он оставляет записку, в которой объясняет свое решение желанием вернуть дар жизни, который человек получает, несмотря на то что об этом никто не просит. Очевидная странность и примитивность аргументации не смущает Вебстера. Для него — уже тогда, в молодости, — Адриан становится символом, человеком, живущим поверх или даже вне времени, философом, не побоявшимся убить себя ради следования принципам, закончившим свое пребывание на земле по велению чистого рассудка, логически обосновавшего такое решение. Самоубийство Адриана вызывает у Тони восхищение, ведь большинство людей, говорит он, действуют совершенно противоположным образом: следуют интуитивному, ничем не мотивированному решению, а уже затем оно обрастает целой сетью поводов и причин, — так возникает здравый смысл. Ирония стареющего человека практически не распространяется на Адриана, которого он (как и школьный преподаватель истории, реагировавший на провокации Финна без снисхождения, а с полной серьезностью), всегда воспринимал как особую, уникальную личность. Во второй части книги Тони признается себе, что всю свою жизнь он был обывателем, посредственностью, шедшей по пути наименьшего сопротивления, горделиво прикрываясь инстинктом самосохранения. “История — ложь победителей”, — когда-то сказал Вебстер; в финале первой части он заявляет, что история — это “память выживших, большинство из которых — не выигравшие и не проигравшие”. Одним из таких выживших, безликих людей оказывается он сам.
Другой важный персонаж романа — Вероника, с которой Тони встречался около года. Их отношения не сложились — из-за слабого характера Вебстера и дурного нрава девушки, запутывавшей Тони загадочным поведением. Одним из наиболее болезненных воспоминаний Вебстера оказывается поездка в дом родителей Вероники, где его принимали с насмешкой, снисхождением, иронией. Через некоторое время после расставания Тони получает письмо Адриана с просьбой встречаться с Вероникой. Тони сначала отвечает коротким и глуповатым заверением, что все хорошо, но вскоре отправляет новое письмо, полное низменного гнева, проклятий и оскорблений, однако быстро забывает о том, что написал.
Первая часть романа охватывает период от знакомства с Адрианом до его самоубийства. Вторая — более длинная — посвящена размышлениям уже пожилого Тони по поводу своего прошлого, после того как он неожиданно узнает, что умершая мать Вероники завещала ему дневник Адриана. Тони связывается с Вероникой и безуспешно пытается вернуть дневник, который, по ее словам, был сожжен. Вебстер получает только две ксерокопии: страницу дневника и свое собственное гневное письмо, которое вызывает у него шок (на роль моралистического символа оно, правда, не тянет). Вероника по-прежнему ведет себя намеренно загадочно; встречи с ней неизменно заканчиваются для него унижением. И тогда он начинает понимать, что его попытка сближения с ней была наивным, неосознанным, отчаянным стремлением вернуть упущенное, исправить безвозвратно ушедшее. Именно так возникает ощущение конца; чувство превосходства Адриана, отказавшегося принимать удары жизни, становится все острее. Правда, в конце романа появляется сомнение в немотивированности его поступка житейскими обстоятельствами (насколько “чистым” было самоубийство, читатель так и не узнает со всей достоверностью). Когда-то, в своем забытом письме, Тони брался утверждать, что время все рассудит и докажет его правоту, но оно оказалось не на его стороне. “Time is on my Side” — название песни группы “Роллинг Стоунз” — несколько раз обыгрывается Вебстером. Битва с воспоминаниями уже проиграна.
Стареющий Тони вспоминает (или домысливает?) всё новые детали своего прошлого, погружается в довольно тривиальные размышления о том, что былое — всего лишь фикция, со временем принимающая новые формы, о том, что люди, за исключением героев романов, с годами не меняются. Но меняется ли сам Вебстер, необычный образ обычного человека, — герой этого романа? Только в осознании своей ничтожности.
Что же за ситуация описана в “Ощущении конца” — частная или общечеловеческая? Действительно, размышления Тони отличаются высокой степенью обобщенности. Действительно, большинство людей не управляют (и не пытаются управлять) своей жизнью, и в этом похожи на Вебстера. И все же история Тони — это история конкретного человека, пассивного, нерешительного, плохо анализирующего свои поступки. Тони — это образ предостерегающий, это пример того, каким не надо быть. Рассуждениям этого человека верить нельзя. Вспоминаются слова шекспировского Ричарда II о растрате времени, которое затем растрачивает человека.
Обильная лиро-эпическая рефлексия, тесно сплавленная со сложным, оригинальным сюжетом, — несомненное достоинство романа. Правда, рассказчик слишком часто ссылается на вымышленность, изменчивость и неточность своих воспоминаний, общая событийная канва которых оказывается намного прозрачнее, чем кажется поначалу. Роман задуман как универсальное размышление о сущности памяти, об ответственности человека за свой выбор, о взрослении, старении, молодости и старости, жизни и смерти, но по мере чтения доверие к Тони Вебстеру — как к носителю универсального знания — теряется. Оказывается, что он — заурядный обыватель, не отвечающий ни за свое прошлое, ни за настоящее. Действительно, его история в каком-то смысле универсальна — с поправкой на специфические особенности характера.
Но какова позитивная альтернатива? Неужели это Адриан Финн? На чьей стороне время? Или ни на чьей? Был ли Адриан по-настоящему глубоким человеком? Судя по фрагментарному описанию Тони со страницы и странноватым формулам дневника, вряд ли. Правда, значительная часть жизни Финна (и утраченные записи) остается за кадром. Вероятно, только такой человек, как Тони, может воспринимать Адриана как личность неординарную. Возможно, альтернативой ощущению конца могла бы стать искренняя, настоящая любовь (в конце первой части на это намекает и сам Вебстер), но в романе такое чувство нигде не описывается. Вероятно, альтернативой мог бы стать деятельный, решительный человек, “делающий жизнь”, но в мире Тони Вебстера он невозможен.