Вступление К. Старосельской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2010
Зигмунт Хаупт#
Рассказы
Перевод с польского и вступление К. Старосельской
Польский читатель плохо знает польского писателя Зигмунта Хаупта. Причины далеко искать не надо. Современников, ровесников — тех, что родились в начале прошлого века, — не осталось; помнить, вспоминать рассказы и очерки, разбросанные в межвоенные годы по страницам периодической печати, некому. В Польше первый сборник рассказов вышел лишь в конце 90-х, а единственная полная книга его сочинений — в 2007 году, через тридцать с лишним лет после смерти автора, родившегося ровно столетие назад. Все, им написанное во время и после Второй мировой войны, публиковалось только за границей: Хаупт был эмигрантом, а таковым доступ в Народную Польшу долгие годы был заказан. Родину Зигмунт Хаупт покинул — навсегда — в 1939-м: призванный в армию как офицер запаса, в составе кавалерийской бригады он в первые дни войны участвовал в боях с немецкими танками, вместе с однополчанами пробился в Венгрию, оттуда попал во Францию и потом в Англию, оставался там до конца войны, а затем с женой американкой переехал в Соединенные Штаты, где жил в разных городах и скончался, не дожив и до семидесяти, в штате Виргиния.
В юности Зигмунт Хаупт заниматься писательским ремеслом не собирался. Закончив гимназию во Львове, он поступил во Львовский политехнический институт, учился на инженерном и архитектурном факультете, потом два года изучал урбанистику в Париже, по возвращении во Львов активно включился в бурлящую там в 30-е годы литературно-художественную жизнь. Рисовал и выставлялся, для заработка расписывал стены в костелах своего родного Подолья. Первый репортаж опубликовал 7 февраля 1937 года; всего журнальных и газетных публикаций за два предвоенных года — около двух десятков. В Соединенных Штатах Хаупт поначалу занялся живописью, но денег на жизнь не хватало, и он поступил на службу — работал на радио, в редакции журнала “Америка”, — а в свободное время писал. Никаких повестей и романов — из-под его пера выходят не всегда четко определимые по жанру (очерк? рассказ?) небольшие сочинения, основанные большей частью на личном опыте, хотя реальные персонажи и события зачастую соседствуют с вымышленными. Но, независимо от содержания, самое поразительное, неизменно — язык, особый язык, превращающий слова в образы. Литературный текст обретает черты живописного полотна: все, на что ни упадет взгляд художника (в прямом и переносном смысле слова), становится зримым и осязаемым. Из длинного перечня подробностей — будь то предметы домашнего обихода, жанровые сценки, описания природы, наблюдения за животными (чаще всего — за обожаемыми Хауптом лошадьми), — которому сопутствуют причудливые меандры мысли и который (при его изобильности) не всегда легко сразу охватить и усвоить, складываются полнокровные, живые картины, а где-то на втором плане будто звучит мелодия, то легкая и радостная, даже мажорная, то — тревожная, если не трагическая. Позволю себе в качестве очень типичного примера привести одну цитату из рассказа Хаупта “Бумажный перстень”, впервые опубликованного в 1949 году:
И пошла-понеслась обо мне молва. По ярмаркам, постоялым дворам, усадьбам, приходам, между крестьян и евреев. По кузницам, по базару, по каретным сараям, конюшням, василианским монастырям. Приехал…
Во время храмовых праздников и ярмарок, на сходках, на сенокосах, возле еврейских лавок, перед синагогой и на церковной паперти (на горе громадина монастыря василианов, в гору бегут среди выщипанной гусями травы протоптанные паломниками тропки, крутые, своенравные, и сходятся у монастырской калитки, где галерея и церковный двор пахнут на солнце известкой и благочестивым потом, и тут же скопище нищих, попрошаек, калек, причитающих и бормочущих молитвы, песни, мольбы и просьбы, “Хосподыпомылуй”, “Святая Пречистая”, голоса, образки, четки, спины, плечи, горбы, обрубки рук, костыли, вывернутые стопы, скрюченные как когти пальцы, навечно пустые, стянутые рубцами глазницы, гримасы заячьих губ, обезьяньи рожи, колченогость, рахит, выставленные напоказ культи, мешки, посохи, головы, обмотанные тряпьем, кое-где атлетический торс рядом с кучкой высохших в щепку людских костей, а над ними, на беленых стенах галереи черные холсты — образа святых угодников, нимбы вокруг голов, суровые лики с парой уставленных в одну точку глаз, для оправы которых — бровей, ресниц — примитивный художник употребил тушь, будто в салоне красоты, а поверху в венке глаголицы Святой Дух — Параклет), в залах дворянского собрания, над зеленым сукном карточных столов, в адвокатских конторах, среди подвод, скопившихся в ожидании перед мельницей, у переправ и бродов, повторяли весть, неслась и ширилась молва. Приехал…
“…проза ЗигмунтаХаупта, — говорит известный современный писатель Анджей Стасюк, сам тонкий стилист, — противоположность темноте: она напоминает пожар. Пожар, который, прокатившись, оставляет за собой голую черную землю. Описание уничтожило все: людей, их поступки и чувства, зелень, животных, города, деревни, историю, застывшую в стенах домов, жизнь поколений, заключенную в предметах и домашней утвари, память и время — захватило все это, обратило в дым и унесло из реального мира в сферу литературы, чтобы впредь существовать там — спасенным, недвижным и более прочным, нежели все видимые вещи. Как пламя пожара, в сумерки отражающееся в зеркале туч”.
В одной из рецензий на польскую книгу ЗигмунтаХаупта есть такие слова: “А может, пусть он остается не очень известным — чтобы можно было смаковать эту прозу, ощущая свою причастность к кругу посвященных”. Пусть и читатель нашего журнала приобщится к этому кругу.