Главы из книги. Вступление Н. Малиновской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2010
Из будущей книги#
Исабель Гарсиа Лорка
Память моя, память
Воспоминания о брате
Главы из книги
Перевод с испанского и вступление Н. Малиновской
Сестра Федерико Гарсиа Лорки Исабель только в 75 лет решилась взяться за мемуары — после долгого молчания и колебаний.
Уже наполовину написанные, ее воспоминания оставались без названия, и тогда редактор Ана Гурричага предложила взять строку из Унамуно “Согрей меня, память моя, память”. Должно быть, донье Исабель поэтическая строка на титуле показалась слишком претенциозной и, заметив: “Это, пожалуй, перебор”, она, приглушив отсылку, согласилась оставить концовку.
Против ожиданий она не упомянула в заглавии имени брата, как это сделали Ана Мария Дали (“Сальвадор Дали глазами сестры”[1]) и другой брат Исабели — Франсиско, назвавший свои мемуары “Федерико и его мир”[2]. Почему? Во всяком случае, не из желания оказаться в центре повествования, хотя нельзя сказать, что донья Исабель намеренно отходит в тень.
Это не автобиография, хотя личность мемуаристки ощутима в каждой строке. И не исповедь, хотя слышно, как прерывается ее голос. И все же Исабель Гарсиа Лорка не просто рассказывает свою жизнь. Здесь другой импульс — воскресить исчезнувшее: тот мир, о котором уже некому вспомнить, сад, что цвел почти сто лет назад — и был растоптан, мелодию, отзвучавшую “в те баснословные года”. Это память чувств — тех фундаментальных и элементарных пяти чувств, которыми человек наделен от природы. А ведь, по свидетельству Федерико Гарсиа Лорки, способность ощущать (в буквальном смысле) мир — корень поэтического дара: “Поэт обязан быть знатоком своих пяти чувств. Важны все пять, но в таком порядке: зрение, осязание, слух, обоняние, вкус”. Естественно здесь же упомянуть Пруста, знавшего силу памяти чувств и перенесшего ее на страницы “Утраченного времени”. Скажи кто донье Исабель про эти параллели, она бы, наверное, тоже обронила: “Это уж слишком”, хотя, читая ее “Память”, слышишь эхо колыбельной и препирательства няни Долорес с мамой в патио, откуда протянулась в детскую ленточка света с парящими пылинками.
Исабель Гарсиа Лорка почти ничего не пишет о брате впрямую, но ее окольный, интуитивно найденный путь неизбежно приводит к нему. И оказывается вернее. Донья Исабель охотно и куда подробнее, чем о брате, рассказывает о других людях — родных и не очень, местных чудаках и соседях, нередко становившихся прототипами его пьес. Ей они так же интересны, как были интересны брату: “Он мог их слушать часами!” — и как раз в этом дело, в этом родство. Она тоже зоркая и тоже умеет слушать.
Между той, что писала воспоминания, и девочкой, которую Федерико учил музыке, целая жизнь: утрата родных и потеря родины, долгая горечь эмиграции и одиночество возвращения, и — другая, тоже оказавшаяся долгой, жизнь в другой Испании. Между ней и той девочкой такая же пропасть времени, что между нею и так рано погибшим братом, которого она, младшая, стала в два раза старше. Они оба так далеко от нее, дожившей до нового века, — и так близко. Все, что могло и не могло перемениться, переменилось — и осталось нерушимо.
Неужели и правда, только памятью держится пресловутая самоидентификация, а если нет, то что же еще связывает Исабелиту с доньей Исабель, когда она, вглядываясь в глубь прошлого — и не прошедшего — времени, видит ту девочку у пианино, и сад за окном, завешенным кисеей, шелестящей под утренним ветром…
В публикуемых главах — только детство, их общая жизнь с братом. Впереди юность, ученье в коллеже, университете и множество людей — друзей брата, компания “Ла Барраки”. А после рокового августа 1936-го изгнание: Брюссель, Нью-Йорк и спустя двадцать лет — снова Испания.
Но пока мы в самом начале, в детстве, — на первых страницах.