Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2010
Джон Макгахерн#
Два рассказа
Перевод с английского А. Гениной
Эдди Мак
То лето, когда Энни Мэй Моран нанялась на работу к миссис Кирквуд, было особенно успешным для футбольного клуба “Сент Майкл”. Команда второй раз подряд вышла в финал кубка высшей лиги. Эдди Мак был звездой клуба, лучшим форвардом. Он работал у Кирквудов и жил в дальнем углу двора, в трехкомнатном коттедже, отведенном пастухам. Оцинкованная крыша дома была выкрашена той же зеленой краской, что и крыша конюшни. Оба Кирквуда, отец и сын, старый и молодой Уильямы, поехали в Роскоммон смотреть финал. Они не очень разбирались в правилах, и футбольная лихорадка, опустошившая окрестности, их не коснулась: “Мы поехали из-за Эдди. Если бы его отец был жив, он бы порадовался”.
Пока шел матч, Энни Мэй помогала миссис Кирквуд накрывать к ужину стол в парадной столовой. Миссис Кирквуд достала лучшую скатерть, столовое серебро и сервиз из тончайшего фарфора. На ужин была приглашена семья Натли из Оукпорта, ее давние друзья и единственные, кто еще не уехал. Убедившись, что с сервировкой и угощением все в порядке, хозяйка, взяв книгу, уселась в кресло-качалку в библиотеке и, глядя на лужайку, белеющий штакетник и извилистую аллею медных и зеленых буков, как всегда в этот час, постепенно погрузилась в сон.
Проснулась она раньше обычного от взрывов жестянок с карбидом, победных криков и свиста, раздававшихся со всех сторон, на вершинах холмов и у каждого придорожного креста пылали костры. “Сент Майкл” впервые выиграл кубок высшей лиги. Она спустилась на кухню к Энни Мэй
— Совершенный кошмар, — пожаловалась она служанке. — В прошлом году тоже бог знает что творилось, а ведь тогда они проиграли. Что же будет сейчас, когда они выиграли?
— Эдди стал героем дня, — сообщил Уильям Кирквуд, когда они вернулись из Роскоммона. — Два гола, что он забил во втором тайме, решили исход игры — противники растерялись. После матча его пронесли вокруг поля с кубком в руках.
Энни Мэй, слушая его слова, зарделась. Она была влюблена в молодого пастуха, который даже не замечал ее присутствия в доме.
Неделю спустя большой серебряный кубок с длинными красно-зелеными лентами, совершая победный тур по приходу, прибыл в имение Кирквудов. И вновь Эдди Мака с кубком в руках водрузили на плечи и пронесли до дверей его домика. Там кубок до краев наполнили виски, и под приветственный гул каждый из присутствующих сделал глоток. В центре двора развели огромный костер. Зазвучал мелодион.
— Что за ребячество, — ворчала в большом доме миссис Кирквуд. — Про сон сегодня можно забыть.
— Они заслужили право на этот вечер, — возразил ее муж. — Жаль, что здесь нет отца Эдди. Он бы порадовался. Это была великая победа.
— Теперь они напьются. Разве это достойный способ праздновать победу? Ты только послушай, как они шумят во дворе.
— По-моему, ты к ним слишком строга, Элизабет, — мягко попенял ей Уильям Кирквуд.
В то время Энни Мэй была еще слишком молода, чтобы ходить на танцы, а Эдди Мак еще не заслужил репутации бабника. У него была девушка, Кэтрин Динанс. Она была высокой и темноволосой, и они выглядели как брат и сестра. Поскольку Динансы владели землей, а Маки нет, Динансы занимали более высокое место на социальной лестнице, и, когда Кэтрин Динанс на Рождество уехала в Англию, все решили, что она его бросила. Больше ни с одной девушкой у него продолжительных отношений не было.
Несколько месяцев спустя он повредил колено на тренировке, и его футбольной славе пришел конец. Отборочные игры команда с трудом преодолела без него, а когда он вернулся, то из рук вон плохо сыграл в полуфинале. При ходьбе травма его не беспокоила, но давала о себе знать, стоило ему сделать рывок или подпрыгнуть. Вся его игра основывалась на скорости и интуиции. У него не было ни умения, ни желания вести жесткую силовую борьбу. Без стремительных бросков и точных ударов его манера держаться до последнего момента на заднем плане выглядела трусостью. Как только стало ясно, что кубок будет потерян, те же самые люди, которые в прошлом году на своих плечах пронесли Эдди по футбольному полю, теперь глумились над ним при каждом промахе. Внешне он казался спокойным и покинул поле с каменным лицом, но в ближайшую среду — день, когда он по вечерам ходил в деревню забрать свой номер “Геральда” и сделать покупки в бакалейной лавке, — он сложил в красно-зеленый свитер футбольные бутсы, носки, форму, бинты, обернул рукава вокруг свертка и крепко завязал; на пути в деревню он бросил сверток с моста в самом глубоком месте; услышав всплеск, постоял недолго, чтобы убедиться, что тот утонул.
В сентябре свою финальную игру отыграла миссис Кирквуд. Она отошла в мир иной, сидя в кресле-качалке у окна библиотеки с книгой на коленях, в “тот единственный час в день, который я эгоистично посвящаю себе”. Когда она в привычное время не спустилась на кухню, Энни Мэй, подождав полчаса, поднялась наверх. Кресло у окна еще слегка покачивалось, но книга валялась на полу, и когда Энни Мэй окликнула хозяйку, то не услышала ответа. В комнате царила напряженная тишина. Казалось, даже буковая аллея внизу всматривается куда-то в пустоту, и Энни Мэй сбежала во двор с криком о помощи.
Привычный распорядок, а быть может, само сердце дома умерли вместе с миссис Кирквуд. Уильям Кирквуд и его сын, похоже, были только рады, что больше не должны ужинать в гостях, и гости к ним больше не приходят. Теперь они ели в просторной кухне и не переодевались к обеду даже по воскресеньям. На протяжении многих лет старого Уильяма интересовали только его пчелы — теперь он мог посвятить им все свое время. Его сын, который потерял деньги, попытавшись разводить на ферме новую породу шевиотов в соответствии с полученными в сельскохозяйственном колледже знаниями, передал все дела Эдди Маку, который стал хозяйствовать по старинке, как когда-то его отец, не зарабатывая, но и не теряя денег. Все свое время молодой Уильям посвящал своему детскому увлечению — астрономии; он относился к звездам с той же особой деликатной преданностью, которую дарил пчелам его отец; заказывал книги и приборы, переписывался с другими астрономами-любителями. Большинство ясных ночей он проводил в поле, разглядывая звезды в большой телескоп, установленный на штативе.
Миссис Кирквуд больше не высказывала неодобрения по поводу всего, что происходило в деревне, и Энни Мэй теперь могла ходить на танцы. Она была крупная и не отличалась красотой, но поклонники у нее были — молодые люди с ферм и те, кто был уже не очень молод, но не замечал своего возраста, те, кто оценивал скотину с тыла, предпочитая солидные формы блеску глаз или линии скул и шеи. Она по-прежнему видела лишь Эдди Мака, но он ни разу не улыбнулся и даже не кивнул ей на танцах. Она наблюдала, как он стоял среди других мужчин в глубине зала, лениво покуривая и скользя глазами по танцующим девушкам. Иногда он мог простоять весь вечер, так никого и не пригласив, но уж если приглашал, девушка почти всегда уходила с ним. Если девушка ему отказывала, он, в отличие от других мужчин, никогда не старался приударить за другой, а спокойно возвращался в дальний угол зала и вскоре уходил в одиночестве. В те годы вопрос “С кем Эдди Мак уйдет сегодня?” был одним из главных развлечений танцзала. Он редко уходил с одной девушкой дважды.
Позже, когда стало очевидно, что Энни Мэй предстоит еще долго вести хозяйство в большом георгианском доме, он стал приглашать ее на танец из политических соображений. “Как старый филин со своей соседкой-совой”, — бывало, шутил он; ведь она готовила ему обед, который он съедал вместе с Кирквудами на кухне. Он знал, что может взять ее, когда захочет, но ее пышный, здоровый вид не привлекал его, к тому же они жили и работали слишком близко друг от друга.
Но вот кануло в небытие то время, когда Эдди Мак мог потанцевать с девушкой и ожидать, что она уйдет с ним. Теперь он приглашал на танец одну девушку за другой, и ни одна не хотела его. И отнюдь не потому, что его внешность утратила былую привлекательность, — просто с годами он стал слишком хорошо известен в округе. И настал час, когда они танцевали с Энни Мэй не как соседи, а как мужчина и женщина. В воздухе висела густая пыль от принесенной на башмаках грязи, взбитой танцующими в мелкую пудру; тусклый желтый свет парафиновых ламп отражался в оловянных рефлекторах. Монетки уже были посчитаны и лежали в аккуратных синих бумажных пакетах на карточном столе.
— Наверное, не стоит спрашивать, могу ли я проводить тебя домой, мы ведь все равно идем в одно и то же место, — это было сказано без особой радости, но она зарделась. Все эти годы она не верила, что когда-нибудь услышит эти слова.
Они вместе прошли по деревне, и музыка из танцзала провожала их; потом национальный гимн взрезал ночной воздух, и наступила тишина. Лишь из укромных уголков доносился шепот влюбленных. Почти вся деревня погрузилась в сон. Единственная, выбивавшаяся из-за ставен полоска света означала, что у Чарли продолжают выпивать, хотя по закону заведение должно было уже закрыться. У кузницы Шивнана человек, которого поставили смотреть, не идет ли патруль, предупредительно кашлянул, заметив их, но они молча прошли мимо. Когда они пересекали каменный мост, в темноте мелькнули фары велосипедов. Под мостом, меж поросших осокой берегов, река бесшумно скользила вдаль, в полноводный Шэннон.
— Точно последние глупцы простояли навытяжку под звуки Солдатской песни[1] и теперь могут спокойно разъехаться по домам, — заметил Эдди Мак.
Пройдя около мили, они свернули с дороги на тропинку, ведущую через поля к дому. Ночь была темная и безветренная, ни луны, ни звезд на небе, но они могли бы пройти по этой дороге даже во сне.
— У такой ночи есть одно преимущество — мы вряд ли натолкнемся на мастера Уильяма и его телескоп, — усмехнулся Эдди Мак.
— Он ученый человек, — отважилась возразить Энни.
— Он дурак. Они оба дураки.
— Может, они просто слишком ученые для деревни, — она неловко защищалась, но он не снизошел до ответа. Даже теперь, когда они свернули в поле, он все еще держался от нее в стороне, не желая принять жестокий удар, нанесенный его тщеславию, — после всех этих лет он вынужден был снизойти до такой простушки, как Энни Мэй.
— Когда-то все было по-другому, — сказал он внезапно. — Это было задолго до тебя. Я был еще мальчишкой, когда миссис Кирквуд впервые появилась в доме. Тогда она звалась мисс Дарби, дочь старого полковника Дарби. Это был брак по расчету. Кирквуды тогда почти разорились — от них никогда не было толку, а у нее водились деньги. К ее приезду дом привели в порядок. Это было одним из условий брачного договора. Ограду покрасили, повесили новые занавески, все начистили до блеска.
Как только они поженились, начались приемы — бридж, чай в саду. Каждый год устраивали большую вечеринку, когда созревала клубника. По воскресеньям они или принимали гостей, или сами отправлялись на званый ужин. Мой отец говорил, что больше всего на свете старый Уильям ненавидел эти ужины и приемы. “Хочется от этого сбежать и жить в пещере или под могильной плитой”, — жаловался он моему отцу. — Эдди Мак расхохотался. — Единственное, чего он хотел, это заниматься своими пчелами. Протестанты всегда с ума сходили по пчелам, в то время существовали даже общества пчеловодов. Он там с лекциями выступал. Говорят, это была идея миссис Кирквуд. Она ездила с ним на все заседания. Выкуривала его таким образом из дома. Старый Уильям никогда не любил бывать на людях, но миссис Кирквуд без этого жить не могла. “Она ходит в церковь только для того, чтобы повидать соседей”, — говорил он моему отцу.
— Так или иначе, у него по-прежнему есть пчелы, — мягко заметила Энни Мэй.
— Всегда были, и всегда будут, и у сына такие же привычки, только у него вместо пчел звезды. Одно точно, чем бы он ни занялся, это будет что-то совершенно бесполезное.
— Когда я пришла, приемы уже закончились, — сказала Энни Мэй. — Миссис Кирквуд по четвергам ездила в отель “Ройял” встречаться с друзьями.
— К тому времени здесь осталось не так много протестантов, чтобы устраивать приемы. Когда закрылась церковь в Ардкарне, это было началом конца. Деньги, которые принесла в приданое миссис Кирквуд, тоже таяли. Если бы их поля принадлежали мне, через несколько лет я бы купался в деньгах, а они даже концы с концами свести не могут. Даже кошки над ними смеются.
— Они всегда были добры ко мне, — сказала Энни Мэй.
— И что им это дало? Что хорошего? — огрызнулся он. — Они беднее церковной крысы. Никакой пользы ни себе, ни людям. Они скоро по миру пойдут, помяни мое слово, и мы с ними, если сами о себе не позаботимся.
Они подошли к массивным железным воротам. Ворота были заперты, и они перелезли через низенькую ограду. Слева виднелся огромный дом, а по всей окружности двора из темноты выступали старые каменные постройки. Дом пастуха стоял в глубине двора за сараем с сеном, рядом с полями. Какой-то момент они стояли во дворе порознь. Врожденная осторожность и тщеславие все еще удерживали его: слишком опасно, она жила рядом, это могло изменить его жизнь — но природа взяла свое.
После той ночи каждый вечер часов в девять, когда она управлялась с делами, а старый Уильям ложился спать и мастер Уильям читал в библиотеке или отправлялся в поля со своим телескопом, Энни Мэй шла в дом пастуха. Будучи робкой, она никогда не стучала и тихонько скребла по двери, а иногда окликала его. Первые недели они оставались в его доме, но вскоре стало ясно, что он не хочет ее там видеть. В хорошую погоду он уводил ее в поля.
— У нас свой телескоп!
И даже когда шел дождь, он все равно предпочитал уйти из дома, хотя ей хотелось сидеть рядом с ним в темноте и слушать, как дождь барабанит по железу. Он приводил ее в каменный амбар, где хранились фрукты и воздух был липко-сладким, с ароматом забродивших яблок.
— Звуки дождя лучше слушать здесь, тут крыша тоньше.
Далее см. бумажную версию.