Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2011
У монитора
со Светланой Силаковой
“Не мать, а тигрица”: об одной буре в англоязычном Интернете
“Многие гадают: ▒Как китайцы воспитывают детей, которые воплощают в себе все стереотипные представления об успехе? Как удается родителям вырастить столько блестящих математиков и юных виртуозов?’”.
Так начинается статья гарвардского профессора правоведения ЭмиЧуа “Почему китайские матери лучше”, которая появилась в газете “Уолл-стрит джорнэл” 8 января 2011 года и собрала почти восемь тысяч комментариев. Собственно, статья представляет собой отрывки из автобиографической книги Чуа “Боевой гимн матери-тигрицы”[1].
Чуа, мать двух дочерей, делится своим личным опытом: “Вот неполный список того, что я категорически запрещала моим Софии и Луизе: 1) ходить в гости с ночевкой; 2) ходить в гости поиграть; 3) приглашать детей поиграть к себе домой; 4) участвовать в школьных спектаклях; 5) ныть: ▒Ну почему нам нельзя участвовать в школьных спектаклях?!’; 6) смотреть телевизор и играть в компьютерные игры; 7) самим выбирать кружки и студии; 8) получать оценки ниже высшего балла; 9) не быть лучшими в классе по всем предметам, кроме физкультуры и театрального искусства; 10) играть на каких бы то ни было инструментах, кроме фортепиано и скрипки; 11) не играть на фортепиано и скрипке”. (Дочери Чуа с раннего возраста учились музыке и снискали признание; старшая, София, выступала в Карнеги-холле.)
Режим — поистине драконовский. Но самую сильную эмоциональную реакцию читателей вызвали не предполагаемые мытарства девочек, а тот факт, что Чуа противопоставляет свои педагогические методы “западным”. Она называет себя “китайской мамой” (правда, подчеркивая, что в переносном смысле). “Я знала родителей родом из Кореи, Ганы, Ирландии и Ямайки, которые тоже заслуживают звания ▒китайская мама’, и некоторых родителей китайского происхождения, которые его не заслуживают”. И все равно читатели обиделись — дескать, Чуа смотрит свысока на другие народы. По иронии судьбы, китайская диаспора отказалась признать Чуа своей: “Она родилась в Америке, ее муж — белый, ее дети вряд ли говорят по-китайски[2]. Она полностью оторвалась от китайской культуры. Так как же она смеет называть свои методы ▒китайскими’?”
Как бы то ни было, главный тезис статьи — “китайские педагогические методы лучше, чем западные” — подкрепил страх американского (да и не только) обывателя перед безудержным развитием Китая. Почти половина американцев, опрошенных в конце 2010 года, ошибочно считает, что китайская экономика лидирует во всем мире. Накануне визита министра обороны США в Пекин китайская сторона “по случайному совпадению” впервые подняла в воздух сверхсовременный истребитель, конкурирующий с американскими аналогами. Шанхайские школьники возглавили мировой рейтинг по уровню знаний, а их американские ровесники отброшены во вторую десятку. И вот теперь — миллионы вундеркиндов, якобы подрастающих в Китае! Немудрено, что обыватели делают из статьи Чуа свой вывод: “Ну вот, через пятьдесят лет китайцы обратят нас в рабство. Зато, в отличие от них, мы живем себе в удовольствие!”
ЭмиЧуа пишет: “Если западные родители полагают, что учеба должна приносить удовольствие, то китайские осознают: удовольствие получаешь лишь от того дела, с которым справляешься. Чтобы хорошо справляться, нужно усердно учиться, а дети никогда не станут усердствовать добровольно. Поэтому главное — не считаться с желаниями ребенка”. “Китайская” стратегия создает, как выражается Чуа, “счастливый круг”: под нажимом родителей ребенок кропотливо занимается, становится виртуозом, удостаивается заслуженных похвал и, окрыленный, штурмует новые высоты.
Чуа нашла три крупных различия между менталитетом так называемых китайских и западных родителей.
Первое: западные родители боятся, что критика породит комплекс неполноценности, и говорят “Молодец!”, даже когда ребенок приносит тройку. Китайская мама, увидев пять с минусом, хватается за сердце, а при виде четверки рвет на себе волосы. “Китайские родители требуют отличных оценок, так как уверены, что их ребенок способен учиться на отлично — если не учится, значит, мало старается”, — пишет Чуа. Ребенка отчитывают, наказывают и стыдят, заведомо предполагая, что его психика все выдержит.
Тактичность западных родителей не доведет до добра, уверена Чуа. “Отец одной моей знакомой поднял тост: ▒За мою дочь, красивую и талантливую!’ Потом она мне призналась, что в этот момент почувствовала себя никчемной неудачницей”.
Второе: китайские родители уверены, что дети обязаны им всем на свете. Китайские дети должны быть всю жизнь благодарны родителям — слушаться их, оправдывать их надежды. Типичный представитель западных родителей — муж ЭмиЧуа, Джед, — возражает: “Это родители произвели на свет детей, а значит, обязаны их обеспечить. Дети ничего своим родителям не должны. Обязанности у них возникнут только по отношению к их собственным детям”. “По-моему, для западных родителей это очень невыгодная сделка!” — восклицает Чуа (кстати, специалист по международным коммерческим контрактам).
Третье: китайские родители уверены, что доподлинно знают, чтó ребенку на пользу, и не считаются с его собственными желаниями и вкусами. Лучший способ оградить дитя от бед — научить трудиться, привить ценные навыки и уверенность в себе, которых никто не отнимет.
Чуа рассказывает, как целую неделю безуспешно разучивала со своей семилетней дочерью Лулу трудную фортепианную пьесу “Белый ослик”. “Наконец, за день до урока с учителем, Лулу объявила, что сил ее больше нет, и хлопнула дверью.
— Немедленно вернись за пианино, — приказала я.
— Ты меня не заставишь!
— Еще как заставлю.
Вернувшись за пианино, Лулу на мне отыгралась. Дралась, толкалась, лягалась. Разорвала ноты в клочья. Я склеила ноты скотчем и вставила в пластиковую папку, чтобы Лулу не смогла уничтожить их вновь. Потом отнесла в машину кукольный домик и заявила, что пожертвую его Армии спасения, если до завтра она не научится играть ▒Белого ослика’ без запинки. <…> Мы занимались до ночи, пропустили ужин. Я держала Лулу за пианино — не отпускала даже попить воды, даже в туалет. Дом превратился в поле брани, я охрипла от крика, но никакого прогресса не было заметно — наоборот, Лулу играла все хуже. Даже я засомневалась, что у нее получится. И вдруг, нежданно-негаданно, Лулу сыграла пьесу правильно. <…> И буквально засветилась изнутри: ▒Гляди, мама, это совсем просто!’ После этого ее нельзя было оторвать от пианино: она играла ▒Ослика’ с начала до конца вновь и вновь. В ту ночь она легла спать со мной, мы лежали в обнимку, щекотали и смешили друг дружку”. “Если родитель позволит ребенку опустить руки, то лишь пошатнет его самооценку. И наоборот, лучшее подспорье веры в себя — когда решаешь задачу, которую считал для себя непосильной”, — заключает Чуа.
Автор также разъясняет, что “китайские мамы” посвящают своим детям массу времени: делают вместе с ними пробные контрольные, проверяют домашние задания, не чураются элементарного шпионажа. В Америке таких родительниц неодобрительно прозвали “мама-вертолет”: мол, вечно нависает над ребенком. Но фактически в этой системе отношений мать — не просто летучий надсмотрщик, а некое всевидящее и мудрое существо, которое срослось с ребенком. Мать — разум ребенка, его воля, его мозговой центр, который принимает решения и выбирает правильный сценарий поведения. Как в анекдоте: “- Боря, домой! — Мама, я замерз? — Нет, ты хочешь кушать!” Или: “Зародыш становится человеком, когда получает диплом врача!”
В ХХ веке такой подход ассоциировался со стереотипным образом “еврейской мамы” из комических монологов. Но, как полагает американский исследователь МошеХартман, подобные системы воспитания детей характерны для иммигрантов вне зависимости от национальности. Те, кто иммигрировал в другую страну уже в солидном возрасте, поневоле реализуют свои мечты о карьере через детей. (В этом плане случай ЭмиЧуа — нетипичный: ее отец приехал в Америку по стипендии Массачусетского технологического института, сделал блестящую научную карьеру и, видимо, учил дочерей далеко не на медные деньги[3].)
Итак, дети — продолжение родителей и обязаны поступать так, чтобы родители ими гордились. Такая установка свойственна архаическому обществу, где отдельный человек — не что иное, как часть семейного клана, механизм воспроизводства традиций. Напротив, индустриальное и постиндустриальное общество требуют, чтобы человек как можно быстрее адаптировался к новым условиям, а дети при необходимости учили родителей жить (так, поколению нынешних 50-60-летних пришлось перенимать у детей и внуков компьютерную грамотность). “Она учит воспитывать покорных винтиков системы!” — восклицают русскоязычные критики Чуа. “Запад изобретает, Китай только копирует!” — пишут американские комментаторы с затаенной досадой — как-никак Японию Китай уже обогнал. Между тем Китай в ХХ веке научился копировать именно потому, что остался “сиротой” в международном сообществе: Мао рассорился с СССР, Москва прекратила поставки запчастей, пришлось налаживать собственное производство. Голь на выдумки хитра.
Система запретов, составленная ЭмиЧуа для дочерей: невозможность увидеть, как живут другие дети (ни в гостях, ни на телеэкране), неучастие в школьных коллективных проектах, — смахивает на государственную политику изоляционизма. Неужели маме-тигрице не сказали, что коммуникабельность тоже в жизни пригодится? Или Чуа слишком боится пагубного чужого влияния на дочек?
Любопытно, что среди многочисленных статей, оспаривающих систему Чуа, целых две — с подзаголовком: “Ответ еврейской мамы”. “Русская”, “испаноязычная” и “афроамериканская” мамы пока отмалчиваются. “Почему среди юристов так много евреев? В семье еврейские дети вечно пререкаются со старшими. А мы, мамы, поощряем их как минимум бессознательно: мы сами любим поспорить не меньше, чем давать непрошеные советы”, — пишет Венди Сакс. ЭйлетУолдмен рассказывает, как ее дочь Рози во втором классе победила дислексию, потому что очень любила книги: “Каждый день, когда мы приезжали за ней на курсы для дислексиков, она выходила вся зареванная, шатаясь от усталости. Мы умоляли ее бросить курсы — не могли смотреть, как она мучается. Но она уперлась”. Через месяц Рози научилась читать, и родители гордятся ее самостоятельностью и силой воли.
Уолдмен и другие приверженцы “западной” модели воспитания подчеркивают: ребенок — не придаток родителя, а личность с собственной волей и собственными вкусами, которые так легко загубить чрезмерным нажимом. Но тут же на сайте газеты идет голосование: “Какая система воспитания лучше — попустительская западная или строгая китайская?” И что же вы думаете — на 2 февраля 2011 года 62 с лишним процента читателей “Уолл-стрит джорнэл” отдали предпочтение китайским строгостям. Заглянем в опрос, казалось бы, на другую тему: “Китай для США — скорее шанс на новые рынки и сотрудничество или угроза трудоустройству и экономической безопасности американцев?” Тема другая, цифры почти те же: 61 % американцев видят в Китае угрозу. Неясно, насколько совпадают группы респондентов, но вывод напрашивается: американцы видят в Китае опасного конкурента и подсознательно готовы перенимать секрет его успеха. “Уолл-стрит джорнэл” предположила: “Головокружительный успех книги ЭмиЧуа объясняется тем, что граждане демократических стран склонны терзаться из-за своих гипотетических недоработок и изъянов. Эта мнительность по-своему полезна. Свободные социумы, которые беспрестанно адаптируются к переменам общественного мнения, инновациям на рынке и т. д., почти нерушимы”.
Тем временем китайская элита выбирает для своих детей западную модель образования. Посмотрим, чем кончится это взаимное копирование образцов.