Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2012
БиблиофИЛ
Новые книги Нового Света
с Мариной Ефимовой
Совместно с радио “Свобода”
David
McCullough The Greater Journey. Americans
in
Замечательный историк и рассказчик
Дэвид Мак-Каллог и до этой книги много писал о
влиянии Франции на формирование Соединенных Штатов в период становления. Но его
книга “Большое путешествие, или Американцы в Париже” стоит в особом ряду. Это —
поэтическое и благодарственное послание Парижу от имени всех американцев,
посещавших Францию в XIX веке.
Американскими путешественниками были тогда богатые и свободные молодые люди в возрасте от двадцати до тридцати лет, “честолюбивые, — по словам Мак-Каллога, — и с серьезными намерениями”. Врач, поэт и эссеист Оливер Уэнделл Холмс; изобретатель Сэмюэль Морзе; писатель Джеймс Фенимор Купер; политик, будущий сенатор Чарльз Самнер; писательница Гарриет Бичер Стоу; скульптор Огастес Сент-Годенс; первая американская женщина-врач Элизабет Блэквилл.
В канун отплытия из Америки эмоции
путешественников достигали высшего напряжения. На них накатывали то меланхолия,
то воодушевление, и последний взгляд на берега Нового Света всегда застилали
слезы. Морское путешествие было тяжелым, а во французских портах непривычных
американцев непременно встречали моросящий дождь и ужасная бюрократия,
восходившая, вероятно, к временам Галльских войн Цезаря.
Но после всех тягот и треволнений путешествия, после таможен и тряских дилижансов однажды утром путешественники просыпались в Париже.
Никто из них не видел города таких
размеров и разнообразия; города, чей вид и чье настроение так неузнаваемо
менялись в разное время суток; города с такой историей!.. Американцы были
провинциальны, впервые пересекали океан, почти не читали французской литературы
и не могли вообразить, что есть город, в котором даже завтрак может стать
соблазном. Они были неопытны и впечатлительны, и Париж, как никакой другой
город, давал им почувствовать, что Старый Свет действительно стар.
Вдохновил эту волну путешествий из Америки француз — генерал Лафайет. Героический маркиз, участник американской Войны за независимость, через полвека (в 1824 году) снова приехал из Парижа в Америку — почетным гостем благодарной нации. На приеме в Белом доме Лафайет рассказывал молодым американцам о “вдохновляющей и преображающей силе” Парижа, и первыми, кого он соблазнил, были два друга: художник Сэмюэль Морзе и писатель Фенимор Купер.
Морзе приехал в Париж художником, а
уехал изобретателем. В 1832 году он увез собой в Америку идею, которая стала
зародышем телеграфа, а в следующий свой визит импортировал из Парижа идею
дагерротипа. Рядом с Морзе на парижских улицах и в кафе постоянно видели его
друга — Фенимора Купера, чья книга “Последний из
Могикан” уже украшала витрины всех книжных магазинов Парижа. Купер был польщен
вниманием парижан. Он писал в письме: “Французы понимают, что мой роман —
единственная популярная книга, изданная в Америке со времен Бена
Франклина.
Для большинства американцев Париж был не только красавцем-городом, но светочем цивилизации, культуры и науки. Каждый уважающий себя врач стремился пройти курс обучения в Париже. Двадцатитрехлетний Оливер Уэнделл Холмс учился у патолога Пьера Карла Александра Луи, который убедил его (как и других талантливых врачей) в бессмысленности кровопускания, веками применявшегося медиками во всем мире. Холмс также вывез из Парижа methode expectante — методы лечения, основанные на идее, что врач должен помогать организму самому бороться с болезнью. Женщина-врач Элизабет Блэквелл, вернувшись из Парижа, основала первую клинику с женским медперсоналом. Чарльз Самнер был так потрясен знакомством в Париже с врачом-негром, что посвятил жизнь борьбе с рабством.
“Книгу ‘Большое путешествие’ нельзя просматривать, — пишет в ‘Нью-Йорк таймс ревью оф букс’ рецензент Стэси Шифф, — ее нужно смаковать, как французскую еду”. История каждого американца в Париже написана Мак-Каллогом, как короткий рассказ. Стэси Шифф так характеризует стиль книги:
Гранд тур Мак-Каллога
по Парижу — импрессионистичен. Вот сценка: Гарриет Бичер Стоу целый час, как
вкопанная, стоит перед картиной Теодора Жерико “Плот ‘Медузы’”. Она уверена, что за всю историю не
было создано живописного полотна такой эмоциональной мощи. Одна эта картина, по
ее мнению, стоила путешествия во Францию. В книге приведено много заметок,
точнее, зарисовок нью-йоркского скульптора французского происхождения Сент-Годенса, который помогает нам увидеть глазами француза
такие спорные по тогдашнему времени достопримечательности Парижа, как кабаре “Фоли-Бержер”, развлекательные круизы по Сене, или новые тогда
улицы и бульвары градостроителя Османа, вызвавшие бурю возмущения у парижан.
Вообще, в книге “Большое путешествие” Париж увиден, по большей части, глазами
художника.
Мрачные страницы истории Парижа XIX века отведены запискам свидетеля событий: американский посол Элая Уошбурн провел в Париже всю франко-прусскую войну 1870-1871 годов: блокаду и символическую трехдневную оккупацию:
Главная тема разговоров в Париже —
еда. Кошачье мясо считается деликатесом, и проблема засилья крыс решилась сама
собой.
К 1 марта 1871 года, когда немецкие войска прошли маршем по Елисейским полям, Париж уже похоронил более шестидесяти пяти тысяч своих граждан, жертв блокады. Уошбурн, который мужественно отказался покинуть пост и в следующие, еще более кровавые, месяцы Парижской коммуны, писал: “Город превратился в ад на земле. Был день, когда Сена порозовела от крови”. Американская художница Мэри Кассат, приехавшая в город вскоре после падения Коммуны, записала: “Отель-де-Виль выглядит, как древнеримские руины”. Шестьдесят тысяч каменщиков поднимали Париж из руин.
Автор книги “Большое путешествие” ведет нас об руку со своими персонажами — от Оливера Холмса до Айседоры Дункан — по Парижу историческому, научному, художественному… и только одного Парижа не хватает (как заметила рецензент Шифф):
В книге совсем нет Парижа эротического. Если верить Мак-Каллогу, никто из путешественников не заметил того, на
что обратил внимание Марк Твен — на “восхитительно аморальных субреток”.
Наоборот, упомянутый в книге отец художника Джона Сарджента досадует на пресную
семейную атмосферу жизни парижан. Скульптор Сент-Годенс
упорно уходит от вопросов о его парижских любовных похождениях. Словом, похоже,
что в XIX веке многое из того, что происходило в Париже, оставалось в Париже.
Зато все в книге прямо подтверждает идею автора о роли Франции в формировании Америки. Во всяком случае ее культуры. Не говоря уж о статуе Свободы, подаренной Францией, оттуда же была доставлена и открыта в Нью-Йорке в 1881 году пятисоткиллограмовая бронзовая статуя неизвестного солдата Гражданской войны работы Сент-Годенса. А позже — его же конная статуя генерала Шермана, стоящая теперь в Центральном парке. Сын Сент-Годенса писал:
Только в Париже художник может
сравнить себя с современниками, представить свои работы на суд мира и понять
раз и навсегда, насколько он хорош или плох.
Но важнейший урок, который почти все американцы (включая Томаса Джефферсона) извлекали из пребывания в Париже, сформулировал тот же Сент-Годенс: “Жизнь в Париже была для меня восхитительным опытом, во многих смыслах неожиданным, особенно в осознании того, что я до мозга костей американец и не просто горячий патриот, а прямо-таки сжигаем патриотическими чувствами”.
Michael Scammell Koestler: The Literary
and Political Odyssey of a Twentieth-Century Skeptic. — Random House, 2009
В 60-х годах мы прочли в “тамиздате” книгу “Тьма в полдень”, и ее автор Артур Кёстлер стал нашим героем. Нас уже успели разочаровать своей слепотой многие любимые иностранцы: и Джон Рид с его наивным героизмом, и Герберт Уэллс, написавший в конце 20-х пробольшевистскую книгу “Россия во мгле”, и Лион Фейхтвангер с его приемлющей сталинский режим книгой “Москва, 1937”. (Эта книга, кстати сказать, была издана в Советском Союзе, но тут же запрещена.) И вдруг мы узнаем, что неизвестный нам автор Артур Кёстлер написал в 1940 году (!) роман о советских “показательных” процессах конца 30-х — не только с точными деталями и живыми портретами жертв и палачей, но, главное, с таким пониманием природы советского тоталитаризма и идеологического фанатизма, до которого западные интеллектуалы додумаются лишь после развала Союза. Что же это за человек? Вот что пишет его биограф Майкл Скэммел в книге “Кёстлер. Литературная и политическая одиссея скептика ХХ века”:
Журналист Артур Кёстлер
был знаменит в европейских литературных кругах 30-х годов своими странностями,
своими знакомствами (включавшими всех значительных людей его времени) и своей
способностью регулярно оказываться в местах глобальных катастроф.
Он родился в 1905 году в Будапеште в еврейской семье и со школьных лет был, по его собственным словам, “человеком, которого уважают за ум, но терпеть не могут за странности характера”. Его странности проявлялись и в его отношении к еврейству: он был страстным сионистом в теории, но реальных евреев презирал, поскольку в своей ограниченности они не соответствовали, по его мнению, той классической “культурности”, которую сформулировал Гёте и исповедовал Кёстлер. Биограф пишет:
Из евреев Кёстлер
уважал только писателя и политического деятеля Зева Жаботинского
и писал, что “мачизм” Жаботинского
дал и ему, Кёстлеру, свободу от черт, которые
считаются типично еврейскими.
Такое заявление характеризует Кёстлера как человека, явно не свободного от комплекса неполноценности. Это предположение подтверждает и биограф:
Кёстлер так страдал от своего маленького роста (165 см), что
на многолюдных вечеринках ходил на цыпочках. Его редактор однажды сказал ему:
“Артур, у каждого из нас есть свой комплекс неполноценности, но у тебя — не
комплекс, а кафедральный собор.
Кёстлер занялся журналистикой в конце 20-х годов и сразу продемонстрировал высочайший класс. Он был разносторонне образованным наблюдателем и талантливым рассказчиком. Он знал, кроме венгерского и немецкого языков, еще английский, русский, французский и испанский. Он следил за международной политикой, был знаком со многими европейскими общественными деятелями и деятелями культуры и не знал, что такое усталость.
В молодости Кёстлера (как и многих) подвело пристрастие к теоретическому гуманизму. Он поверил в коммунистическую идею, вступил в компартию и весь 1932 год провел в России, тактично не заметив голода на Украине. Он стал тайным пропагандистом коммунизма на Западе, где его официальным прикрытием был статус “буржуазного английского журналиста”. В этом качестве он и приехал в Испанию, где начиналась гражданская война.
Его арестовали франкисты
в Малаге в 1937 году. Он успел бы уехать из города, но остался по двум
причинам: ему было стыдно оставить в одиночестве английского консула сэра
Питера Митчелла, с которым успел подружиться, и он не мог упустить возможности
стать свидетелем смены власти. В результате консула освободили, а Кёстлера — нет.
Но и английский консул по своим каналам, и компартия — по своим — взбудоражили общественное мнение и подняли Европу на защиту безопасности журналистов. Это была первая кампания такого рода. Через несколько месяцев Кёстлера освободили, и он вернулся в Европу героем. Но за эти несколько месяцев на его глазах десятки людей уводили из камер и расстреливали в тюремном дворе. И каждый день он ждал своей очереди. Позже он писал в книге “Диалог со смертью”:
Сознание заключенного работает, как
медленный яд, и постепенно меняет личность человека. Только теперь я начал
понимать, что такое “менталитет раба”.
В Лондоне Кёстлер встретил приятельницу-коммунистку Еву Страйкер, только что выпущенную с Лубянки, где она просидела полтора года по обвинению в покушении на Сталина. От нее Кёстлер узнал многие детали, которые вошли потом в книгу “Тьма в полдень”. Еще он узнал, что в Москве арестован брат его жены — врач, обвиненный в том, что заражал пациентов сифилисом. А тут подоспели и “показательные процессы”, в частности — над Николаем Бухариным.
Кёстлер начинает замечать фамильное сходство коммунизма и
фашизма и в 1938 году порывает с компартией. Пакт Молотова-Риббентропа
подтверждает близость режимов. Кёстлер не воспринял
эту связь с безразличием западного наблюдателя. Он пишет: “Мое чувство к России
— чувство мужа, который расстается с любимой женой. Вот она — еще молодая и живая,
но уже погибшая”. Кёстлер мечется по Европе. После
двух арестов во Франции — в канун и сразу после немецкого вторжения (которое он
тоже не мог пропустить), ему удается уехать в Англию, и там он пишет книгу
“Тьма в полдень”. Ее герой Николай Рубашов похож на
Николая Бухарина: тоже ветеран-коммунист, член Политбюро, он публично сознается
в преступлениях, которых не совершал, сознательно принося себя в жертву на
алтарь Партии.
Изданная в конце 1940 года, книга имела ошеломительный успех и была переведена на тридцать языков. Среди поклонников автора — Джордж Оруэлл и Альбер Камю. Однако война изменила настроение общества — и в Европе, и в Америке. В 1944 году Кёстлер предсказывает захват Восточной Европы победоносным Советским Союзом, но пишет об этом только в дневнике: “Скажи я об этом вслух, — признается он, — как меня тут же интернируют”. И все же следующие пятнадцать лет Кёстлер пишет статьи и эссе, которые должны убедить интеллектуалов типа Сартра в том, что ГУЛАГ — реальность, а Сталин — дьявол во плоти. Большого успеха он не достиг.
Разочарованный в политике, Кёстлер бросает эту тему и с тех пор пишет только о науке — от достижений астрономии до достижений телепатии.
Все, что писал Кёстлер-журналист,
было блестящим творчеством гуманиста. Но, как многие люди, преданные идеям
гуманизма, он был полон высокомерия по отношению к живым “хомо
сапиэнс”. Он игнорировал мать, отклонял все попытки
свести его с его незаконной дочерью, железной рукой правил тремя своими женами
и всеми подругами.
Подруг было не счесть, и им всем Кёстлер казался неотразимым. Мужчинам сила его воздействия на женщин казалась загадкой: он пил, он был тираном (и в гостиной, и в спальне), он был эксплуататором, превращавшим своих возлюбленных в секретарш и горничных. Биограф Скэммел дает, по-моему, убедительную отгадку:
Отчасти это знамение времени: для
интеллигентных женщин 40-50-х годов ХХ века жизнь с интересным и талантливым
мужчиной была синонимом счастья. Это был единственный путь в мир искусства и в
мир идей.
Что касается самого Кёстлера, то не только Скэммел, но и все биографы, признают, что в личной жизни он был безжалостным и бессовестным эгоцентриком. “Но не забудем, — пишет рецензент Крис Калдвелл, — что в момент, когда ужас советского коммунизма был еще невидим для большинства думающих людей на Западе, именно этот “бессовестный” человек разбудил совесть мира”.
Melisa Klimaszewski Wilkie Collins. —
Hesperus, 2011
Что помнит об английском писателе Уилки Коллинзе рядовой читатель моего поколения? Запойное детское чтение под одеялом книги “Лунный камень”, взятой в библиотеке, зачитанной-перезачитанной и потому аккуратно обернутой в газету. “Женщину в белом” читали уже студентами (она была переведена в 1957 году, на 10 лет позже “Лунного камня”). Главное ощущение — увлекательность, настолько захватывающая, что вы легко отказывались от критического осмысления сюжета.
Сюжеты Коллинза,
если их пристально рассматривать, носят характер литературной разработки
газетных сенсаций. Сюжет “Женщины в белом” держится на невероятной подмене
одной женщины другой. В “Лунном камне” герой, который ищет человека, укравшего
бесценный алмаз, обнаруживает, что вор — он сам. Причины возникновения столь
исключительных ситуаций так запутаны, что их невозможно пересказать. Но
составляющие этих сложных сюжетных конструкций вполне удерживаются от
распадения на отдельные нелепости — не столько из-за осторожности автора и
убедительности постепенного развертывания сюжета, сколько благодаря
восхитительной логике сказки, которой мы с наслаждением поддаемся.
Молодой учитель идет по ночной, пустынной проселочной дороге. Вдруг он чувствует прикосновение руки на своем плече. Вздрогнув, он оборачивается и видит молодую женщину, одетую во все белое. Она объясняет, что попала в трудную ситуацию, и просит разрешения дойти вместе с путником до Лондона. Она доверчиво опирается на его руку, и они продолжают путь вместе. В городе учитель находит ей кэб, и она уезжает, запретив ему следовать за собой. Вскоре наш герой видит, как по улице мчится другой экипаж, задерживается перед полисменом, и встревоженный пассажир спрашивает, не видел ли тот женщину в белом. “А что она сделала?” — спрашивает полисмен. И пассажир говорит: “Она сбежала из сумасшедшего дома”.
Через 150 лет после публикации “Женщины в белом” десятилетняя американская девочка, объевшаяся телевидением и интернетом, слушает начало этого доисторического сочинения и говорит удивленно: “Это неплохо! А что дальше?”
В истории литературы писатель Уилки Коллинз, написавший 27 романов, остался автором двух: “Женщина в белом” 1860 года и “Лунный камень” 1868-го. Последний считается прародителем современного детектива, а “Женщина в белом” — шедевром так называемого жанра “сенсационного романа”, смеси готического ужаса и детективной истории на фоне уютного викторианского романтизма. По мнению тогдашних критиков, жанр этот (к которому относили и Диккенса) вышел из газетной журналистики, и его не удостаивали статуса “высокой литературы” — даже если сами критики запоем читали романы и Диккенса, и Коллинза. Характерный пример — поэт Томас Стернз Элиот, который, будучи горячим поклонником Коллинза, писал в 1930 году:
В романах Уилки
Коллинза ничего нет, кроме мелодрамы. Но зато все
лучшее, что есть в мелодраме, есть в романах Уилки Коллинза.
Автор новой биографии Мелиса Климажевски считает, что литературная репутация Коллинза пострадала от дружбы с Диккенсом, который его заслонил.
Критики долго считали Коллинза чем-то вроде подмастерья Диккенса, который был его
другом, ментором, редактором, а иногда и соперником. Но сам Диккенс невероятно
ценил талант Коллинза. Он считал, например, что сцена
появления героини в романе “Женщина в белом” — одна из лучших в современной ему
английской литературе. Восхищенное письмо автору романа он подписал: “Ваш
послушный ученик”. Коллинз был крупнее, чем просто
представитель жанра, потому что всегда преображал свою загадочную и детективную
сюжетную линию во что-то метафизическое, и вопрос “Что будет дальше?” вел к
вопросу “Кто я такой?”
Коллинз родился в 1824 году в семье художника. Богема с колыбели была его миром. Он провел отрочество в Европе, где стал поклонником французской еды, французской литературы и итальянского любвеобилия. Он хвастался Диккенсу, что мальчишкой завел в Риме роман с замужней женщиной втрое старше себя. А став зрелым мужчиной, он завел две семьи (каждая с целым выводком детей), жил с обеими, но так никогда и не женился. Лондонские шутники объясняли семейную жизнь Коллинза его тягой к двойственности: к близнецам, оборотням, к раздвоению личности, к тезкам и двойникам, которые заполняли его романы.
С Диккенсом (уже знаменитым писателем) они познакомились в 1851 году и 20 лет, до самой смерти Диккенса в 70-м, оставались ближайшими друзьями. Они написали вместе несколько литературных произведений — для публикации в диккенсовском журнале “Круглый год”, который начал выходить в 1859 году. А когда там начал частями публиковаться роман “Женщина в белом”, тираж журнала взлетел с 9 тысяч до 300 000 (!). (Стоит ли говорить, что даже этот читательский успех побледнел перед абсолютным триумфом “Лунного камня”.) Одно совместное произведение Диккенса и Коллинза — “Ленивое путешествие двух досужих подмастерьев” — юмористические заметки друзей во время их пешего путешествия по Камберленду стало очень популярным. Вот что пишет о дружбе двух писателей профессор Бостонского университета Джонатан Розен, автор рецензии в журнале “Нью-Йоркер”:
Диккенсу импонировала богемная
свобода нравов, которая была так естественна для Уилки
Коллинза. Они вдвоем часто совершали ночные туры по
нереспектабельным уголкам Лондона или Парижа, а в письмах к Коллинзу
Диккенс часто вставлял сексуальные шутки и не стеснялся в выражениях. В 1857
году Диккенс, женатый человек, завел юную возлюбленную — актрису Эллен Тернан. Путешествие по Камберленду служило, в частности, прикрытием для его тайных
свиданий. Но то, что не помешало славе Диккенса, понизило статус Коллинза. Две незаконные семьи общество не простило ему
даже после смерти, и, хотя он был в Англии культовой фигурой, его могилы нет ни
в Вестминстерском аббатстве, ни в соборе Святого Павла. Ищите ее на запущенном
кладбище Кенсл Грин в Западном Лондоне.
Уилки Коллинз умер в 1889 году в возрасте шестидесяти пяти лет. Его болезнь — ревматическая подагра — причиняла ему такие боли, что для их облегчения он принимал опиум. И все его литературные оборотни вышли из книг и поселились в его доме. С привидением “Уилки” он боролся за чернильницу… Другие тянули его вниз с лестницы, когда он поднимался в спальню… А наверху его всегда ждала “зеленая женщина с клыками”. Его литературная звезда закатилась. Известнейший викторианский критик Джон Форстер (не путать с писателем Эдвардом Форстером) в биографической книге о Диккенсе даже не упомянул имени Коллинза.
Но уже через 20 лет после смерти писателя великий американский романист Генри Джеймс напишет о нем:
Уилки Коллинз ввел в литературу
самую загадочную из всех загадок — ту, которая ждет нас у порога нашего дома. И
это дало импульс не только новому жанру “mystery”, но
и всему современному роману, в котором тайны мужей, жен и любовников, не говоря
уж о тайнах самого автора, заняли центральное место на сцене.
В будущем 2012 году мир будет отмечать двухсотлетие со дня рождения Чарльза Диккенса, “и очень может быть, — пишет профессор Розен, — что странная фигура Уилки Коллинза, с невероятно выпуклым лбом и круглыми глазами навыкате, вдруг остановит читателя на дороге, коснувшись рукой его плеча”.
David Lodge
A Man of Parts. — Viking, 2011
Книга Дэвида Лоджа “Человек многих талантов” — биографический роман, основанный (очень близко к фактам) на жизни писателя-фантаста Герберта Уэллса. Автор знаменитых научно-фантастических романов “Война миров”, “Человек-невидимка”, “Остров доктора Моро” и “Машина времени”, Уэллс написал еще более ста книг и, как утверждает биограф, перелюбил такое же количество женщин. Соответственно, роман “Человек многих талантов” в равной степени освещает как литературные, так и любовные свершения знаменитого писателя.
Несмотря на 40 романов, написанных Уэллсом, Дэвид Лодж не относит его к романистам-прозаикам:
Есть такая эксцентричная орбита в
истории литературы, на которой помещаются Роберт Луис Стивенсон, Герберт Уэллс
и даже в какой-то мере Киплинг. Эти писатели — не столько романисты и прозаики,
сколько талантливые эссеисты, лучшие из лучших литературных поденщиков, чьи
интересы всегда лежат в сферах из ряда вон выходящих. Уэллс был своего рода
виртуозом — он мог писать во многих жанрах: от смелого народного реализма
комической повести “История мистера Полли” до
блестящей публицистики в почти энциклопедическом историческом обзоре “Контур
истории”. Но всемирную славу заслужил, как известно, не Уэллс-эссеист и не
романист, а фантаст, получивший прозвище — “человек, который придумал завтра”.
Лодж собрал в книге все технические предвидения Герберта Уэллса: танки, воздушную войну, атомную бомбу и даже интернет. Описаны в книге и социальные прогнозы писателя: Уэллс был провозвестником общемирового правительства, защитником идеи равноправия женщин и вместе с социалистами ратовал за справедливое распределение земельных владений. Он дважды посетил Советский Союз, но, как известно, умудрился ничего не увидеть. Про Сталина он написал:
В Сталине нет ничего темного и
зловещего. Я никогда не встречал более справедливого, искреннего и честного
человека, и именно этими качествами объясняется его огромная власть в России.
Неудивительно, что Сталин называл Уэллса (как и Бернарда Шоу) “полезными идиотами”…
Лодж назвал книгу об Уэллсе “The Man of Parts” — буквально: “человек, состоящий из многих частей”. Но это весьма двусмысленное название, потому что одновременно означает и “человек многих талантов”, и “человек, состоящий преимущественно из половых органов” (parts — сокращенное выражение “private parts” — приватные части тела — то есть те, которые не выставляются на показ).
Уэллс был очень невысок — не
дотягивал до 163-х сантиметров. Но в том, что касается private
parts, он был одарен природой щедрее, чем микельанджеловский Давид.
Как и другие английские литераторы и художники его поколения (члены “Блумсберийского кружка”, например), Герберт Уэллс исповедовал свободную любовь и открытый брак. Возможно, какую-то роль в этом выборе сыграл тот факт, что оба его брака не отличались любовным жаром, но, по собственному признанию Уэллса, секс для него был делом обыденным — просто “чрезвычайно приятным времяпрепровождением, как теннис или бадминтон”.
В рассуждениях о сексе любые термины неточны и неадекватны, но все же сексуальный аппетит Герберта Уэллса был ближе всего к тому, что принято называть сладострастием. Он выбирал очень молодых женщин и девушек, иногда дочерей своих друзей и коллег, которые, надо признаться, сами слетались к нему, как мотыльки на огонь. Когда юная Розамунда Блэнд призналась ему в любви, он воспользовался этим на том сомнительном основании, что на девушку якобы посягал ее собственный отец. “Лучше я, чем инцест”, — решил писатель. При этом Уэллс был осторожен и скрытен, и постоянно выходил сухим из воды. “Я всегда надеваю на кинжал ножны, — говорил он, — когда этого требует благоразумие”.
Уэллс составил список женщин, которых познал, но по завещанию список был опубликован только через двадцать лет после его смерти — как того требовало благоразумие.
В романах Уэллса (несмотря на огромный жизненный опыт) образы женщин искусственны и нереальны. Его современница, писательница Дороти Ричардсон, говорила об этом:
Все женщины в романах Герберта
кажутся вышедшими из одной пробирки, которую он вынес из биологической
лаборатории в свои студенческие годы.
Правда, Дороти Ричардсон тоже была в списке Уэллса и могла судить не совсем справедливо. Что касается женщин Уэллса, описанных Дэвидом Лоджем в романе “Человек многих талантов”, то из них наименьшее внимание автор уделяет второй (и последней) жене — Джейн Роббинс, с которой Уэллс прожил 32 года — до самой ее смерти в 1927 году. Эта малозаметная в романе женщина безропотно переносит внебрачную активность мужа, рожает ему двоих сыновей, становится менеджером его публикаций, перепечатывает рукописи, устраивает его развлечения, а потом тихо умирает от рака. Между тем друг Уэллса однажды сказал ему:
Во всей твоей истории единственный
по-настоящему интересный человек — твоя жена.
Но интерес читателя возбуждается только с появлением в жизни Уэллса (и на страницх романа) Ребекки Уэст, которая сама была известной писательницей и обладала характером, достойным противоборства с Уэллсом. Их отношения начались с ее разносной рецензии на его роман “Брак”:
Мистера Уэллса никак нельзя назвать
пророком сексуального раскрепощения, каковым он себя считает. Среди романистов
он скорей похож на старую деву, и пресловутая “одержимость сексом” в его
романах лежит на дне, загустевшая, как холодный белый соус. Да и как может
по-настоящему увлечься человеческими страстями ум, который слишком долго был
занят летательными аппаратами.
Прочитав рецензию, Уэллс пригласил Ребекку на ланч, и “ум, занятый летательными аппаратами” не помешал начаться роману, который длился десять лет. Ребекка Уэст родила от Уэллса сына Энтони. У Энтони были сложные отношения с матерью, но он обожал отца и написал одну из первых его биографий.
Для тех читателей романа “Человек многих талантов”, кто до этого не был хорошо знаком с биографией Герберта Уэллса, будет сюрпризом узнать не только о его любовных, но и о литературных амбициях. При его невероятной популярности, он позволил себе жестокую критику в адрес великого романиста Генри Джеймса, назвав его прозу безжизненной — “церковью, в которой горит свет, но нет прихожан”. В ответе Джеймс изложил свое кредо:
Это искусство создает жизнь,
искусство придает ей интерес и важность. И я не знаю никакой замены силе и
красоте этого процесса.
Эта разница подходов особенно заметна, когда речь идет о любви: великий фантаст Герберт Уэллс артистично и художестввенно практиковал ее только в жизни, а великий прозаик Генри Джеймс — только в литературе.
ї Радио «Свобода», 2011