Перевод Нины Хотинской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2011
Перевод Нина Хотинская
Томас Гунциг#
Гамба
Перевод
Нины
Хотинской
I
Все шло своим чередом, как у всех, когда
жена беременна. Сначала Магали сообщила ему об этом по телефону. Он стоял в
пробке, она звонила из дома. Он был в скверном настроении, потому что директор
по продажам в тот день сказал ему, что “заказчик”, мол, недоволен его “работой
над проектом”. Он ненавидел директора по продажам лютой ненавистью, так
ненавидел, что хотелось изрубить его на кусочки, и засунуть эти вонючие кусочки
в мусорный мешок, и зашвырнуть мешок подальше в придорожные кусты. Он ненавидел
и заказчика, которого представляла приземистая бабенка, несговорчивая и упрямая
как ишак. Он был уверен, что она использует какие-то фишки типа
нейролингвистического программирования и только так заставляет директора
плясать под ее дудку, ему еще в первую их встречу хотелось выколоть ей глаза
паркеровской ручкой, которую подарила ему Магали, когда он получил повышение.
Но он продолжал улыбаться и записывать пожелания.
В жизни приходится порой глотать горькие
пилюли.
Он прокручивал все это в уме: мусорные
мешки, паркеровские ручки, горькие пилюли, — стоя в пробке между дурацким
“опелем” и дурацким “сеатом”, мир был океаном замерших машин, дружно
выпускавших тонны выхлопных газов с парниковым эффектом, по радио шла передача
о причинах и лечении недержания у мужчин, и тут позвонила Магали.
Не сказать, что он не был к этому готов.
Он крепко стиснул руль. Магали спросила: “Ты рад?” Он ответил: “Это здорово”.
Потом она спросила: “Ты сам скажешь своей матери?” А он ответил: “Уже поздно, я
позвоню ей завтра”. Лажа, конечно, было всего 16:45, но звонить матери ему
совсем не хотелось. Да что там, он бы дал отрубить себе оба больших пальца,
лишь бы вообще не звонить матери. Ясно, что для этой старой тупой эгоистки
будущий ребенок означал лишь долгие годы забот и лишних расходов.
Тут “опель” наконец двинулся, и он, хотя
и медленно, но доехал до дома.
II
Когда он встретил Магали… это было
давно, десять лет назад. Он был тогда моложе. И она была моложе. Он мечтал
разбогатеть. Она была красивее, чем сегодня. Они стали жить вместе. Сняли
квартиру. Накупили вещей. Завели общих друзей, общий счет в банке, общий номер
телефона, и со временем, если его и посещала иной раз мысль расстаться с
Магали, например, когда в его контору пришла на практику та молоденькая
венгерка, все это “совместно нажитое” оборачивалось таким количеством проблем,
хлопот и головной боли, что руки опускались. Он так ничего и не предпринял и
постепенно, сам того не замечая, свыкся с перспективой смотреть изо дня в день,
как будет стареть Магали, быть немым свидетелем работы неумолимых лет над
девичьим телом, наблюдать, как ее кожа постепенно утратит маковый румянец, как
залягут от талии до ягодиц валики нездорового жира, как высохнет душистая копна
волос, как мелкие шероховатости ее характера разрастутся так, что больше ни для
чего не останется места, и жизнь станет невыносимой, а он будет ее терпеть, не
рыпаясь, молча, терпеть, как ледяной дождь, как он терпел директора по продажам
и представительницу заказчика, просто пережидать, повторяя про себя один из
важнейших антропогенных постулатов — что всему на свете приходит конец.
Нужно только уметь ждать.
III
Все шло своим чередом и дальше: началась
подготовка к появлению ребенка. Эхография, детская, обои, кроватка, игрушки,
коляска, креслице для младенцев, набор бутылочек, прибор для подогрева
бутылочек. Магали толстела. Некоторые мужчины, он слышал, находят, что нет
ничего прекраснее беременной женщины. Он оказался не из их числа. Его идеалом
была женщина молодая, стройная, с плоским животом. Большие животы ему не
нравились, тем более с младенцем внутри. Что-то, на его взгляд, в этом было
животное. Он знал, что все через это проходят, и видел в этой неизбежности
фиаско техногенного общества. Право, он бы предпочел что-нибудь более
синтетическое. Что-нибудь заказанное по каталогу, изготовленное при помощи
лазерных технологий в стерильных мастерских, которые каждый вечер моют
трихлорэтиленом. Он не любил выделений человеческого тела, он вообще органику
недолюбливал.
Но он ничего не сказал. Изобразил бурную
радость. Сфотографировал Магали голой у окна, с нарочито мечтательным видом
будущей матери. Когда она сказала ему: “Уверяю тебя, он шевелится, я чувствую!”
— он положил ладонь куда следовало. И даже пробормотал: “С ума сойти, какое это
все-таки чудо”. Но этот телесный контакт ему претил. Он стиснул зубы. Чтобы
успокоиться, использовал прием, который в нейролингвистическом программировании
называется “якорение”. Думать о чем-нибудь успокаивающем и приятном. И образ
пищевого контейнера, чистого, пустого, из белой гладкой пластмассы, предстал
перед ним со всей силой очевидности.
IV
Все случилось ночью. Он спал. Магали
потрясла его за плечо, сказала: “Уже началось, кажется, воды отошли”. Он встал.
Сердце колотилось. Он проделал все по порядку, мысленно отработанному десятки
раз:
1 — умыться холодной водой.
2 — одеться.
3 — спросить Магали “Ну как ты?”
4 — взять ключи от машины со шкафчика из
“Икеи” у входной двери.
5 — взять чемоданчик Магали с вещичками
Магали для больницы.
6 — спросить Магали “Ну как ты?”
7 — открыть перед Магали дверь подъезда.
8 — открыть перед Магали дверцу машины.
9 — не думать о том, что происходит.
10 — вспомнить про якорение.
11 — сесть за руль, вести спокойно,
плавно, но не слишком медленно.
12 — приехать в больницу.
13 — спросить Магали “Ну как ты?”
14 — …
14 — …
Четырнадцатого пункта не было. От
четырнадцатого и дальше — неизвестность.
От четырнадцатого и дальше — глухой ужас
перед прыжком в бездонную пропасть.
От четырнадцатого и дальше — сожаление, ведь
мог бы родиться бесплодным или, еще проще, не дожить до этого дня, умереть лет,
к примеру, в двенадцать, когда жизнь сводилась к аккуратно убранной комнате,
этажерке с “Леголэнд Спейс” и гарантированному горячему обеду.
Нет, он тогда не умер.
Не повезло.
V
В какой-то момент что-то, кажется, пошло
не так. Акушерка побежала за гинекологом, гинеколог уставился в какой-то экран,
гинеколог засунул два пальца в резиновой перчатке в нутро Магали, гинеколог
нахмурил брови, а потом гинеколог попросил его выйти.
Он вышел — с большим облегчением.
Может быть, еще повезет, и ребенок
родится мертвым. Магали будет трудно в первые месяцы, придется, наверно,
обратиться к психоаналитику, который растолкует им, как “работать над собой,
чтобы пережить потерю”. Это будет испытанием, но они его преодолеют, и со
временем, осторожными намеками, он постарается убедить Магали, что она не
создана для материнства, что не надо поддаваться давлению общества и равняться
на культурные клише о семье, что смысл жизни не только в продолжении рода и что
ей, современной женщине, пора порвать с патриархальной моделью.
Ну а если Магали так и не успокоится,
можно ведь завести щеночка… Пусть перенесет на него свои нерастраченные
чувства, это будет решение всех проблем. Конечно, собаку надо время от времени
выгуливать, но это пустяк в сравнении с заботами, которых требует ребенок.
Вот к чему он пришел. Уже, можно сказать,
устроил их будущее. Как вдруг сообразил, что времени прошло многовато, давно
пора было разрешиться мертвым младенцем. У него что-то сжалось на уровне
пищеварительного тракта: а вдруг там, за дверью, происходит что-то другое, а
вовсе не смерть ребенка? Просто трудные роды, которые завершатся кесаревым
сечением, и младенец появится-таки на свет?
Он встал. Зеленоватый свет ночных ламп в
больничном коридоре напоминал суп с кервелем. Было уныло и некрасиво, и пахло
эфиром. На плакате размером в квадратный метр фотография младенца с закрытыми
глазами призывала вовремя делать прививки. Рядом, на другом плакате женщина,
стоя спиной к публике в окружении расплывчатого ореола персиковых тонов,
стыдливо предостерегала от вагинальных микозов.
Словно придавленный бременем жизни, он
снова сел, ощущая во рту привкус горечи.
Перед ним вдруг вырос гинеколог.
Лицо у него было… с таким лицом не сообщают
хорошие новости.
Забрезжил свет надежды.
Гинеколог сел рядом и заговорил: вы
только не волнуйтесь, произошло кое-что непредвиденное, такие вещи иногда
случаются…
Воссияло солнце…
Гинеколог продолжал:…трудно все
предусмотреть по анализам крови и даже по результатам эхографии… Что
поделаешь, конечно, это нелегко, но ему повезло, мать и ребенок живы и
здоровы…
Солнце скрылось за тучи.
Свет померк.
Но что же тогда не так?
Гинеколог покачал головой и посмотрел на
часы.
— У вас родился… не совсем… Ваш
ребенок… Как бы это… Он… креветка… Ну, в общем… Гамба…
— Гамба? — переспросил он.
— Гамба, — кивнул гинеколог.
И ушел, оставив его одного.
—
Гамба, — повторил он сам себе.
(Далее см. бумажную версию.)