Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2010
In memoriam#
Сергей Гандлевский
Принципиальный раблезианец
Мы мельком познакомились в 90-м году в Америке. Спустя какое-то время он прислал мне в Москву приветливое письмо, я ответил, и мы стали друзьями на двадцать без малого лет.
Окружающие люди, как мне кажется, делились для Петра Вайля на его любимцев — и всех остальных, середины не было. Мне повезло: я попал в число этих баловней и на меня за годы дружбы свалилась целая бездна всякого рода благодеяний — сердечной заботы, точности, тонкости, внимательных подарков, увлекательных путешествий, сногсшибательной жратвы, серьезных разговоров и замечательного глумливого трепа.
Вайль очень хотел казаться олицетворением жизнелюбия, чуть ли не раблезианства.
— Петя не совсем тот, за кого себя выдает, — сказала моя наблюдательная жена после нашего очередного свидания с ним.
— ?
— Обрати внимание на его руки.
Действительно, у этого корпулентного, седого, вальяжно-артистичного космополита, гурмана и весельчака были абсолютно “декадентские”, изящные и беспокойные кисти рук. Когда я обвыкся с феерией его общения, мне иногда случалось, чуть ли не в самый разгар смачного вайлевского словоизвержения, уловить в его взгляде мгновенное выражение мертвенной печали. И хоть бы одна за столько лет жалоба на упадок духа или просто недомогание! В конце концов, он был больным человеком… Но о серьезнейшем его недуге я узнал от него впервые накануне собственной операции, чтобы, как я понимаю, мне не поддаться эгоизму болезни и не чувствовать себя самым несчастным и одиноким на этом свете. Наша с ним дружба была почти безоблачна, но однажды он вспылил не на шутку: памятуя о том, что Петр недавно выписался из больницы, я попробовал вырвать у него тяжелый чемодан — да еще на виду целого “цветника” провинциальных красоток!
Раз и навсегда из принципа освоив роль неунывающего раблезианца, он безукоризненно сыграл ее до конца. Вот первый смысл слов, вынесенных мной в заголовок этого сбивчивого некролога. Но есть и второй. Раблезианство, жовиальность как-то само собой предполагают ослабление нравственной составляющей человека: нравственность, по расхожим представлениям, аскетична. Но при мне Петр Вайль спокойно объяснил нашему общему знакомому, почему не подаст ему руки (тот опубликовал злобную чушь в адрес попавшего в беду Андрея Бабицкого, коллеги Петра).
Подытожу: если человек расшибается в лепешку ради тех, кто ему дорог, находит в себе решимость окоротить клевету, а о собственных невзгодах помалкивает, речь идет об очень хорошем, даже редкостном человеке.
Некогда чета Вайлей — Петя и Эля — показывали нам с женой Италию. Жили в дешевых отелях, гуляли до изнеможения, перекусывали на ходу. Тогда, в Риме, мы набрели на невзрачную, величиной с большую московскую квартиру, площадь с облупленной колонной не по центру. Чем-то мне это место глянулось, видимо, своей “невзрачностью”, которая впечатляла сильней апробированных итальянских красот. Через год или два Петр прислал мне фотографию “моей” площади — PiazzadeMassimi, она и сейчас у меня за стеклом книжного шкафа. И, разумеется, двенадцать лет спустя, нынешним августом, в Риме, под проливным дождем — только-только я с острой грустью вспомнил Вайля, — ноги сами вынесли меня на эту “пьяццу”. Теперь-то я ее при случае мигом найду: она, как оказалось, вплотную примыкает к знаменитой PiazzaNavona…
Два года назад, готовя двухтомник прозы и стихов к печати, я обратил внимание на анекдотически-сентиментальную симметрию посвящений в обеих книжках и заменил “Петра Вайля” инициалами. Если когда-нибудь предложат переиздание, восстановлю как было: пусть это имя украшает и мои писания тоже…