Фрагменты книги
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2010
Перевод Нина Кулиш
Мишель Пастуро#
Синий. История цвета
Фрагменты книги
Перевод Нины Кулиш
1. Редкий цвет
От начала начал до XII века
Традиция использования синего цвета в общественной, художественной и религиозной жизни отнюдь не восходит к незапамятным временам. На первых настенных изображениях, относящихся к эпохе позднего палеолита (когда человеческое общество уже сложилось, но люди еще вели кочевую жизнь), этот цвет отсутствует. Мы видим всевозможные оттенки красного и желтого, видим черный большей или меньшей яркости и насыщенности, но синего нет совсем, зеленого — тоже, а белого очень мало. Через несколько тысячелетий, в эпоху неолита, когда люди начали вести оседлую жизнь и освоили технику окрашивания предметов, они стали использовать красную и желтую краски, а синей пришлось дожидаться своей очереди очень долго. Хотя этот цвет широко представлен в природе с самого рождения Земли, человек потратил много времени и труда, чтобы научиться воспроизводить его, изготавливать для своих надобностей и свободно им пользоваться.
Возможно, именно по этой причине в западной культурной традиции синий так долго оставался на втором плане, практически не играл никакой роли ни в общественной жизни, ни в религиозных обрядах, ни в художественном творчестве. По сравнению с красным, белым и черным, тремя “основными” цветами всех древних социумов, символика синего была слишком бедна, чтобы содержать в себе важный смысл или служить для передачи каких-либо важных понятий, вызывать глубокие чувства или производить сильное впечатление, или чтобы с его помощью можно было создавать различные коды и системы, классифицировать, сближать либо противопоставлять различные явления и выстраивать их иерархию (главная функция цвета в обществе — классификаторская), и даже для того чтобы устанавливать контакт с потусторонним миром.
Второстепенная роль синего в жизни древних и то обстоятельство, что во многих тогдашних языках трудно отыскать соответствующее этому цвету словесное обозначение, заставили многих ученых XIX века усомниться в том, что древние видели синий цвет или, во всяком случае, видели таким, каким его видим мы. Сейчас подобные сомнения стали анахронизмом. Однако на удивление небольшое общественное и символическое значение, которое придавалось этому цвету в европейских социумах в течение долгих тысячелетий, от неолита до середины Средневековья, — неопровержимый исторический факт, и он нуждается в объяснении.
Видели ли синий цвет древние греки и римляне?
Опираясь на то обстоятельство, что синие тона относительно редко встречаются в изобразительном искусстве античности, а главное — на лексику древнегреческого и латинского языков, филологи позапрошлого века выдвинули предположение: греки, а вслед за ними и римляне, вообще не различали синий цвет. В самом деле, и в греческом, и в латинском языках трудно подыскать для этого цвета точное и широко распространенное название, в то время как для белого, красного и черного цветов есть не одно, а несколько обозначений. В греческом, цветовая лексика которого формировалась на протяжении нескольких веков, для определения синего чаще всего используются два слова: “glaukos” и “kyaneos”. Последнее, по-видимому, произошло от названия какого-то минерала или металла; у этого слова не греческий корень, и ученым долго не удавалось прояснить его смысл. В гомеровскую эпоху словом “kyaneos” обозначали и голубой цвет глаз, и черный цвет траурных одежд, но никогда — синеву неба или моря. Впрочем, из шестидесяти прилагательных, которые используются для описаний природных стихий и пейзажа в “Илиаде” и “Одиссее”, лишь три являются определениями цвета; а вот эпитетов, относящихся к свету, напротив, очень много. В классическую эпоху словом “kyaneos” обозначали темный цвет, причем не только темно-синий, но и фиолетовый, черный, коричневый. По сути, это слово передает не столько цветовой оттенок, сколько производимое им впечатление. А вот слово “glaukos”, которое существовало еще в архаическую эпоху, у Гомера используется весьма часто и обозначает то зеленый цвет, то серый, то синий, а порой даже желтый или коричневый. Оно передает не строго определенный цвет, а скорее его блеклость или слабую насыщенность: поэтому так характеризовали и цвет воды, и цвет глаз, а также — листьев или меда.
И наоборот, чтобы указать цвет предметов, растений и минералов, которые, казалось бы, не могут быть не синими, греческие авторы используют названия совсем других цветов. Например, ирис, барвинок и василек могут быть названы красными (erytros), зелеными (prasos) или черными (melas). При описании моря и неба упоминаются самые разные цвета, но — не синей гаммы. Вот почему в конце XIX и начале XX веков ученых занимал вопрос: видели ли древние греки синий цвет или, по крайней мере, видели ли они его так, как мы? Некоторые отвечали на этот вопрос отрицательно, выдвигая теории об эволюции цветоощущения: по их мнению, люди, принадлежащие к обществам технически и интеллектуально развитым, — или претендующие быть таковыми, как, например, современные западные общества, — гораздо лучше умеют различать цвета и давать им точные названия, чем те, кто принадлежал к “примитивным” или древним обществам.
Эти теории, сразу после их появления вызвавшие ожесточенную полемику и имеющие сторонников даже в наши дни, кажутся мне необоснованными и некорректными. Мало того, что их авторы опираются на весьма туманный и опасный принцип этноцентричности (на основе каких критериев то или иное общество можно назвать “развитым” и кто вправе давать такие определения?), они еще путают зрение (явление преимущественно биологическое) с восприятием (явлением преимущественно культурным). К тому же они не берут в расчет, что в любую эпоху, в любом обществе, в сознании человека существует зазор, и порой немалый, между цветом “реальным” (если слово “реальный” вообще что-то значит), цветом воспринимаемым и тем, как этот цвет называют. Если в цветовой лексике древних греков нет определения синего или определение это весьма приблизительное, надо прежде всего изучить данный феномен в рамках формирования и функционирования лексики, затем — в идеологических рамках обществ, которые этой лексикой пользуются, а не искать тут связь с особенностями нейробиологии членов этих обществ: зрительный аппарат древних греков абсолютно идентичен зрительному аппарату европейцев ХХ столетия. Трудность при определении синего цвета встречается и в классической, а затем и в средневековой латыни. Конечно, здесь имеется целый набор названий (caeruleus, caesius, glaucus, cyaneus, lividus, venetus, aerius, ferreus), но все эти определения полисемические, хроматически не вполне точные, и в их употреблении нет логики и последовательности. Взять хотя бы наиболее часто встречающееся — “caeruleus”: если исходить из этимологии этого слова (cera — воск), оно обозначает цвет воска, то есть нечто среднее между белым, коричневым и желтым, затем его начинают применять к некоторым оттенкам зеленого или черного, и только гораздо позднее — к синей цветовой гамме[1]. Такая неточность и непоследовательность лексики, когда речь заходит о синем, отражает слабый интерес к этому цвету римских авторов, а затем и авторов раннего христианского Средневековья. Вот почему в средневековой латыни легко прижились два новых слова, обозначающих синий цвет: одно пришло из германских языков (“blavus”), другое — из арабского (“azureus”). Эти два слова впоследствии вытеснят все остальные и окончательно закрепятся в романских языках. Так, во французском языке (как в итальянском и испанском) слова, которыми чаще всего обозначают синий цвет, произошли не от латинского, а от немецкого и арабского — “bleu” от “blau” и “azur” от “lazaward”[2].
Если, вопреки мнению некоторых ученых позапрошлого столетия, римляне все же умели различать синий цвет, то относились они к нему в лучшем случае равнодушно, а в худшем — враждебно. Это и понятно: синий для них — это главным образом цвет варваров, кельтов и германцев, которые, по свидетельствам Цезаря и Тацита, раскрашивают тело синей краской для устрашения врагов. Овидий говорит, что стареющие германцы, желая скрыть седину, подкрашивают волосы соком вайды. А Плиний утверждает, будто жены бриттов красят свои тела в темно-синий цвет той же вайдой (glastum) перед ритуальными оргиями; из чего делает вывод, что синий — это цвет, которого следует опасаться либо избегать.
В Риме синюю одежду не любили, она свидетельствовала об эксцентричности (особенно в годы Республики и при первых императорах) либо симоволизировала траур. Кроме того, этот цвет, светлый оттенок которого казался резким и неприятным, а темный — пугающим, часто ассоциировался со смертью и с загробным царством. Голубые глаза считались чуть ли не физическим недостатком. У женщины они свидетельствовали о склонности к пороку; голубоглазый мужчина слыл женоподобным, похожим на варвара и попросту смешным. И, разумеется, в театре эта особенность внешности часто использовалась для создания комических персонажей. Так, например, Теренций награждает нескольких своих героев голубыми глазами и при этом — либо вьющимися рыжими волосами, либо громадным ростом, либо тучностью — и то, и другое, и третье в республиканском Риме считалось изъяном. Вот как описывает Теренций смешного персонажа в своей комедии “Свекровь” (около 160 года до н. э.): “Тучный верзила с курчавыми рыжими волосами, голубыми глазами и бледным, как у покойника, лицом”[3]. <…>
Рождение цветов богослужения
Начиная с эпохи Каролингов, а может даже несколько ранее (с VII века, когда Церковь ввела в свой обиход некое подобие роскоши), в тканях для церковного убранства и облачении священников стали использовать золото и яркие цвета. Однако единых норм их использования не было, в каждой епархии это решали по-своему. Основные правила богослужения определял епископ, и рассуждения о символике цвета, которые изредка попадаются в литературе того времени, либо не имеют никакого практического значения, либо отражают практику, действующую в одной или нескольких епархиях. Вдобавок следует отметить, что в дошедших до нас нормативных текстах о выборе цвета говорится редко. Церковные соборы, прелаты и теологи вспоминают о цвете лишь для того, чтобы осудить ношение полосатых, пестрых или слишком ярких одежд (борьбу с которыми Церковь будет вести и в дальнейшем, вплоть до Тридентского собора[4]) и напомнить о главенстве белого цвета с точки зрения христологии. Белый — цвет невинности, чистоты, цвет крещения, обращения в христианство, цвет радости, Воскресения, славы и вечной жизни.
В начале второго тысячелетия тексты о религиозной символике цвета становятся более многочисленными. В этих анонимных трактатах, время и место создания которых установить трудно, авторы заняты теоретическими рассуждениями, но не говорят о роли цвета в богослужении. Они рассматривают определенное число цветов — семь, восемь или двенадцать; это больше, чем требовалось для христианской обрядовости в то время, да и впоследствии.. Историку трудно определить, в какой мере эти тексты отражают действовавшие правила богослужения, но самое интересное для нас то, что ни в одном из них не только не рассматривается, но даже не упоминается синий цвет. Словно его и не существовало вообще. И это при том, что неизвестные авторы этих трактатов подробно обсуждают три оттенка красного (ruber, coccinus, purpureus), два оттенка белого (albus и candidus), два оттенка черного (ater и niger), а также зеленый, желтый, фиолетовый, серый и золотой. Но о синем — ни слова. В последующие столетия картина не меняется.
Начиная с XII века видные богословы, писавшие о литургии (Гонорий Августодунский, Руперт из Дейтца, Гуго Сен-Викторский, Жан Авраншский, Жан Белет), все чаще говорят в своих сочинениях о цвете. По отношению к трем основным цветам они единодушны: белый означает чистоту и невинность, черный — воздержание, покаяние и скорбь, красный — кровь, пролитую Христом и за Христа, Страсти Христовы, мученичество, самопожертвование и божественную любовь. Иногда они рассуждают и о других цветах: зеленом (это “промежуточный” цвет — medius color), фиолетовом (для них это своего рода “получерный”, subniger, а отнюдь не смесь красного и синего), а также изредка упоминают серый и желтый. О синем — ни слова. Для них его просто не существует.
Синего цвета не существует и для того, чьи суждения о богослужебных цветах будут определять религиозную обрядность вплоть до Тридентского собора — для кардинала Лотарио Конти ди Сеньи, который позднее станет папой Иннокентием III. Около 1194-1195-го, когда Лотарио был еще кардиналом-диаконом и Римский понтифик Целестин III отстранил его от дел папской курии, он написал несколько трактатов, один из которых, знаменитый “О святом таинстве алтаря” (“De sacro sancti altari misterio”), посвящен мессе. Юношеское творение будущего папы, по тогдашнему обыкновению, изобилует компиляциями и цитатами. Но именно в этом его ценность для нас: кардинал Лотарио кратко пересказывает и дополняет то, что было написано до него на интересующую нас тему. Вдобавок в трактате подробно описаны ткани церковного убранства и священнических облачений, которые были в обиходе в Римской епархии до его собственного понтификата. В те времена другие епархии могли по желанию следовать правилам, установленным в Риме (многие литургисты и канонисты советовали поступать именно так), но ничто их к этому не обязывало, ибо римские правила еще не стали нормой для всего христианского мира; зачастую епископы и верующие придерживались местных традиций — так было, например, в Испании и на Британских островах. Однако авторитет Иннокентия III был так велик, что в течение XIII века ситуация стала меняться. В людях крепло убеждение: то, что принято в Риме, имеет силу закона и для остальных епархий. А сочинения папы, даже самые ранние из них, стали каноническими. Так случилось и с трактатом о мессе. Главу о цветах цитировали и пересказывали многие авторы XIII века, и более того: в других епархиях, даже весьма удаленных от Рима, ее приняли как руководство к действию. Медленно, но верно, дело шло к унификации правил богослужения. Посмотрим, что написано в трактате будущего папы о цветах.
Белый, символ чистоты, подходит для праздников, посвященных ангелам, девственницам и исповедникам, для Рождества и Крещения Господня, для Страстного четверга, Пасхи, Вознесения и Дня Всех Святых. Красный, символ крови, пролитой Христом и за Христа, пригоден для праздников апостолов и мучеников, для Воздвижения и Пятидесятницы. Черный, цвет скорби и покаяния, следует использовать для заупокойной мессы, Рождественского поста, Дня невинноубиенных и во время Великого поста. А зеленый надлежит использовать в те дни, для которых не подходят ни белый, ни красный, ни черный, ибо — и для историка цвета это чрезвычайно важное замечание — “место зеленого — на полпути между белым, черным и красным”. Автор уточняет, что черный иногда можно заменить фиолетовым, а зеленый — желтым[5]. Однако кардинал Лотарио, как и его предшественники, ничего не говорит о синем.
Это умолчание кажется странным, поскольку именно тогда, в последние годы XII века, синий цвет уже начал свою “экспансию”: за несколько десятилетий он успел пробраться в церковь — мы встречаем его на витражах, эмалях, алтарных образах, тканях, облачениях священников. Но в систему богослужебных цветов он не включен и не попадет в нее никогда. Эта система сложилась слишком рано, чтобы в ней могло найтись место, пусть даже самое скромное, для синего. Ведь и в наши дни католическая литургия построена на трех “первичных” цветах древних социумов: белом, черном и красном; правда, по будням их дозволено “разбавлять” зеленым. <…>
2. Новый цвет
XI-XIV века
В начале второго тысячелетия, и в особенности начиная с XII века, синий в западноевропейской культуре перестает быть второстепенным и редко используемым цветом, каким он был в Древнем Риме и в эпоху раннего Средневековья. Отношение к нему меняется на прямо противоположное: синий становится модным, аристократическим цветом и даже, по мнению некоторых авторов, прекраснейшим из цветов. За несколько десятилетий его экономическая ценность многократно возросла, его все активнее используют в одежде, он занимает все большее место в художественном творчестве. Столь неожиданная и разительная перемена свидетельствует о том, что иерархия цветов, задействованных в социальных кодах, системах мышления и восприятия, была полностью реорганизована.
Роль Пресвятой Девы
На рубеже XI-XII веков интерес к синим тонам проявляется прежде всего в изобразительных искусствах. Разумеется, художники использовали этот цвет и раньше. Мы уже говорили о том, как широко он был представлен в раннехристианской мозаике, да и на миниатюрах каролингской эпохи его можно встретить достаточно часто. Но до XII века синий, как правило, остается вспомогательным цветом либо остается на периферии; по своему символическому значению он сильно проигрывает трем “основным цветам” всех древних социумов — красному, белому и черному. А потом за какие-то несколько десятилетий все вдруг меняется: синий обретает новый статус в живописи и в иконографии, все чаще появляется на гербовых щитах и используется в парадной одежде. Возьмем в качестве примера облачение Пресвятой Девы: по его изменениям легко проследить особенности и предпосылки этого удивительного феномена.
Деву Марию не всегда изображали в голубом одеянии: только с XII века западноевропейские живописцы стали ассоциировать ее образ преимущественно с этим цветом, так что он даже превратился в один из ее неотъемлемых атрибутов, — отныне он будет фигурировать либо на ее мантии (самый распространенный вариант), либо на платье, либо (более редкий случай) вся ее одежда будет решена в сине-голубых тонах. Раньше Пресвятую Деву изображали в одеждах разных цветов, но чаще всего темных оттенков: в черном, сером, коричневом, фиолетовом. Цвет ее одеяний должен был ассоциироваться со скорбью, трауром: Дева Мария носит траур по сыну, умершему на кресте. Эта традиция возникла еще в раннехристианскую эпоху — при Империи римляне нередко надевали черные или темные одежды по случаю кончины родственников или друзей — и сохранилась в эпоху Каролингов и Оттонов. Однако в первой половине XII века темных тонов в этой палитре становится все меньше, и постепенно делается атрибутом скорбящей Богоматери единственный цвет: синий. Вдобавок он приобретает более светлый, привлекательный оттенок: из тусклого и угрюмого, каким он оставался долгие столетия, синий мало-помалу превращается в ясный и жизнерадостный. <…>
И уже в первые десятилетия XIII века кое-кто из сильных мира сего по примеру Царицы Небесной начнет облачаться в лазурные одежды: два или три поколения назад это было бы немыслимо. Первым королем Франции, который делал это регулярно, стал Людовик Святой.
Итак, новая традиция — изображать Деву Марию в синих одеждах — немало поспособствовала тому, что в обществе произошла переоценка этого цвета. Далее мы увидим, как эта переоценка сказалась на окраске тканей и расцветках одежды. А сейчас, чтобы больше не возвращаться к этой теме, напомним, как эволюционировал синий цвет у Богоматери, когда завершилась готическая эпоха, время его наивысшей славы.
Хотя даже в наши дни, еще относительно недавно, синий цвет считался атрибутом Богоматери, искусство готики не сумело окончательно закрепить его за ней. В эпоху барокко приходит новая мода: Пресвятую Деву облачают в золотое, ибо теперь считается, что это сияние божественного света. Эта мода достигнет своего апогея в XVIII веке и продержится вплоть до середины следующего столетия. Однако после принятия догмата о Непорочном зачатии, согласно которому Дева Мария в момент зачатия, по особой милости Господа, была очищена от первородного греха (догмат был окончательно принят папой Пием IX в 1854 году), иконографическим цветом Богоматери стал белый, символ чистоты и девственности. Отныне, впервые с раннехристианской эпохи, иконографический цвет Пресвятой Девы совпал с ее богослужебным цветом. Ведь еще с V века в отдельных епархиях, а начиная с понтификата Иннокентия III (1198-1216) — в большей части западнохристианского мира, праздники Богоматери ассоциировались с белым.
Итак, на протяжении веков одеяние Богоматери многократно меняло цвет. Наглядным свидетельством тому может служить деревянная статуя из липы, созданная на рубеже первого и второго тысячелетий и до сих пор хранящаяся в Льежском музее. Эта романская Дева Мария, как часто случалось в то время, была изображена в черном одеянии. Затем, в XIII столетии, согласно канонам готической иконографии и теологии, статую перекрасили в небесно-синий. Однако в конце XVII века ей, подобно многим другим произведениям искусства, придали “барочный” облик: покрыли позолотой. Этот цвет она сохраняла два столетия, до 1880 года, когда в соответствии с догматом о Непорочном зачатии ее перекрасили в белый. Эти четыре слоя краски различного цвета, которыми за тысячу лет успела покрыться небольшая деревянная скульптура, превращают ее в уникальный документ истории искусства и истории символики. <…>
См. далее бумажную версию.
[1] Этимология, производящая caeruleus от caelum (небо), при фонетическом и филологическом анализе обнаруживает свою несостоятельность. См., впрочем, гипотезу А. Эрну и А. Мейе в “Этимологическом словаре латинского языка” (Париж, 1979) о существовании (нигде не засвидетельствованном) промежуточной формы caeluleus. А для средневековых авторов, у которых этимология строилась на иных принципах, чем у ученых ХХ века, связь между ceruleus и cereus была вполне очевидной. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, — прим. автора.)
[2] В старофранцузском нередко происходила путаница: слова “bleu”, “blo”, “blef”, происходящие от германского “blau”. обозначающего “синий”, смешивали со словом “bloi”, происшедшим от позднелатинского “blavus”, искаженного “flavus”, то есть “желтый”.
[3] Многочисленные доказательства того, что у римлян голубые глаза считались недостатком, можно найти в латинских трактатах по физиогномике.
[4] См. об этом: Мишель Пастуро. Дьявольская материя, или История полосок и полосатых тканей. — М.: НЛО, 2008. (Прим. перев.)
[5] Последняя рекомендация звучит совсем уж неожиданно, поскольку в средневековых хроматических системах, существовавших до XV века, не усматривается никакой связи между зеленым и желтым.