Эссе. Перевод Татьяны Баскаковой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2011
Перевод Татьяна Баскакова
Альфред Лихтенштейн#
Стихи Альфреда Лихтенштейна
Эссе
I Поскольку я думаю, что многие не понимают стихов Лихтенштейна, или понимают их неправильно, не вполне…
II Первые восемьдесят стихотворений — лирические. В обычном для нашего отечества смысле. Они мало чем отличаются от поэзии садовых беседок. Тема — потребность в любви, в смерти, в томлении вообще. Поскольку они “циничны” (в духе кабаре), стимулом для их написания могло быть, например, желание ощутить свое превосходство. Из этих восьмидесяти стихов большинство никакого значения не имеет. Они и не публиковались. За исключением одного. (Одного из последних.) А именно:
В ночи хочу укрыться,
Несмелый, голый.
Укутать тело темнотой
И тёплым блеском.
Уйти за всхолмия земные далеко.
Глубоко под скользящее море.
Миновав поющие ветры.
Там встречу я тихие звезды.
Что несут пространство сквозь время.
И живут возле смерти сущего.
А меж них только серые камни,
Одинокие космотела.
Вялым подобьем движенья
Миров, что давно истлели.
Потерянный звук.
Никому чтобы не было дела.
И не спал чтоб ослепший мой сон
вдалеке от желаний Земли[1].
III Последующие стихотворения можно разделить на три группы. Первая включает стихи с фантастическими, почти игровыми образами: “Опечаленный”, “Калоши”, “Capriccio”, “Лаковая туфелька”, “Бессвязная ругань ресторатора”. (Они сперва печатались в “Акционе”, “Симплициссимусе”, “Марте”, “Пане” и других журналах.) Тут несомненно присутствует удовольствие от чистого артистизма.
Примеры. “Атлет”: задним планом — демонстрация мировоззрения. Атлет… означает: отвратительно, что человек и в духовном плане вынужден справлять малую нужду. “Калоши”: ты в калошах и ты без калош — разные люди.
IV Самое раннее стихотворение второй группы, это:
“Сумерки”[2].
Цель здесь — устранить временные и пространственные различия в угоду идее стихотворения. Стихотворение хочет изобразить воздействие сумерек на ландшафт. В этом случае сохранение единства времени в определенной мере необходимо. Единство же пространства необязательно, поэтому оно и не соблюдается. В двенадцати строчках образно представлено воздействие сумерек на пруд, на дерево, на поле, на окно… показано, как сумерки влияют на внешний вид одного мальчика, одного ветра, одного неба, двух калек, одного поэта, одной лошадки, одной дамы, одного господина, одного подростка, одной девки, одного клоуна, одной детской коляски и нескольких собак. (“Образно представлено” — нехорошее выражение, но лучшего я подобрать не могу.)
Автор стихотворения не намеревался представить ландшафт, который можно помыслить как реальный. Преимущество поэзии перед живописью в том и состоит, что первая способна создавать “идеальные” образы. Применительно к “Сумеркам” это означает: толстый мальчик, использующий большой пруд как игрушку (“С прудом играет мальчик у воды”, “EindickerJungespieltmiteinemTeich”), и двое калек, бредущих на костылях через поле, и дама на городской улице, которую в полутьме сбивает запряженная в коляску лошадь, и поэт, который в мучительной тоске размышляет, глядя на вечерний пейзаж (возможно, из окна мансарды), и цирковой клоун, в сером флигеле со вздохом натягивающий сапоги, чтобы успеть на представление, где он должен смешить людей, — все перечисленное в совокупности может дать поэтический “образ”, хотя на живописном полотне столько мотивов скомпоновать нельзя. Большинство людей этого не понимают и в “Сумерках”, например, а также в похожих стихотворениях не видят ничего, кроме бессмысленного смешения комических впечатлений. Другие даже полагают — ошибочно, — что и в живописи возможны такие “идеальные” образы. (Но вспомните о мазне футуристов!)
Еще одна цель автора — схватывать видимость вещей непосредственно, без излишней рефлексии. Лихтенштейн знает, что человек не “прилипает” к окну (“К окну прилип дородный господин”, “AneinemFensterklebteinfetterMann”), а стоит за ним. Что кричит не коляска, а ребенок в коляске. Но поскольку видит-то он только коляску, он и пишет: “Кричит коляска”. С лирической точки зрения было бы неправдой, если бы он написал: “Человек стоит за окном”.
Случайно получилось так, что и на уровне понятий можно сказать, и это не будет неправдой: Мальчик играет с прудом. О даму спотыкается лошадка. Лаются собаки. Но человек, который захочет научиться видеть, посмеется: тому, что мальчик действительно обращается с прудом, как с игрушкой. Тому, что и лошадям свойственно беспомощное движение спотыкания… Тому, как по-человечески собаки дают выход своей ярости…
Иногда и изображение рефлексии бывает нелишним. Фраза “Поэт-блондин рехнется все-таки” (“…wirdvielleichtverrückt”) производит большее впечатление, чем если бы было сказано: “Поэт неподвижно смотрит перед собой”…
В стихотворении “Страх” и некоторых других, похожих, рефлексия вводится по другим соображениям и выражается в сентенциях типа “Все умрем”… или: “сказкой / стал теперь я, книжка-малышок” (буквально: “Я — только маленькая книжка с картинками”, “IchbinnureinkleinesBilderbuch”. — Т. Б.)[3]… Но я не буду здесь на этом останавливаться.
V То обстоятельство, что в “Сумерках” и других стихотворениях явления представлены комически (но само комическое здесь воспринимается трагично: изображение “гротескно”), что внимание привлекается к несбалансированности, несвязанности этих явлений, к случайности их смешения… никак нельзя считать характерной чертой “стиля”. Подтверждение тому: в стихах Лихтенштейна “гротескное” не выпячивается, а прячется за “не-гротескным”.
Между более старыми стихотворениями (например, “Сумерки”) и стихотворениями того же стиля, которые возникли позже (например, “Страх”), прослеживаются и другие различия. Можно заметить, что сквозь ландшафт все чаще как бы проламывается особого рода рефлексия. Вероятно, дело тут не обходится без определенного художественного намерения.
VI Третью группу составляют стихотворения Куно Коэна[4].
Вильмерсдорф