Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2012
Ирина Мельникова#
Японский блюз и русский напев
Всего сто пятьдесят лет назад в
Японии не знали европейской музыки — это трудно представить себе сегодня, когда
японские классические музыканты гастролируют по всему миру, а популярная музыка
страны, так называемый джей-поп, завоевала если не
мир, то уж точно — азиатский континент. И все же симфоническая и хоровая музыка
сравнительно недавно стала своей в Японии, как и массовая популярная песня.
Первой популярной песней, как считается, стала песенка Катюши Масловой из спектакля по мотивам толстовского “Воскресения”, специально написанная японским композитором “на европейский манер”, — благодаря появлению граммофонов, в 1914 году ее запела вся страна. Первые радиотрансляции классической музыки, приобщившие к ней миллионы, также связаны с Россией, поскольку общенациональное вещание началось в Японии с симфонических концертов сводного оркестра советских и японских музыкантов, а также русских эмигрантов из Харбина. В 1925 году это были первые шаги не только японской медиа-корпорации Эн-эйч-кей (NHK), но и первые ростки японской симфонической музыки: именно тогда в Японии стали появляться оркестры.
В первых джазовых ансамблях, которые играли в 1920-х годах в ресторанах больших гостиниц, на кораблях, тоже попадались выходцы из России, а самый первый известный джазовый композитор Японии Хаттори Рёити учился у Эммануила Меттера, выпускника Петербургской консерватории. Впрочем, у русских эмигрантов учились музыке многие и многие японцы как в самой Японии, так и на континенте — в Маньчжурии, Корее, Китае. Ну а после окончания Второй мировой войны коммунистическая партия Японии, имевшая огромное влияние и в профсоюзах, и в общественных антивоенных организациях, сделала важнейшим средством своей пропаганды советскую песню — ее действительно полюбили в Японии и забыли со временем о пропагандистских сверхзадачах, просто пели в специальных “кафе поющих голосов”, держа перед собой листочки с переведенными на японский словами[1].
Затянувшийся экскурс в историю японской музыки понадобился здесь потому, что богатая событиями история русско-японских музыкальных связей пока еще не очень широко освещена в России, зато в Японии об этом писали и пишут, люди старшего поколения все еще поют в барах с караокэ русские песни, и музыкальные коннотации образа России стали важной сквозной темой для одного из старейших японских писателей послевоенного поколения, Хироюки Ицуки.
Хироюки Ицуки в этом году исполнится восемьдесят, но он публикует книгу за книгой, ездит по стране с лекциями, выступает по радио и телевидению, входит в состав комитетов по присуждению литературных премий и по праву может считаться одной из самых публичных фигур современной японской словесности, однако в России его знают мало. Собственно говоря, Ицуки, начинавший свою карьеру на радио как автор сценариев, поэт-песенник, радиожурналист, именно своим интересом к популярной музыке и неформальной молодежной культуре в СССР периода оттепели снискал себе одновременно литературную славу в Японии и запрет на въезд в нашу страну. Ведь дебютная повесть Ицуки была о московских стилягах, а сочувствовать им в 1966 году еще не полагалось.
В ранних произведениях Ицуки не раз появлялись русские темы и русские герои, назовем лишь наиболее известное из напечатанного в 1960-х: повесть “Узрев коня бледного” (1966) и роман “Могила Ибиса” (1968-1969). Впечатления Ицуки о России вылились и в очерки, два из которых мы предлагаем в этой подборке[2]. Собственно говоря, документальный жанр в творчестве писателя столь же значим, что и беллетристика, и это не только путевые зарисовки, но журналистские расследования, радиобеседы и интервью, биографии и эссе философского, краеведческого, литературно-критического содержания.
В своих романах и повестях писатель намеренно соединял информативно насыщенный документально-очерковый стиль с безудержным нагромождением сюжетных поворотов, которых требует массовая литература: шпионы, разоблачения, революция, любовь русского офицера и японской гейши… Это сознательный выбор беллетриста, который в послесловии к своей первой повести — все той же, о стилягах, — заявил, что количество читателей для него принципиально важно, и развлекательность, мелодраматизм, сюжетно-стилевые клише — всего лишь средства для достижения этой цели[3]. В больших романах, таких, как “Врата юности” (1969-70), Ицуки также следовал этому принципу.
После перестройки, в 1990-х, писатель получил наконец возможность снова побывать в России, и его новые очерки рассказали японским читателям об Эрмитаже и Царском селе, об Алле Пугачевой и песнях Высоцкого. В повестях Ицуки, появившихся после новой встречи с Россией, вновь и вновь слышались отзвуки русских напевов, будь то история о песне “Скучно мне на чужой стороне…”, завезенной в Японию в начале XIX века (“Песня Софии”, 1994), или очерк по следам авторских поисков подаренного адмиралу Ноги рояля Николая Стесселя, коменданта Порт-Артура времен русско-японской войны (“Рояль Стесселя”, 1994).
В последние годы Хироюки Ицуки много пишет о буддизме[4]. Буддизм для Ицуки — это не только возвращение к истокам после нескольких десятилетий, отданных литературе прозападного, модернистского направления. Буддизм — это негативистская философия, помогающая справиться с неотъемлемыми условиями человеческого существования: страданиями, старостью, болезнью, смертью. Духовные поиски Ицуки интересны как срез ментальности целого поколения японцев, пережившего поражение в войне, послевоенную разруху, бурный экономический рост и крушение веры в Японию как “страну номер один в мире”.
Творчество Ицуки нередко характеризуется как “литература дерасинэ”, то есть “человека без корней”[5]. Важной чертой творчества Хироюки Ицуки, действительно, с самого начала стал выход за пределы культурного пространства Японии, перенесение действия в малознакомую японцам Восточную и Северную Европу, появление иностранцев в качестве героев повестей и рассказов. Россия и русские занимали и продолжают занимать в мире писателя заметное, но отнюдь не исключительное место.
В 1960-х, после травматического опыта американской оккупации 1945-1951 годов и закончившейся поражением борьбы против американского военного присутствия, под знаком которой прошли 1950-е годы, Ицуки одним из первых в японской послевоенной литературе чутко среагировал на новые ориентиры и самоощущения японцев. Отталкиваясь от сравнения с культурными “другими”, будь то жители Варшавы, Москвы или Копенгагена, Ицуки обратился к новым возможностям взаимопонимания и человеческой солидарности, которые несет массовая культура, например, мода и популярная музыка. Разумеется, в предвоенное и военное время, когда культурная и цивилизаторская миссия Японии в Азии была лейтмотивом официальной литературы и искусства, имперские иллюзии также выливались в привлекательные образы поющих в унисон колонизаторов и колонизируемых. Но есть решающее различие — Ицуки, который не понаслышке знал о жертвах японского продвижения на материк, всегда старался быть честным со своими читателями, делясь с ними собственными потаенными и страшными воспоминаниями о тех временах.
Настоящее имя писателя — Хироюки Мацунобу, он родился в 1932 году в семье японских учителей из глубинки, с острова Кюсю, самого близкого к Корейскому полуострову. Корея к тому времени давно уже была колонией Японии, и как раз в год рождения Ицуки создавалось государство Маньчжоу-го — формально независимое, но на самом деле обеспечивавшее присутствие Японии в Китае. Многие и многие переселенцы из Японии, не только военные и коммерсанты, но и безземельные крестьяне, и опальные интеллектуалы отправлялись на новые земли. Родители Ицуки с крошечным первенцем поехали учительствовать в Корею, и вплоть до 1947 года мальчик не был в Японии. После того как летом 1945 года в Пхеньян вошли советские войска, корейское население уже не скрывало неприязни к японцам, их выселяли из домов в фильтрационные лагеря, где они ожидали репатриации.
Пятнадцатилетний Ицуки вернулся в Японию с младшими братом и сестрой и совершенно деморализованным отцом, мать трагически погибла, ее не сумели даже похоронить. Об обстоятельствах смерти матери писатель рассказал лишь недавно, но тема черного провала в памяти, немоты перед горечью этой утраты сквозным мотивом проходит через его творчество.
После репатриации было окончание школы в деревне на Кюсю, первые литературные опыты в школьном журнале, поступление в столичный университет Васэда, где Ицуки изучал русскую литературу. Закончить университет так и не удалось, денег в семье не было, но зато литературный приработок на радио позволил остаться в Токио и проявить себя в музыкальной журналистике.
В 1965 году, после женитьбы на знакомой по университету, дочери врача и политика Рёити Ока из города Канадзава (впоследствии мэра этого города), члена парламента от Социалистической партии, будущий писатель взял фамилию Ицуки. Молодые супруги стали как бы приемными детьми семьи родственников жены. Возможно, это было компромиссом, смягчавшим очевидность мезальянса между девушкой из влиятельной семьи и начинающим журналистом.
Свадебное путешествие в СССР и Северную Европу дало материал для первых журнальных публикаций. Повесть “До свидания, московские стиляги” в 1966 году сразу же стала бестселлером, получила литературные премии[6] и открыла новую тему в японской беллетристике — тему поисков и метаний послевоенного поколения, постигающего “невыносимую легкость бытия”.
Герой повести, джазовый пианист и продюсер Китами, разочарованный упадком джазовой музыки в Японии, переживающий жизненный кризис, едет в Москву на переговоры о гастролях японских музыкантов. Там у него происходят две важные встречи. Одна встреча запланированная, с представителем советских властей, курирующим культурные обмены, а вторая — случайная, с семнадцатилетним стилягой Мишей.
Между Китами и советским чиновником, который считает джаз всего лишь развлечением и не относится к нему серьезно, происходит музыкальная дуэль в стенах Дома дружбы. Советский функционер играет на рояле Шопена, демонстрируя свое понимание иерархии в искусстве, а Китами исполняет блюз на тему песни Билли Холидей “Странный плод”[7]. На словах советский функционер остается непреклонен в своих убеждениях, однако игра Китами заставляет его прослезиться. Автор повести таким образом через музыкальную метафору настаивает не только на ценности импровизации и творческой свободы, но и на расовом равноправии. Конечно же, речь идет не только о положении негров в Америке, но и о месте японцев в мире.
Юный москвич Миша, встреченный Китами в скверике на Пушкинской площади, уговаривает его продать что-нибудь из одежды. Миша оказывается начинающим саксофонистом в молодежном кафе “Красная птица”. Китами, испытывая к нему симпатию и желая убедить его сделать музыку профессией, специально для Миши устраивает в “Красной птице” джем-сейшн: сам Китами играет на фортепиано, японский дипломат, тайно влюбленный в джаз, исполняет партию на кларнете, американский студент Билл играет на контрабасе. Полное духовное единение достигнуто, свинг увлекает всех посетителей кафе, юная Эльза, девушка из хорошей семьи, в которую влюблен Миша, дарит ему поцелуй и награждает поцелуем Китами.
Идиллия, однако, вскоре разрушается. Китами отозван в Японию из-за скоропостижной кончины премьер-министра, поддерживавшего сотрудничество с СССР. Миша отправлен в колонию, так как некий спекулянт, назойливо ухаживающий за Эльзой, спровоцировал его на ссору с поножовщиной.
Разумеется, интерес японских читателей привлекали и зарисовки местных нравов, вплоть до ресторанных меню, и подробности быта японских дипломатов в Москве, и устройство советского общества (состав элиты, социальные градации). Для особо интересующихся автор подписывает к иероглифическим сочетаниям сбоку японской азбукой русские слова “комсомол”, “трудовая колония” и т. п.
Эта первая повесть Хироюки Ицуки не только принесла ему литературный успех, но была в 1968 году экранизирована. Фильм режиссера Хиромити Хорикава с культовым популярным певцом и актером Юдзо Каяма в главной роли до сих пор иногда показывают по японскому телевидению, хотя, снятая в декорациях, Москва не может не вызвать улыбку. Фильм стал первым в длинном ряду экранизаций по мотивам произведений Ицуки, среди которых есть и кинофильмы, и телесериалы.
Подобно тому, как повесть “До свидания, московские стиляги” не стала единственным произведением писателя, связанным с русской темой, в экранизациях Россия также появляется не однажды. Наиболее свежий пример — фильм “Капли великой реки” (2001) режиссера Сэйдзиро Кояма, вольная экранная интерпретация одноименного сборника эссе Ицуки[8]. В этом фильме снова появляется русский музыкант (его играет известный кларнетист С. Накоряков), встреча с которым навевает постаревшему начальнику маленького почтового отделения в городе Канадзава воспоминания о детских годах в Корее, о русских солдатах, которые пришли туда в 1945 году, и о внушенном ими японскому подростку сложном чувстве ужаса и восхищения. Ведь именно от казавшихся чудовищами русских солдат мальчик услышал песни, навсегда поселившие в его душе изумление перед сложностью и противоречивостью человеческой натуры, тягу к гармонии с людьми и природой, отзвуки которой он услышал в хоровом пении русских[9].
Личное переживание от музыкальных впечатлений у Ицуки вылилось не только в литературные произведения, но и в кинофильмы, радиопередачи, интерактивные сетевые проекты поклонников с возможностью прослушать ту или иную песню. Как медиаперсона, автор продолжает привлекать внимание японцев, даже тех, кто слишком молод, чтобы любить русские песни, к музыкальной составляющей в диалоге двух культур. Недавно вышедшая по следам радиовыступлений писателя книга “Песни о нашей жизни”, в которой Хироюки Ицуки всю историю своего поколения изложил как историю любимых песен 1930-1980-х, — лишнее тому подтверждение.
Хочется надеяться, что в России тоже когда-нибудь узнают о “песнях японской жизни”, таких созвучных русским “песням о главном”. Ну а книги Хироюки Ицуки придут в Россию обязательно.
# ї Ирина Мельникова, 2012
[1] Организованное коммунистами в 1948 г. движение “поющих голосов” Утагоэ представляло собой широкую сеть самодеятельных хоровых коллективов, которые песней поддерживали забастовки, массовые антиамериканские и антивоенные манифестации; с 1952 г. основными лозунгами движения стали лозунги за мир и против ядерных вооружений. В 1955 г. лидеру движения Утагоэ, бывшей оперной певице Акико Сэки, была присуждена в СССР Сталинская премия. В 1957 г. в Токио, а затем и по всей стране, стали возникать кафе “поющих голосов”. Несмотря на то же название — Утагоэ, они не были связаны с политическим общественным движением, а лишь использовали его репертуар — советские песни и популярные песни народов мира. Любой мог зайти в кафе и от души попеть под аккордеон — какую песню исполнить, решали голосованием.
[2] Многочисленные путешествия Ицуки по миру всегда находили отражение в печати, и путевые очерки были изданы в 2002 г. шеститомным собранием сочинений, в котором третий том целиком посвящен России. Для тематического номера “ИЛ” выбраны очерки, имеющие непосредственное отношение к дебютной повести “До свидания, московские стиляги”, впервые опубликованные в журнале “Сюкан Ёмиури”, который в 1967-1969 гг. печатал серию путевых зарисовок Ицуки под рубрикой “Влекомый ветром”.
[3] Сознательная ориентация Ицуки на массового читателя была замечена японской критикой сразу, и любопытно то, что его тягу “развлекая, просвещать” некоторые критики возводят к социалистическому реализму и Горькому (См. Уэно Коси. Камиуэ дэ юмэмиру/Мечтать над листом бумаги. — Токио: Сэйрю сюппан, 2009. — С. 263-295).
[4] К буддийской философии писатель обратился еще в начале 1980-х, когда творческий кризис (Ицуки ничего не писал около четырех лет, до 1985 г.) вылился в углубленное изучение буддизма в университете Рюкоку в Киото. В результате появились такие произведения, как “Рэннё”, “Капли великой реки”, “Тарики” и др. Выборки из двух последних книг были переведены на английский язык, и вышедший в 2001 г. под общим названием “Тарики” сборник был признан в США “Книгой года”.
[5] Термин “дерасинэ” Ицуки использовал в названии повести о студенческих волнениях в Париже (“Знамя дерасинэ”, 1969).
[6] Премия за удачный дебют, присужденная журналом “Сёсэцу гэндай”, который напечатал повесть, а также премия имени Наоки (Сандзюго Наоки), присуждаемая дважды в год авторам массовой литературы.
[7] “Странный плод” — знаменитая песня, исполненная впервые американской джазовой певицей Билли Холидей в 1938 г. Песня написана в 1938 г. американским учителем-коммунистом еврейского происхождения Абелем Мирополем (псевдоним Льюис Аллен), в ней поется о висящих на дереве телах негров, жертв линчевания.
[8] Фильм снят по сценарной разработке старейшего и хорошо известного в России японского кинематографиста Синдо Канэто, превратившего автобиографические эссе Ицуки в драму. Лирический герой Ицуки воплощен в фильме образом старика — начальника почты в городе Канадзава, где писатель живет по сей день.
[9] Автором статьи переведен на русский язык сборник эссе Хироюки Ицуки “Капли великой реки” (1998), и, возможно, он вскоре будет опубликован.