Фрагменты романа. Послесловие Ю. Гусева
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2010
Перевод Юрий Гусев
Иштван Силади#
Камень в сухом колодце
Фрагменты романа
Перевод с венгерского и послесловие Ю. Гусева
Послесловие
Всем нам, наверное, присущ своего рода рефлекс: встречая некое новое, незнакомое явление, искать ему аналогию среди того, что знакомо и привычно. Когда я прочитал роман Иштвана Силади “Камень в сухом колодце”, память тут же подсказала мне аналогию: Николай Лесков “Леди Макбет Мценского уезда”. Но чаще всего аналогии помогают лишь в первый момент: помогают ухватиться, более или менее сориентироваться. А затем восприятие сосредоточивается на том, чтобы увидеть, понять: все — другое, все — по-другому.
Да и может ли быть иначе, если книга Силади написана на сто с лишним лет позже, чем повесть Лескова, и действие происходит в другой стране, совсем в другой обстановке? Ну да, нечто общее все же есть: это — утверждение приоритета чувства над условностями, правилами, законами, которыми живет данное общество, да и человеческое общество вообще, с исконных, библейских времен. Но если повесть Лескова, при всей жути происходящего в ней, пронизана откровенным восхищением перед отчаянной смелостью женщины, которая ради любви преступает все запреты и заповеди, то книга Силади насыщена трагическим ощущением безысходности. Героиня “Камня…” — Илька Сенди, — натура сильная, но бесконечно одинокая; в косном бытии городка Горедона, затерянного среди трансильванских гор, ей нечего ждать, не к чему стремиться. Удел жены какого-нибудь местного ремесленника — кожевника или сапожника — ее не прельщает, а выломиться за пределы этих возможностей не удается из-за жестких сословных рамок. Добролюбовская формула “луч света в темном царстве” — это ведь тоже XIX век, когда литература, даже реалистическая, все еще не освободилась до конца от романтического прекраснодушия. Писатель нашего времени исходит скорее из того, что в “темном царстве” полукрестьянских, сонных городков вроде Горедона, Окурова и подобных, даже луч света отравлен тем ядом, теми миазмами, которые выделяет застойная, анахроническая реальность провинции.
На рубеже XIX и XX веков из стран Центральной и Восточной Европы масса простых людей, желающих для себя какой-то лучшей, содержательной жизни, хлынула за океан, в Америку. Это были люди, наделенные предприимчивостью и целеустремленностью, помогающей им одолевать в себе инерцию многовековых традиций. Одним из таких людей оказался и ДенешГёнци, молодой крестьянин, один из тех, кто всю жизнь батрачил на состоятельных горедонцев, обрабатывая их виноградники. Но Денеш — не просто поденщик: он — тайная любовь Ильки, которая ведь в конце концов тоже женщина… И день, когда она узнает, что Денеш отправляется в поисках лучшей доли в Америку, становится для него последним днем…
В сущности, весь роман — это история того, как Илька постепенно сходит с ума. Таково наказание, на которое обрекает ее собственная душа, которая, при всей силе воли и природном уме Ильки, вполне человеческая, уязвимая. Мне кажется, профессиональный психолог, психиатр, читая эту книгу, мог бы составить точную историю болезни Ильки, найдя в ее поведении признаки и раздвоения личности, и навязчивой потребности к совершению некой процедуры: Илька упорно собирает камни (благо в гористой местности камней хватает) и, принося их на свой двор, высыпает в сухой колодец, куда она бросила тело убитого ею Денеша. Даже та нечеловеческая хитрость, с которой она маскирует эту свою страшную деятельность, тоже ведь, кажется, свойственна безумцам.
И в конце концов эта метаморфоза личности заканчивается гибелью самой Ильки — смертью от руки другого человека. Смертью, в которой есть что-то от самоубийства.
Но роман Иштвана Силади чисто психологическим не назовешь. Он — в такой же мере и социальный, и исторический роман, поскольку изображает состояние общественной жизни в начале XX века, ломку уклада, сопротивляющегося вторжению нового, и те трещины, вызванные этими тектоническими сдвигами, которые рвут и уродуют людские души и жизни. То, что материалом тут служит провинциальная, еще во многом патриархальная, сохраняющая черты крестьянского уклада жизнь, — лишь усугубляет тяжесть разыгрывающихся здесь, часто скрытых за стенами домов, глухих, не видимых миру конфликтов и трагедий.
Мне не дает покоя еще одна аналогия: мне кажется, напиши Иштван Силади свой роман на каком-нибудь из основных мировых языков (а не на таком, все еще “закрытом” для мира языке, как венгерский), его “Камень…” стал бы не менее знаменитым и знаковым, чем “Сто лет одиночества” Маркеса. Что-то есть в них общее: там — вымышленный городок Макондо, здесь — такой же вымышленный Горедон. И там, и здесь — историческое время, которое почти осязаемым потоком льется в повествовании, таща не камни, а человеческие судьбы, сталкивая и калеча их. И там, и здесь — иррациональный, хотя и далекий от всякой эзотерики, элемент в изображении метаморфоз души. Ну и, наверное, и у Маркеса, и у Силади — насыщенный, напряженный стиль повествования, совершенно чуждый пустоговорению и украшательству, бесконечно емкий и многозначный в каждой фразе, в каждом слове.
“Камень в сухом колодце” стал одним из главных событий в венгерской прозе второй половины ХХ века, это признают все больше критиков и читателей. Красноречив и тот факт, что Иштван Силади с момента выхода “Камня…” получил немало венгерских и международных премий (общее число их приближается к десятку), в том числе самую престижную венгерскую премию имени Лайоша Кошута.
# ї SziládyiIstván, 1975
ї Ю. Гусев. Перевод, послесловие, 2010
Редакция благодарит Иштвана Силади за право безвозмездной публикации фрагментов его романа на страницах журнала.