Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2011
БиблиофИЛ
Новые книги Нового Света
с Мариной Ефимовой
Совместно с радио “Свобода”
Robert Gottlieb The Life of Sarah Bernhardt. — Yale University Press, 2010. — 233 p.
Актриса Сара Бернар (урожденная Генриетта Розин Бернар) блистала на сценах европейских и американских театров 120-130 лет тому назад — в конце XIX века. Сейчас мало кто представляет себе ее манеру игры, мало кто помнит ее роли, историю ее жизни, даже ее внешность, но все знают имя — Сара Бернар, “божественная Сара Бернар”. Такую славу вряд ли можно отнести только на счет ее актерского гения. Немалую роль в создании легенды сыграл характер этой женщины: ее душевная смелость, ее эксцентричность и красочный эпатаж общества, ее способность влюблять в себя людей и самой легко загораться любовью. Впрочем, все эти свойства имеют прямое отношение к ее главному великому дару — дару лицедейства. В книге “Жизнь Сары Бернар” биограф Роберт Готтлиб приводит отзывы современников актрисы. Александр Дюма-сын — ее поклонник, автор самой знаменитой ее драматической роли (Маргариты Готье) — называл ее отъявленной лгуньей и фантазеркой. Генри Джеймс считал ее “гением саморекламы”. А романистка Сидони Коллет писала:
В Саре жила неукротимая, нескончаемая жажда чаровать… и снова чаровать, и во что бы то ни стало чаровать… чаровать даже в преддверии смерти.
Но никто не сказал о Саре Бернар лучше самой Сары Бернар. В письме к одному из своих возлюбленных — актеру Жану Моне-Сулли она писала:
Мне никогда не будет достаточно одного тебя, потому что я не создана для счастья. Мое сердце постоянно требует возбуждения — такого возбуждения, которого никто один не может дать… Я — человек с дефектом.
Сара Бернар была не только великой актрисой, но и одаренным литератором, однако ее “Мемуарам” опасно верить, потому что, как заметил кто-то из ее современников, “Сара никогда не позволит фактам испортить хорошую историю”.
Из фактов известно, что она родилась 22 октября 1844 года. Ее мать была голландской еврейкой, ставшей парижской куртизанкой самого высокого пошиба. Дочь, прижитая от случайного возлюбленного (возможно, морского офицера из Гавра), никак не вписывалась в бурную материнскую жизнь, поэтому росла в пансионе, а потом в монастыре. Девочка уже готовила себя в монахини, когда ее судьбу решил один из постоянных любовников матери, граф де Морни, сводный брат Наполеона III. Наблюдательный аристократ сказал матери: “Девочке прямой путь в актрисы” — и устроил тринадцатилетнюю воспитанницу монахинь в театральную школу “Консерватория”. Окончив школу (где она не блистала), Сара, опять же по протекции графа, была принята на испытательный срок в театр “Комеди Франсез”.
Не прошло и года, как ее контракт был аннулирован, потому что Сара дала пощечину ведущей актрисе театра — за то, что та нагрубила Сариной младшей сестре. Правда, слухи о таланте молоденькой задиры уже тихо ползли: от нескольких преподавателей “Консерватории”, от актеров “Комеди Франсез”, от зрителей, и Саре на сезон удалось устроиться в один из маленьких театров. Там ей досталась, по ее словам, “роль глупой русской принцессы”, которая еще больше испортила ее и без того подмоченную репутацию.
Сара Бернар решила искать счастья за границей и в конце 1863 года уехала из Франции. В Бельгии ее надолго задержал бурный роман с молодым аристократом по имени Шарль-Жозеф Генри Джордж Лэморел де Линь, от которого она в 1864 году родила сына Мориса. После рождения мальчика принц де Линь хотел жениться на Саре, но его семья была, естественно, категорически против, и тогда Сара из благородства ответила отказом на его предложение. История была бы вполне убедительной, если бы так не походила на сюжет “Дамы с камелиями”. Поэтому не исключено, что все было не так романтично. Факты говорят только о том, что принц де Линь вскоре женился на польской княжне Марии Яблоновской.
В 1866 году Сара вернулась в Париж и подписала контракт с театром “Одеон”. Там-то и родилась “божественная” Сара Бернар. В “Одеоне” актриса нащупала наконец свой персональный, неподражаемый стиль. Ее первым успехом была роль Анны Демби в пьесе Дюма-отца “Кин, или Гений и беспутство”. А в 1869 году она сразила Париж ролью мальчика-менестреля Занетто в пьесе “Прохожий” драматурга Коппи. Через год Сару Бернар уже зазывали к себе вся Европа и Америка.
Ее возврат в “Комеди Франсез” был триумфальным. Роли Жанны де Арк, “дамы с камелиями”, королевы (в пьесе Гюго “Рюи Блаз”) и даже одна мужская роль — Гамлета — сделали Сару Бернар самой знаменитой женщиной в мире. Принц Уэлльский и Виктор Гюго были ее возлюбленными; художники Гюстав Доре и Жорж Кларин были ее близкими друзьями; Альфонс Муха бесконечно изображал ее на своих картинах, а фотограф Надар делал ее портреты; ею восхищался Станиславский, считавший ее “примером артистического совершенства”. Сара Бернар дважды гастролировала в России, и из русских знаменитостей два человека ее не приняли: Тургенев, который писал, что она “фальшива, холодна и склонна к аффектации”, и Чехов, тоже не видевший в ней искренности. А Бернард Шоу издевался над ее эгоцентризмом.
Эгоцентризм, бесспорно, имел место (как и эксцентричность). Еще со времен театра “Одеон” актриса начала возить с собой на гастроли гроб, в котором иногда спала. Она уверяла, что в гробу к ней приходит понимание ее трагических персонажей. У нее в квартире был маленький зоопарк, и она носила шляпу с чучелом совы.
Как это часто случалось с актрисами, Сара Бернар была победительна на сцене и беспомощна в интимных отношениях. Возможно, поэтому ее любовные связи бывали недолгими. Однажды, правда, в 1882 году, она вышла замуж — за актера и плейбоя Жака Дамала, но даже и замужество Сары Бернар было из ряда вон выходящим. Судите сами: писатель Брэм Стокер, автор романа “Дракула”, позже говорил, что образ своего героя он во многом списал именно с актера Дамала.
Но если в личной жизни Сара Бернар, по ее словам, была “человеком с дефектом”, то в театре она была совершенством, героем, подвижницей. В 1905 году, играя в драме Сарду “Тоска”, она спрыгнула с парапета и повредила колено. Через несколько лет у нее началась гангрена, и в 1915 году правую ногу актрисе ампутировали. После этого она с огромным успехом играла еще восемь лет, почти не двигаясь по сцене, — только голосом и жестами, только своим могучим обаянием.
Она умерла 26 марта 1923 года в возрасте семидесяти восьми лет, не потеряв ни капли лицедейского дара и сарказма. Она умирала тяжело, но один раз, полулежа в кресле, попросила подвезти ее к окну и долго смотрела на журналистов, ожидавших внизу известий о ее смерти. “Ждите, ждите, — сказала актриса со смешком. — Вы мучили меня всю мою жизнь, а теперь я вас помучаю”.
Laura Kipnis How to Become a Scandal. Adventures in Bad Behavior. — Metropolitan Books/Henry Holt & Company, 2010. — 209 p.
“Как устроить скандал. Приключения нарушителей приличий”. Автор этой книги — профессор Чикагского университета Лора Кипнис — достигла редкого результата: она сумела проанализировать природу недавних сексуальных скандалов в Америке, использовав научный подход, но не лишив эти истории их драматизма и загадочности. Более того, она убеждает читателя удержаться от издевок или презрения и примерить эти истории на себя.
Но сперва — немного о специфике нашего времени:
В наши дни понятие “частная жизнь” практически исчезло для любого человека, находящегося на виду. Если утром один журналист обнаруживает информацию о внебрачных связях Тайгера Вудса (первого афроамериканца, ставшего чемпионом по гольфу), то к ланчу о них уже знает весь мир. В таких условиях от знаменитостей можно было бы ожидать особой осторожности — даже несмотря на общую моральную эррозию общества. Однако за последние двадцать лет волна грандиозных сексуальных скандалов буквально затопила Америку. И в каждом инциденте с суперзвездами (в политике, в спорте, в бизнесе или в культуре) выявляется одно и то же сочетание: наивность этих суперзвезд и непрочность их статуса. И каждый раз мы удивляемся: “Ну, как они могли это сделать, прекрасно зная, что в нынешних условиях им ничего не сходит с рук?!” Иногда даже кажется, что сами грешники, сами нарушители моральных устоев так же нуждаются в обнародовании своих грехов, как общество нуждается в скандалах.
Лора Кипнис не занимается анализом причин, по которым люди грешат: почему они вступают в сексуальные отношения с опасными партнерами (что, в общем, не требует ответа)… или почему люди тайно записывают на пленку телефонные исповеди друзей (как Линда Трипп в случае с Моникой Левински)… или почему немолодые мужчины посылают похотливые письма четырнадцатилетним девочкам, вкладывая в них презервативы (как уважаемый нью-йоркский судья Сол Уочтлер). Автор книги сосредотачивается на другом: она пытается понять, как рассуждали эти люди, убеждая себя, что их поступки останутся во тьме их личной жизни; что этими поступками они не наносят чудовищный вред самим себе и тем, кто им дорог; что их грех никогда не выйдет на свет… что никто не пойдет по следу писем с презервативами. Ну как умный и опытный судья мог совершить такую чудовищную ошибку в оценке ситуации?.. Или как человек, достигший поста президента великой страны, мог беспечно поставить под удар не только свою личную судьбу, но и авторитет самого этого поста?..
Лиза Новак (астронавт, капитан, национальная героиня, мать двоих детей), надев парик и изменив внешность, попыталась запугать новую подругу своего возлюбленного, подкараулив ту в аэропорту и прыснув ей в лицо перечным раствором. После жалобы пострадавшей полиция нашла в машине Новак молоток, складной нож, игрушечный пистолет и другие улики, говорящие о возможности попытки похищения и даже, не исключено, убийства. Новак была арестована и позже отстранена от полетов в космос и понижена в звании. В полиции она объясняла, что просто хотела обратить на себя внимание соперницы. Она просила (и всерьез надеялась), что полиция не сообщит о случившемся в Управление по космическим полетам. Эта просьба, как и все прочие рассуждения вроде бы разумной и толковой женщины-пилота, могла казаться осмысленной и даже убедительной только ей, только в наглухо изолированном от реальности, герметически закупоренном мире ее воображения.
Кипнис разбирает, по ее терминологии, “психодинамику” и другого скандала — разразившегося, когда губернатор штата Нью-Йорк, женатый и семейный человек Элиот Спитцер, был пойман на неоднократном посещении нелегальных городских борделей. До губернаторского поста Спитцер был прокурором штата, на обеих должностях наступил на много мозолей и не мог не понимать, что у него есть влиятельные враги. К тому же он абсолютно точно знал, что, откройся его грешки, их будут обсуждать во всеуслышание, с его карьерой будет покончено, его брак (которым он, как потом выяснилось, чрезвычайно дорожил) окажется под угрозой, и его отношения с детьми будут надолго, если не навсегда, испорчены.
И от всего этого он, как страус, прятал голову в песок. Кипнис пишет:
Если бы присуждали Нобелевскую премию за умение не смотреть правде в глаза, Спитцеру бы уже звонили из Стокгольма.
Но надо сказать, эти слова — редкое проявление сарказма в книге “Как устроить скандал”. По большей части автор относится с искренним сочувствием к людям, ставшим центром сексуального скандала. Кипнис чаще иронизирует над теми, кто считает себя гарантированным от такого внезапного, безумного, унизительного саморазрушения. И она иллюстрирует на крайних примерах потенциальную вероятность для каждого из нас попасть в подобную ситуацию.
Никакой самоанализ не спасает нас от возможности самообмана. Каждый из нас имеет свою индивидуальную “слепую зону”. Иногда — это маленькая экзистенциальная шутка человеческой природы, иногда — эмоциональная бомба замедленного действия, которая годами может безобидно тикать в нашем сознании, а потом вдруг произвести опустошительный взрыв. Скандал создается на нашем аппетите к жизни, и чем ненасытнее этот аппетит, тем вероятнее возможность скандала. Беспокойство, томление ферментируется в душе (или в утробе) каждого общественного существа. Поэтому любой из нас может пасть добычей саморазрушительной страсти, которая (в чем бы она ни выражалась), по сути, является поиском окольных путей к свободе.
Особенное сочувственное изумление вызывают саморазрушительные порывы к свободе в людях, которые перед этим долго карабкались на вершины: социальной лестницы, власти, престижа, популярности, профессионального авторитета, а потом одним отчаянным движением все это разрушали. Таким людям везде приходится дорогой ценой платить за свободу, а уж тем более в Америке, где самая старая, самая популярная поговорка гласит: “There is no such thing as a free lunch” — “Бесплатных ланчей не бывает”.
Jonathan Franzen Freedom. — Farrar, Straus and Giroux, 2010
В рецензии на новый роман Джонатана Фрэнзена “Свобода” известный критик, редактор “Книжного обозрения” газеты “Нью-Йорк таймс” Сэм Таненхауз прямо назвал эту книгу “шедевром американской художественной литературы”. Такое заявление — большая редкость в заключениях американских критиков, чей обычный тон — бесстрастная объективность.
Название романа — “Свобода” — не носит социального характера, речь идет о свободе персональной:
Когда мы страстно пытаемся обрести личную свободу, мы непременно приходим в столкновение с другими людьми, которые делают ту же попытку. И почти всегда их свобода ограничивает нашу. Поэтому нет ничего странного в том, что люди, стремящиеся к безграничной свободе, обречены или на одиночество, или (когда их надежда скисает) на мизантропию и озлобление. А мечта о свободе скисает часто, потому что, как правило, для ее исполнения мало следовать своему принципу — его еще должны принять другие люди. Только они могут утвердить вашу мечту, дать ей законную силу.
Постоянное столкновение воль и сил в осуществлении личной свободы с наибольшей пронзительностью и наглядностью проявляется в семейных отношениях, в которых орбиты человеческих жизней проходят в самой тесной близости. Но там же эта борьба идет и с наиболее разнообразными вариантами, и с неожиданными изменениями в перевесе сил.
Семейные романы — основный жанр английской литературы прошлого. “Но в наши дни, — пишет рецензент Таненхауз, — это практически жанр одного Джонатана Фрэнзена”.
Герои романа “Свобода” — супруги Уолтер и Патти Берглундс (богатые американские суперлибералы) — поначалу кажутся карикатурными:
Патти — солнечный переносчик светской пыльцы, приветливая пчелка, жужжащая у дверей соседских домов с бумажной тарелкой печенья, или с поздравительной открыткой, или с букетиком ландышей в вазочке из магазина Армии спасения, про которую Патти говорит, что ее не надо возвращать. Уолтер — адвокат, часто защищает бесплатно бедных клиентов и ездит на работу на велосипеде, чтобы не загрязнять окружающую среду. По словам завистливых соседей (стоящих на ступень ниже золотой пары), “с Берглундсами всегда было что-то не в порядке. Они — либералы того сорта, который стыдится своего богатства. У них не хватает смелости принять свои привилегии.
В этих недобрых словах — зерно правды. Образцово-показательные Берглундсы прямиком идут к катастрофе, но не из-за личных своих качеств, а из-за святой веры в тенденцию, которой постепенно поддается вся образованная Америка:
Тысячи американских пар превращают свой дом в цитадель принципов, а жизнь — в череду благородных ритуалов, в которых все (вплоть до деталей детского обихода) превращается в социальные проблемы: “Не загрязняют ли окружающую среду одноразовые подгузники? Не сомнительна ли политическая честность организации бойскаутов? Чем чревато выбрасывание в помойку электробатареек?” Изнурительная осада проблем каждого дня героически завершается отдыхом под звуки какой-нибудь “знаковой” песни и наградой, выданной самим себе в виде бокала зинфанделя.
Доводя эту тенденцию до крайности, Уолтер (муж героини) к концу романа в паре с техасским богачом выселяет с вершины холма в Западной Виргинии двести бедных семей (чьи предки жили там веками) — чтобы устроить заповедник певчих птиц, поголовье которых заметно уменьшается. Рецензент Таненхауз подмечает:
Фрэнзен уловил безумный парадокс американского либерализма — тот факт, что ежедневной жизнью тысяч либералов руководят некие теоретические установления, которые кажутся важными и само собой разумеющимися в их кругу, но делают их беспомощными при первом серьезном конфликте со всеми остальными людьми, которые понятия не имеют об этих установлениях. И в этих конфликтах герои романа теряют карикатурную легкость и приобретают тяжесть (и опасность) реальных людей.
Любовь и секс, естественно, занимают большое место в романе о свободе. Фрэнзен считает секс “одним из главных компонентов личной свободы”, однако, не в пример большинству современных писателей, он поразительно естественен в описаниях любовных сцен, полон искреннего любопытства к психологическим тайнам женской чувственной избирательности, а, главное, в основе его отношения к сексу лежит чувство — совсем, как в старой доброй литературе. Интересно, что в любовной линии Патти и Ричарда Катца (друга ее мужа) немалую роль играет роман “Война и мир”, который в это время читает Патти, — ту главу, в которой Анатоль Курагин соблазняет Наташу Ростову. Эта сцена служит Патти мудрым предостережением, которому она, естественно… не следует.
Даже величайшая литература не в силах спасти нас от самих себя, потому что ничто не может пересилить порыва к свободе.
Однако обретающие свободу герои Фрэнзена попадают из одной ловушки в другую: из ловушки несвободы в ловушку смятения чувств и путаницы убеждений (опять же как в доброй старой литературе). Недаром рецензент пишет, что оба романа Фрэнзена (“Поправки” 2001 года и “Свобода” 2010-го) “поднялись из руин великой литературы, как обновленный жанр, который может стать романом будущего, если он скинет с себя удавку постмодернизма”. И рецензент приводит описание этой “удавки” в цитате из критика Джеймса Вуда:
Романы постмодернизма — это захватывающие книги, чьи авторы знают немыслимое множество вещей: лучший рецепт приготовления рыбы по-индонезийски; особенности звучания тромбона; рынок лекарств в Детройте; историю карикатуры… но ничего не знают о предмете под названием “человеческое существо”.
В романах Фрэнзена тоже нет недостатка в информации, но она течет, по образному выражению рецензента Таненхауза, “по артериям сюжетного повествования” — как у Диккенса, Джеймса, Толстого, Манна. Фрэнзен занят внутренней жизнью героев, хотя при этом щедро описывает её пересечения с миром внешним.
Очень любопытен отзыв о романе “Свобода” критика журнала “Нью-Йорк” Сэма Андерсона:
На первый взгляд, это эпопея в духе соцреализма, трагедия семейного микрокосмоса, пожираемого анакондой современности. Книга, наверное, была бы невыносима, если бы не то обстоятельство, что ее автор — гений. Он обладает умением, характерным только для классиков, — создавать реальную жизнь, заставлять нас верить, что все воплощения его идей — это живые люди из плоти и крови, похожие на нас и наших соседей, люди, которых мы можем любить, жалеть, ненавидеть и встретить в супермаркете. Они бьют нас по тем же больным местам, по которым бьют друзья, дети, родители и любовники.
Остается добавить, что разница между чтением Фрэнзена и пересказом его романов похожа на разницу между ярким сном и попыткой его пересказа за обеденным столом. Так что — читайте.
C. J. Chivers The Gun. — Simon & Schuster, 2010. — 481 p.
Книга С. Дж. Чиверса “Ружье” посвящена автоматическому ружью АК-47 — то есть автомату Калашникова.
Американцы, чья армия вооружена суперсовременным оружием, не перестают изумляться феномену этого старого, но не устаревшего автомата. 63-летний АК-47, вставший в строй в 1947 году, до сих пор находится на вооружении многих армий, партизанских групп и, к несчастью, террористических банд. По примерным подсчетам, сейчас по всему миру в обращении находится 100 миллионов автоматов Калашникова. Американский автомат М-16 — дотягивает всего до 10 миллионов. (Правда, причина может быть и в том, что американские автоматы не продавали так дешево, как мог позволить себе Советский Союз.)
Поначалу западные эксперты отвергли советский АК-47 как слишком простой и топорно сделанный. Чиверс пишет:
Западные автоматы изготавливались с помощью точных инструментов, конвейерные линии выдерживали размеры с минимумом погрешностей и плотно пригоняли детали. Не то АК-47. Каждый, кто его разбирал, знает, что если его детали не держатся на трении, то зазоры между ними так велики, что они дребезжат. На испытаниях АК-47 не производил сильного впечатления: его точность попаданий и дальность действия уступали западным конструкциям.
И тем не менее у автомата Калашникова было одно преимущество, сделавшее его самым востребованным оружием в мире: он был безотказен в бою. Вот объяснение Чиверса:
Именно потому, что детали АК-47 пригнаны неплотно, его трудно вывести из строя. Ему не может помешать ни грязь, ни некачественная смазка, ни нагар, который появляется в дуле во время длительного боя. Он так надежен, что не выходит из строя, даже побывав в воде или в песке.
Второе его важное (и смертоносное) преимущество — простота в употреблении. Его легко осваивают люди технически безграмотные, нетренированные и просто бестолковые. К тому же он весит четыре килограмма, поэтому из него с энтузиазмом палят солдаты-подростки (и даже дети), которых вербуют преступные военные группировки. Между тем радиус поражения автомата равен длине двух-трех футбольных полей.
Автор книги “Ружье” рассказывает об истории создания АК-47, пытаясь отделить правду от советского пропагандистского мифа.
Аббревиатура АК-47 означает: “Автомат Калашникова, изготовления 1947 года”. Старшему сержанту Михаилу Тимофеевичу Калашникову было тогда 28 лет, и у него не было высшего технического образования. Поэтому он чрезвычайно подходил для советского мифа о пролетарском герое. Но были и неподходящие для мифа детали биографии конструктора: высылка “кулацкой” семьи Калашниковых в Западную Сибирь и арест старшего брата, проведшего годы в ГУЛАГе. Отец выдержал Сибирь недолго, да и из восемнадцати его детей остались в живых только восемь.
С началом Отечественной войны Михаил Калашников был призван в армию, командовал танком Т-34, был ранен и отправлен в госпиталь. Там-то у выздоравливающего сержанта и появились идеи нового автоматического ружья. Его первые конструкции армия отвергла, но он был принят на работу в военное конструкторское бюро, где к 47 году его группа и создала новый автомат АК-47.
Многие подробности процесса создания автомата АК-47 в стенах закрытого КБ остаются неизвестными. Известно, однако, что у Калашникова было несколько помощников. В основном, это были советские конструкторы (чьи имена были засекречены), но один помощник никогда даже не упоминался советской пропагандой. Это был пленный немецкий инженер, известный конструктор оружия Хьюго Шмайссер, создавший в начале Второй мировой войны автомат STG — печально знаменитый “Штурмгевéр” (или попросту “шмайсер”). Внешне автоматы Шмайссера и Калашникова очень похожи друг на друга.
И тем не менее автомат Калашникова был явным шагом вперед по сравнению с автоматами Второй мировой войны. Американское полуавтоматическое ружье М-1 генерал Паттон называл “лучшим боевым оружием, которое когда-либо было изобретено”, но его магазин вмещал только восемь патронов, а автомат Калашникова выпускал за несколько секунд обойму из тридцати патронов.
Что касается помощи Калашникову, то стоит помнить, что Шмайссера привезли в Ижевск в 1946 году, когда АК-47 уже проходил испытания. Судя по некоторым сведениям, помощь немецкого инженера заключалась в советах относительно холодной штамповки деталей — советах, впрочем, очень важных для результата. А результат сказался уже во Вьетнаме, где “калашников” отчасти обеспечил преимущество коммунистическому Вьет-Конгу, потому что тогдашний американский автомат М-16 часто заклинивало в самом разгаре боя.
Восточная Европа и “третий мир” начали вооружаться автоматом Калашникова. Китай, Северная Корея, Египет наладили (с помощью Советского Союза) собственный выпуск автомата и его модификаций. АК-47 стал эмблемой воюющих этнических групп и террористических банд всех мастей. Его изображение — на флаге Мозамбика, на флагах многих террористических группировок и даже, похоже, на флаге Хезболлы.
Однажды я видела по русскому телевидению интервью с Михаилом Тимофеевичем Калашниковым, в котором он сказал с горькой печалью: “Я никогда не думал, что этот автомат убьет столько народу”.
Калашников (с помощниками или без них) создавал оружие для защиты родины, но на его глазах оно стало орудием и символом бессчетных и часто преступных убийств.
Tilar J. Mazzeo The Secret of Chanel No. 5. The Intimate History of the World’s Most Famous Perfume. — Harper/ Harper Collins Publishers.
Illustrated, 2011. — 281 p.Дебют духов “Шанель номер 5” состоялся в 1921 году на званом обеде в доме известной парижанки, законодательницы мод, владелицы парфюмерного бизнеса и светской львицы Коко Шанель. Никто из гостей не был предупрежден заранее, просто хозяйка дома попрыскала новыми духами в гостиной. Потом она писала:
Все женщины, без единого исключения, входя в гостиную, начинали принюхиваться и оглядываться в поисках источника аромата. Мы наблюдали за ними, но делали вид, что ничего не замечаем.
Книга Маззео “Секрет Шанели номер 5” — не столько история создания знаменитых духов, сколько история создания их аромата. Конечно, такая история не может ограничиться строгими фактами: она включает догадки, намеки, записки парфюмера… Наверное поэтому, автор иногда в тексте называет свою книгу “неавторизованной биографией запаха”.
К 1921 году биография самой Коко Шанель уже была литературным сюжетом. Одна из главных достопримечательностей парижского светского общества, возлюбленная многих знаменитостей (включая одного из русских великих князей), Коко Шанель начала свою жизнь в сиротском приюте:
В Абазин, сиротский дом при монастыре, девочку Габриэль (будущую Коко Шанель) привез отец — после того как ее мать умерла от туберкулеза. Аскетическая атмосфера приюта во многом сформировала эстетику Коко. Например, она навсегда запомнила (и даже полюбила) два приютских запаха: стиранного и высушенного на солнце постельного белья, и запах детского тела, вымытого простым, сваренным в монастыре мылом.
Если верить Тилар Маззео, оба эти запаха стали одними из многих составляющих аромата “Шанели номер 5”.
Много позже, когда уже взрослая Коко вращалась в кругу парижских дам полусвета, она особенно выделяла великолепную Эмильен де Аленкон, которая (единственная из всех парижских куртизанок) пахла, как леди. А это, в общем, значит — пахнуть безупречной чистотой и свежестью. Маззео пишет:
По убеждению Коко, секрет аромата духов в том, что он должен быть опьяняющим, богатым, сексапильным, и в то же время в нем должен явственно чувствоваться запах чистоты.
Именно эти свои пожелания Коко Шанель высказала парфюмеру Эрнесту Бо — создателю будущего шедевра. И тут начинается русская часть истории “Шанели номер 5”.
Эрнест Бо родился и вырос в России, под Петербургом, и стал парфюмером, унаследовав профессию отца. До революции Бо работал на фирму Альфонса Ралле — поставщика русского императорского двора, а после революции и Гражданской войны он иммигрировал во Францию. Однажды в Каннах Бо был представлен Коко Шанель. Познакомил их покровитель и возлюбленный Коко — ссыльный кузен императора Николая Второго, великий князь Дмитрий Павлович (один из участников заговора против Распутина).
Бо приготовил несколько вариантов духов, из которых Шанель выбрала вариант номер 5. Чем именно этот вариант прельстил Шанель, а с ней и весь мир? Судя по всему, богатым, но неожиданным сочетанием тончайших ароматов:
Ароматами одной тысячи цветов жасмина, одной дюжины майских роз, свежим запахом монастырского мыла, терпкостью отчаяния Коко по утерянной любви, тлетворной ностальгией Эрнеста Бо по императорской России и ледяным дуновением арктического ветра с Белого моря. Результат: алхимическая магия и беспрецедентные цифры продажи духов, чья слава только увеличилась с годами. Сейчас одна унция “Шанели номер 5” стоит 260 долларов.
“Я дождалась, наконец, тех духов, о которых мечтала, — говорила Коко Шанель, — духов с ароматом женщины”.
В 1924 году Шанель продала бóльшую часть своего парфюмерного бизнеса братьям Пьеру и Полю Вертгеймерам (о чем потом горько жалела), а в 1940 году братьям пришлось бежать из Парижа, бросив свою парфюмерную фирму. С началом Второй мировой войны история “Шанели номер 5” становится драматической и детективной:
Когда гитлеровская армия оккупировала Францию, евреям Вертгеймерам пришлось бежать из Парижа так стремительно, что они не успели вывезти сырье. С помощью американского парфюмера Лаудера братья обосновались в городке Хобокен под Нью-Йорком, и в конце 1940 года один смельчак из их сотрудников рискнул вернуться в Париж, пробраться на склад и контрабандой вывезти из страны достаточное количество жасминового и розового экстракта, чтобы начать в Америке массовое производство “Шанели номер 5”.
А тем временем Коко Шанель пыталась вернуть себе право на изготовление этих духов. Она обратилась к правительству в Виши за разрешением на владение фирмой Вертгеймеров, брошенной ими в Париже. Но получила отказ.
Коко уехала в Швейцарию и там основала конкурирующую фирму, выпускавшую духи “Мадмуазель Шанель”. Она публично критиковала качество “шанели” американского производства: “Это чудовищно, — возмущалась она, — делать французские духи… в Хобокене!”
Но публике было мало дела до того, кто и где производит волшебные духи — лишь бы они продавались в Париже. В начале войны перед парфюмерными магазинами за “Шанелью номер 5” стояли в очередях немецкие солдаты, а в конце войны — американские. “Я не могу привезти много подарков из Европы, — писала домой американская медсестричка, — но один везу: ▒Шанель номер 5’. Это духи такие — настоящие, французские”. Именно во время войны началась всемирная одержимость “Шанелью номер 5”. Кто-то из журналистов писал:
Волнующее воспоминание о женском изяществе, дух предвоенного декаданса, ностальгический аромат мирного времени. И все это — в одном флаконе вместимостью в 30 кубических сантиметров.
Уже давно знаменитые парфюмеры приготавливают духи по индивидуальным заказам — с единственным, неповторимым ароматом. Флакон таких духов стоит тысячи, а то и десятки тысяч долларов. Но ни один из этих ароматов еще не стал таким легендарным, как аромат “Шанели номер 5”.