Перевод и вступление Бориса Дубина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2011
Перевод Борис Дубин
…а истину только поэт постигает в слепящей ее наготе#
Два голоса с разных краев
Стихи Андреса Санчеса Робайны и Андреса
Трапьельо
Перевод
и вступление Бориса Дубина
Андрес Санчес Робайна и Андрес Трапьельо
— имена для читающих по-русски новые, поэтому позволю себе несколько коротких
пояснений. Они — погодки и принадлежат как будто бы к одному поколению. Тем не
менее поэты они совсем разные, и, насколько знаю, критики никогда их рядом не
ставили.
Трапьельо — уроженец севера, он из небольшого
селенья в провинции Леон и отмечен в испанской лирике последних десятилетий
редким по нынешним временам вниманием к традиции (книга его стихов 1982 года
так и называется — “Традиции”). С середины 70-х годов он живет в Мадриде, но
его мир — глубинка, где время как бы остановилось, его поэтическая мысль чаще
всего и движется внутрь, вглубь, в дом, к его мелочам. Один из любимых жанров
его поэзии — эстамп, картинка такой замершей жизни. В его стихах часто слышны
поэты начала ХХ века, связанные с провинцией, — галисиец Густаво Пиментель,
баск Унамуно, скитавшийся по стране и умерший на чужбине Антонио Мачадо.
Воспоминания о Гражданской войне, участником которой был его отец, много значат
для Трапьельо и как поэта, и как историка национальной словесности.
Санчес Робайна — человек юга: он родился
в небольшом городе на крупнейшем из Канарских островов. Его мир — атолл посреди
синего океана и такая же синева над ним: его взгляд прямо-таки взмывает со
скалы (“Скала” — название одной из его книг). Вместе с тем сквозной мотив у него
— след, отпечаток на этой покинутой ради неба земле (Трапьельо же чаще
привлекает, напротив, пыль, осевшая на вещах). Один из таких отпечатков для
канарского поэта — слово, одинокое, затерянное, особенно в его ранних книгах,
близких к графической поэзии, на несоизмеримых с мелкими литерами пространствах
белой страницы. Достаточно взглянуть на географическую карту Канарских
островов, чтобы понять, откуда у Санчеса Робайны этот мотив щепотки букв
посреди смыкающихся вокруг пустых и бесконечных просторов. Сам поэт не раз
говорил о давлении окружающего пространства как постоянном чувстве
островитянина и вместе с тем о всегдашней тяге островного узника к другому —
ввысь, к небу, и вширь, к другим берегам и языкам (отсюда его тяга к
переводам).
Если Трапьельо, условно говоря,
традиционалист, то Санчес Робайна — опять-таки вполне условно и прежде всего в
ранних книгах — скорее авангардист с тягой к предельному минимализму предельно
же сконцентрированного выражения, а вместе с тем, как чаще всего и бывает в
минимализме, поэт-метафизик. Трапьельо последовательно сторонится любой музыки
и метафизики, предпочитая звуку и знаку вот эту осязаемую вещь, а в одном из
стихотворений (“Предпочтения”) и вовсе демонстративно заявив, что для него куда
привлекательней “музыки и танца с их жеманными жрецами” попросту гигантская
городская свалка. Тогда как для Санчеса Робайны разреженное, бестелесное и
вместе с тем максимально насыщенное смыслом пространство музыки — это всё, и
один из его любимцев здесь — Веберн, вместивший двухчастную симфонию в 10 минут
звучанья.
Как видим, оба наших поэта — люди окраин,
но окраины эти не спутаешь. Оба, как и вся поэзия, как искусство в целом,
стремятся преодолеть бег времени, но опять-таки по-разному. Один — чтобы
упразднить время, остановить его, замуровав в предмете, другой — чтобы стать
самим временем, музыкой, открытой, говоря его словами, “как рана”.
Андрес Санчес Робайна
Из
цикла “Книга за дюной”
III
Оттуда, со страниц
книги, которая приоткрывается
в памяти, до меня долетает
шум деревьев в распадке между
отвесными склонами, где я бежал
по каменистой тропе
на закате, один, уходя все дальше от
дома,
чтобы выцарапать на камне
под заговорщицким небом
собственные инициалы
и этим оставить знак
имени с его тайной.
А небеса повторяли
цвет земли.
VI
Босыми ногами идя по земле, ступая
по лозам будущего ноябрьского вина,
по каменистому дну сухого распадка,
по лучам, которые впитывала земля.
Нога оставляла след
на поверхности мира, мараясь
в залитой светом глине. И окуналась в
канаву,
чтоб слиться в одно со светом.
Ноги впечатывались в лучи.
Солнце было не больше
стопы человека.
VII
Сириус или Капелла, Поллукс или Вега?
Сколько раз я видел ее, подрагивающую в
высоте,
над горами, которые уже покрывала
ночная чаща, или, с руками под головой,
откинувшись навзничь
на августовский песок
неторопливой дюны, еще хранящей тепло,
и сколько раз мне хотелось
приоткрыть ее именем
азбучную тайну небес
и узнать то слово, которое выводили
снова затепленные светильни, ясную как
день
тайну, начертанную запредельным огнем
на лучезарном выгибе подрагивающего неба.
(Далее см. бумажную версию.)
# ї Andrés Sánchez Robaina, 2004
ї
Galaxia Gutenberg, 2004
ї
Andrés Trapiello
ї
Pre-Textos
ї Борис Дубин. Перевод, вступление, 2011