Перевод и вступление Евгения Солоновича
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2011
Перевод Евгений Солонович
Джузеппе Джоакино Белли#
“Воры на жалованьи” и другие римские сонеты
В апреле 1838 года в письме из Рима М. П. Балабиной Гоголь писал: “…вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Belli, которые, впрочем, нужно слышать, когда он сам читает. В них, в этих сонетах, столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной…” Сонеты Белли, которые ходили в списках по Риму, не могли не прийтись по вкусу тому, кто, обладая редким чувством юмора, сам умел посмеяться и посмешить своих читателей и зрителей своих комедий. Чтобы оценить талант поэта, писавшего сонеты на римском диалекте, нужно было знать не только итальянский язык, но и романеско — яркое наречие, на котором говорила улица, а естественным продолжением улицы в столице Папского государства были трактиры, лавки, мастерские ремесленников, церкви и, конечно, жилища, где начинали и кончали свой день герои Белли. Ставя себя на место то одного, то другого из них и имитируя их говор, автор римских сонетов охватывал широкий круг не только житейских, но и политических тем: в калейдоскопе его персонажей — простые смертные и прелаты, включая кардиналов и пап, кумушки и мастеровые, предприимчивые мамаши и дочки на выданье, случайные прохожие, толпящиеся перед только что наклеенным последним папским указом, и вороватые чиновники, потенциальный убийца собственной жены или любовницы и ловелас с ущемленной мужской гордостью… Виртуозно владея искусством перевоплощения, Белли вывел на сцену представителей римского простонародья, которые заговорили в его человеческой комедии каждый своим голосом. Четырнадцать строк сонета — идеальная сценическая площадка для театра одного актера, которому, впрочем, иной раз приходит на помощь собеседник или собеседница. Если это монолог, то он, как правило, обращен к конкретному слушателю (слушательнице). По наблюдению итальянской исследовательницы Россаны Платоне, выбранная Белли строгая, жесткая форма сонета как нельзя лучше подходила для заключенного в нее “говора, настолько живого и непосредственного, чтобы выглядеть лишенным малейшей искусственности”.
О характере, о стилистических особенностях частей его своеобразной поэмы точнее самого поэта сказать трудно. В предисловии к книге римских сонетов, задуманной им, но увидевшей свет только после его смерти, Белли писал: “Я не имею в виду представить в моих сонетах народную поэзию, но представляю лишь разговоры народа, изложенные моими стихами… Не целомудренными, не всегда благочестивыми, хотя и исполненными религиозности и суеверия покажутся содержание и форма этих разговоров; но таков народ”[1].
В литературе о Белли непременно присутствует имя Гоголя, с которым связано начало европейской известности поэта: один из первых иностранцев, упомянувших о Белли за пределами Апеннинского полуострова, сделал это со ссылкой на автора “Вечеров на хуторе близ Диканьки” и “Тараса Бульбы”. Этим иностранцем был французский критик и поэт Шарль Огюстен Сент-Бёв. В 1839 году в “Путевом дневнике” Сент-Бёва появилась следующая запись: “Невероятно! Большой поэт в Риме, поэт оригинальный. Его имя Белли (или Бели). Гоголь знает его и подробно мне о нем говорил”.
Многие из римских сонетов сохраняют свою актуальность и сегодня. Я пишу эти строки, только что вернувшись из Рима, по которому ходит сонет на романеско, приписываемый Белли, — ядовитый монолог безымянного обличителя коррумпированной власти, которая сокращает финансирование образования, науки и культуры в стране, где “налоги платят только дураки”. На фоне политического скандала, связанного с сексуальными играми некоего высокопоставленного лица, особенно “обнадеживающе” звучат заключительные слова сонета: “Кто нас спасет, так это проститутки”.
Мамины советы
Глянь на соседку с новыми серьгами,
Пример, дуреха, с умных надо брать,
С тех, кто умеет шевелить мозгами,
Пойми, плохому не научит мать.
Когда приличный человек с деньгами
Ему услугу просит оказать,
Не жди, чтоб из тебя тащил клещами
Согласье он, не надо, дочка, ждать.
Смотря, понятно, кто к тебе подкатит,
Ты помаленьку уступай, не вдруг,
И помни: кто чего сломал, тот платит.
Спасенье, ежли тонешь, дело рук
Известно чьих. Ума, надеюсь, хватит
Не до конца разыгрывать испуг.
14 сентября 1830
Новый указ
Сперва наклейщик стену мазал клеем,
Потом на стену прилеплял указ,
А люди любопытные у нас,
Сбежались грамотей за грамотеем.
Чего там прописали? Поглазеем,
Чего для нас держали про запас,
Что запрещают нам на этот раз,
На что еще мы права не имеем.
Вперед пролез который в парике,
Читал, читал и проворчал в запале:
“Строчат, а у самих труха в башке”.
Но сколько бы на власть мы ни ворчали,
Нас как зажали, держат в кулаке,
А мы похныкали и замолчали.
24 ноября 1831
Вот тебе и штука!
Создай Адама Бог без главной штуки,
Неведомо, чем кончил бы Адам.
А как терпеть, когда приспичит нам?
Как тут не взвыть от нестерпимой муки?
Та требует — женись, а то не дам,
Той заплати — и рассупонишь брюки,
На той подхватишь кой-чего, на суке,
А поп не спит — ведет учет грехам.
Собакам проще, хоть за них приятно:
Сношаются когда и где хотят,
Без сводников и задарма, бесплатно.
Бывает, случку в церкви учинят,
Поскольку нехристи, так что обратно
Им наплевать на Папу и на ад.
24 ноября 1831
Дермафродиты
Дермафродиты, ежли ты в проблеме
Не разобрался, так могу сказать, —
Смесь мужиков и баб, где ни погладь,
Все под рукой. Диковинное племя.
И мужики и бабы в то же время,
Завидная порода, благодать:
Когда задуть приспичит или дать,
Есть чем и есть куда набулькать семя.
Счастливые! Сколь хошь любовь крути,
С кем хошь довольствуй то манду, то муди,
Почто держать голодных взаперти?
А многие порядочные люди
Не могут никого себе найти
Для утоленья при любовном зуде.
9 января 1832
Секреты
Теперь скажу, откуда я взяла:
Винченца Нанне вздумала открыться,
Та с Ниной поспешила поделиться,
От Нины к Туте новость перешла.
Прослышала и Роза, мастерица,
Не то, что я, в чужие лезть дела,
И нынче, вся аж взмокла, прибегла
Ко мне: послушай, дескать, что творится.
Ты знаешь, я секреты берегу,
Но скрытниц вроде нас на свете мало,
Так что с тобой не скрытничать могу.
Хотишь, рссказывай кому попало,
Но только, ради бога, ни гу-гу
Про то, откудова сама узнала.
20 января 1832
Брадобрей
Негоже, коли взялся брить людей,
Орудовать, как живодер. Негоже.
С меня довольно, горе-брадобрей,
Пускай, кто хочут, подставляют рожи.
Ты бреешь так, что брить нельзя больней,
В тот раз изрезал и сегодня тоже,
Не кожу надо обдирать с людей,
А волос убирать заместо кожи.
Откудова такие мастаки?
Вон морда у меня какого цвета
И вся распухла от твоей руки.
Послушался бы доброго совета,
В колбасники пошел бы, в мясники
В соседстве с Пантеоном или в гетто.
7 февраля 1832
Лавочник
Коль лавочку открыть в башку взбредет,
Прошенье подавай и жди ответ,
Надейся, что тебе не скажут “нет”,
Глядишь — и разрешили через год.
Откроешь — в гости хервизор придет,
Бумаги спросит, чертов буквоед,
И получай на лавочку запрет,
Закроет, да еще и наорет.
Но в Риме кардинал-викарий[2] есть,
Который людям помогать горазд,
Проси его в чужую шкуру влезть.
Увидишь, правда для него главней,
Он тут же, при тебе, приказ отдаст,
Чтоб лавку отобрать и все, что в ней.
29 ноября 1832
Прибежище
Коль так она тебе осточертела,
Убей свою Аньезе, ну а сам,
Что духу есть, беги в ближайший храм,
Коль на свободе жить не надоело.
Ты в церкви можешь оставаться смело —
Любому, кто тебя обидит там,
Поп закричит: “Анафеме предам!”,
А это, брат, не шуточное дело.
Не бойся сбиров, плюй на их присыл,
Про Божий страх напомнит им, злодеям,
Священник, охладит жандармский пыл.
Ну, был бы ты, к примеру, иудеем,
Но ты христианин — ну да, убил…
Убил? Беги спасаться к иереям.
5 декабря 1832
Язва
Молотит языком бесперестанно —
Как только он у ней не заболит?
Нет совести ни капельки, ни грана,
Не знала отродясь, что значит стыд.
При всех кричала около фонтана,
Что у меня сто лет как не стоит,
Что я слабак — пьянею с полстакана,
Что в драках я имею бледный вид.
Не посоветовал бы никому бы,
Избави бог, попасть к ней в оборот,
Узнать, как эта врунья чешет зубы.
Она, поскольку из такого теста,
По самолюбию, злодейка, бьет,
А это у меня больное место.
16 марта 1834
Сапожник
Ну ладно, знать — на то она и знать,
Но слабость и у бедняков к каретам:
Деньжата копят, чтоб зимой и летом
Хотя бы и в наемных щеголять.
Заделаться бы Папой дней на пять,
Я бы, кареты запретив декретом,
Под страхом смерти заказал при этом
В гробу на катафалке разъезжать.
Что, ноженьки болят? Вы что, калеки?
Из разных божьих тварей в седоки
Кто лезет? Ясно: только человеки.
Все вместе, богачи и бедняки,
Пешочком походите в кои веки —
Так снашивать сподручней башмаки.
21 марта 1834
Узел для еврея
Ну и хозяйка у меня! Ослица!
Поди, одна такая на мильон.
Наказывает: “Ты найти должон
Арона. Что? Боишься ошибиться?”
“Да, — говорю, — вить может очутиться…”
А мне она: “Запомнил, охламон?
Найдешь Арона. Повтори: Арон”,
И на мое непониманье злится.
Ну, я шагаю в гетто прямиком
И первому попавшему Арону
Вручаю узел с шубой и платком.
Дала бы адрес, все бы сделал справно я,
Не чертыхал бы щас мою матрону,
Которой, кем его крестили, — главное.
7 декабря 1834
Выборы Папы
Да, я стекольщик, да, я шляпа шляпой,
Я олух, я болван, но кой чего
Смекаю, не смотри, что сиволапый,
Мерекаю не хуже твоего.
Взять Папу. Кардиналы тихой сапой
Кумекают промеж себя, кого,
Счесть самым-самым, чтобы выбрать Папой,
И часто выбирают не того.
Хоть раз на стороне найти могли ведь
Кого-то, чтобы толк в работе знал,
Простого человека осчастливить.
Что им мешает? Скажем, я вставляю
Стекло, тут прибегает кардинал:
“Тепереча вы Папа. Поздравляю”.
22 декабря 1834
Счастливая женщина
Как я сыта, одета и обута,
Все думают — счастливая жена,
А мне дак хоть бросайся из окна,
Нет сил терпеть. Реву что ни минута.
Со стороны все хорошо как будто,
Другим другая музыка слышна,
И то, что дудки две, а не одна,
Не так-то просто объяснить кому-то.
Своими фокусами он, чума,
Извел меня вконец. Так неужели
Не лучше смерть? Да я свихнусь, кума!
Сказать, как ночью он себя ведет?
Придумал, чтобы я при этом деле
Его пускала через черный ход.
25 апреля 1835
Ревнивый как зверь
Да, я ревнивый, да, я не умею
Не ревновать, да, я не сплю, не ем,
Представлю, как ты с этим или с тем
Водила шашни, дрянь, и вмиг зверею.
Не думал, что так быстро надоем.
К кому ревную? К сбиру, к брадобрею,
К Косому, к свояку, к попу, к еврею,
К собаке, к кошке, сам к себе, ко всем.
У вас, у баб, стыда ничуть, ни крошки,
Всех мужиков должны в себя влюбить,
В ста стременах держать хотите ножки.
Не брезгуете ни молокососом,
Ни стариком — на то и бабья прыть,
Чтоб всех завлечь и всех оставить с носом.
27 апреля 1835
Любовь к мертвым
У нас все люди — добрые внутри,
Святое милосердье наша сила,
Всех нас любовь к покойникам сплотила.
Не веришь? Сам помри и посмотри.
В колокола ударят звонари,
Зажгутся свечи, закадят кадила,
Капелла, индургенции, могила —
Всем хватит дел, ты, главное, помри!
А для живых у нас свои поблажки:
Власть паспорта пожаловала им,
Налоги, штрафы, дыбы, каталажки.
И все равно в сто раз, как таковые,
Живые лучше хоть бы тем одним,
Чем мертвые, что, черт возьми, живые.
19 сентября 1835
Башмачник Греспино
1
Тесны? Помилуйте. Сказали тоже!
Вон каждый как на вашу ножку лег!
Сапог, он не сандалия, сапог,
Не сумлевайтесь, все из чистой кожи.
Небось по мерке шью, не на глазок,
И мог бы брать, хоть не беру, дороже,
Заказчики мои — одни вельможи
И в том, что обувают, знают прок.
Потопайте ногой. Еще немного,
Вот так, еще разочек, а сейчас
Пройдемся потихоньку до порога.
Жмут, говорите? Поносите трошки,
Всего денек-другой, и в самый раз
Придутся по ноге мои сапожки.
2
Что? Велики? Сколь у меня ни шило
Народу, все как есть, кого ни взять,
Просили посвободнее стачать,
Чтоб сапогом мозоли не набило.
Снял — и без помощи ушков, без мыла,
Понадобилось, обувай опять.
Хотели две фитюльки? Дак сказать
Про то вперед, зараньше надо было.
От первого дождя, почтенный граф,
Не сумлевайтесь, сядут голенища,
И станет ясно, кто из нас был прав.
Зачем вы так про мой башмачный труд?
И никакие вам не сапожища!
Сказали бы спасибо, что не жмут.
30 ноября 1836
Самое большое счастье на свете
Вобче для счастья человеку надо
Не так уж много, посуди сама:
Баклуши бить — хоть лето, хоть зима,
Нисколечко ни в чем не знать наклада,
Колпачить власть, чтоб сердце было радо,
Пить сколько влезет, лишь бы задарма,
С любой из потаскух, которых тьма,
Любиться всласть и не бояться ада,
Прелатом быть, быть кардиналом — глядь,
И Папа ты, всем важным птицам птица,
На то и счастье, чтоб о нем мечтать.
Примеров сколько хочешь наберу,
Но что со счастьем матери сравнится
Быть принятой за дочкину сестру?
20 февраля 1837
Смутьяны
Хоть карбонарии, хоть фармазоны,
Хоть либералы — как их ни зови,
Всех якобинцев, в душу их язви,
Казнить, ужесточить под них законы.
Пущай заместо Пап придут Нероны:
Ага, ты — якобинец? Не живи!
Хай тонут в ихней собственной крови,
Чтоб не сбивали с толку, пустозвоны.
Нас, беспорточных, и попов не тронь,
Монахов тож, а всех, кто кроме, надо
На плаху и оттуда в ад, в огонь.
Пущай безвинных дюжина помрет,
Чем одного-единственного гада
В живых оставить, чтоб мутил народ.
2 сентября 1838
Воры на жалованьи
Не торопись, тут пониманье надо,
Послушай, что другие говорят,
Узнать чужой не помешает взгляд,
Коль собственного не имеешь взгляда.
Вор после смерти попадает в ад,
А здесь кто упасет от казнокрада?
Ты думаешь, власть воровству преграда,
Когда во всех столах воры сидят?
“Да как же так? — ты спросишь с кондачка.
Ага, не зря держу ответ в запасе я:
Ты не учитываешь пустячка.
Какого? Да пойми же ты, чудасия,
Что, если Папа корчит дурачка,
Чем это для воров не знак согласия?
10 декабря 1844
За закрытой дверью
Хозяйка сразу, как в обед поела,
Идет к себе, а я следочком — шасть,
Чтобы к замочной скважине припасть
И зыркать — уважаю это дело.
Вот к зеркалу кикимора подсела,
И ну где мел, а где румяны класть,
Чтоб рытвины на мертвой коже скрасть,
Потом парик сняла, другой одела…
Вымает зубы, распущает грудь,
Гримасы строит, старая вертячка,
Рвет волоски, а то не там растуть…
Поканителилась — и на софу,
А для чего ей на софе собачка,
Не говорю, поскольку стыдно. Фу!
3 января 1845
Женитьба подождет
Чтоб я женился? Я? На ком? На ней?
Мне только тещи-сводни не хватало!
Жениться, чтоб тебе жена брехала
Почище власти? Власть и та честней.
Сегодня с Мео, через пару дней
Уже с Николой — одного ей мало…
Себя посмешищем всего квартала
Признать? Женился, а потом жалей?
Как я и без нее успел набраться
Напастей, то смекаю, не дурак,
Что мне рога спроворит эта цаца.
Залазить на нее могу и так.
Да, обещал, не стану отпираться,
Женюсь, но пусть сначала свистнет рак.
7 января 1846
Смерть с довеском
Без разницы, пусть беден, пусть богат,
Пусть якобинец ты, пусть веришь в Бога —
Что он помрет однажды, кажный рад
Забыть хоть на чуть-чуть, хоть ненамного.
Пока живешь, сам черт тебе не брат,
Захочешь — даст любая недотрога,
Кутишь, очки втираешь всем подряд,
А после — смерть. У всех одна дорога.
А дальше что? А дальше — хуже нет!
Другая жизнь, тот свет не этот свет,
Тебе там это скажет первый встречный.
У той спокойной жизни нет конца.
Ну как же тут без крепкого словца?
На кой мне хрен покой, когда он вечный.
29 апреля 1846
В последний день перед постом
В четверг, в последний день перед постом,
Я Нунциату и жену Камилло
Закончить карнавал подговорила
Потехой — дескать, со смеху помрем.
Надели маски — и гулять идем,
И визг такой вокруг, что сердцу мило,
А то б совсем не интересно было,
И зря бы наряжались мы втроем.
Нарочно одинаковые платья
Мы для прогулки взяли напрокат
И угадать нас мало вероятья.
Кругом народ, и мы идем с приплясом
И ловко без разбора всех подряд —
Хлобысь! — бьем мухобойкой по мордасам.
17 февраля 1847
Гордячка
Пусть катится, черт с ним, не пожалею.
Надумал бросить? Пусть, мне все равно.
Не утоплюсь, не выброшусь в окно,
Не отравлюсь ему на радость, змею.
Небось и без него прожить сумею,
Я не держу его. Аль заодно
Во всех трактирах кончится вино?
Да хоть бы на бегу сломал он шею!
Ты говоришь, он это спьяну, да?
Бедняжка! От глотка в башке сумлятица!
Пошел он!.. Знаешь и сама, куда.
Что поп сказал? Что истина в вине.
А мне плевать! Не пропаду, пусть катится!
Кому я не нужна, не нужен мне.
1 марта 1847
# ї Евгений Солонович. Перевод, вступление, 2011
Публикуемые стихотворения войдут в книгу избранных римских сонетов Белли, готовящуюся к печати “Новым издательством”.
[1] Перевод Мих. Осоргина (Мих. Осоргин. Очерки современной Италии. — М., 1913, с. 175).
[2] Основной обязанностью кардинала-викария было следить за нравственностью. (Прим. перев.)