Перевод Александры Гребенниковой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2010
Перевод Александра Гребенникова
Жуан Даниэль Безсонофф#
Из книги “Карманная страна”
Лливия де Конфлент
Если Жан-Даниэль Безсонофф родился в Перпиньяне 15 сентября 1963 года, то Жуан Даниэль Безсонофф-и-Монталат родился в Каталонском летнем университете городка Прада де Конфлент 15 августа 1985 года. Я как сейчас помню комнату в общежитии лицея Ренувье у серого и каменистого горного склона. Я жил там вместе с двумя валенсийцами: одного звали ЭнрикТаррега, а другого Рамонет, двумя барселонцами — по имени Микель Анжел Видал и МикельРока-и-Прадес, и АнтониДураном, пожилым мужчиной из города Гранольерс.
Рамонет, большой любитель каталонского телеканала TV3, целыми днями мне о нем рассказывал. Ему казалось, что телевидение принесет спасение каталанскому языку во всех тех краях, до которых доберутся его волны. Стоило Рамонету встретить на улице конфлентского крестьянина, он тут же спрашивал:
— Как тут у вас насчет TV3?
Старик с улыбкой отвечал:
— Я что-то не пойму, о чем вы…
Третий канал каталонского телевидения, сыгравший такую значительную роль в утверждении позиций каталанского языка в испанском регионе Каталония, был гораздо менее важен для каталонцев, живущих к северу от горного массива Альбера. Когда каталонское телевидение пришло в наши дома, смотреть его могли немногие, по вине великого французского писателя генерала Де Голля. Он потребовал, чтобы во Франции была независимая система цветного телевидения. Так что Франция, страны Восточной Европы и бывшие африканские колонии используют систему передачи и приема цветовой информации Секам, а не Пал, как прочие страны мира. Очень немногим из моих знакомых было доступно TV3.
Большинство местных жителей стали смотреть каталонское телевидение, когда по нему начали повторять трансляции матчей с участием команды Перпиньяна по регби. TV3 — это канал испанского телевидения на каталанском языке, который работает согласно мадридскому, а не европейскому распорядку дня. Обилие рекламных пауз, и постоянные ссылки на испанскую действительность, и то, что некоторые участники программ говорят по-испански, непривлекательно для потенциальных зрителей, живущих в Северной Каталонии и Алгере. Не все каталонцы — подданные короля Испании. Какое рыбаку из Кольюра или булочнику из Прада дело до поезда, который не прибыл вовремя в Альбасете, или до газового баллона, который взорвался в Бургосе? Почему каждый раз, когда я смотрю выпуск новостей по TV3, в нем есть упоминание о взорвавшемся в Бургосе газовом баллоне?
Из книги “Французское воспитание”
Перевод Александры Гребенниковой
Пролог
Я всегда с недоверием относился к истории литературы. Биография автора для меня совершенно не важна. Я в этом уверен с пятнадцати лет. Представьте себе строку:
“Клара, милая, я люблю тебя”.
Хороший студент скажет: “Для того чтобы выразить силу своей любви, поэт поставил имя возлюбленной на первое место…”
Если же поэт вдруг напишет “Я люблю тебя, Клара, милая”, студент заметит: “Для того чтобы выразить силу своей любви, поэт уделил имени возлюбленной центральное место…”
Представим себе, в конце концов, что поэт решил написать “Милая, люблю тебя, Клара”. Хотите знать, что на это ответит хороший студент? С подобной точки зрения, любые комментарии по поводу моей книги излишни.
ЖузепМариаМуньос долго настаивал, чтобы я написал эту книгу. Кому интересно мое существование? Я не воевал, как оба моих деда. У меня нет детей. Мою жизнь легко спутать с историей написанных мной книг. Упрямый, терпеливый, непереубедимыйМуньос помог мне понять, что автобиография моих размышлений может напомнить людям, что есть и такие каталонцы, дед которых не участвовал в гражданской войне в Испании и которым “формирование национального сознания” знакомо только по песне Жуана МануэляСеррата[1].
Четверть века спустя после смерти Генералиссимуса[2] в школах Женералитата[3] у детей Каталонского автономного сообщества нет ни одного предмета, посвященного нашим каталонским землям, оставшимся “за пределами испанского королевства”. Единственное упоминание о них можно встретить в разделе диалектологии, в учебниках по каталанскому языку. Что уж говорить об учебниках, по которым учатся дети, живущие на Балеарских островах и в Валенсии?
Многие мои друзья — писатели. Один валенсийский журнал уже заказал им статьи о моем творчестве. Но я не могу попросить их написать к этой книге пролог… “Французское воспитание” — не автобиография, хотя я и говорю постоянно о себе. Не кажется мне она и этнографическим эссе, в котором я пытаюсь описать традиции, ароматы, красоту исчезнувшей страны. Благодаря профессии моего отца, да и моей собственной, я прожил семь жизней, как русские коты[4]. В детстве я катался на лыжах в Альпах, бегал по берегам Рейна, собирал ракушки на пляжах Ла-Манша и выучил язык, чудом сохранившийся на побережьях Прованса. В те допотопные времена без Интернета, мобильных телефонов, ксерокопий и кредитных карточек поезда шли пятнадцать часов от Перпиньяна до Парижа, и нужно было ждать в очереди три или четыре года, чтобы тебе поставили домашний телефон. Певцы умели петь. Произношение французских актеров было безупречным. Кино пробуждало мечты. Жандармы просили у вас документы голосом Фернанделя. Фары машин светились желтыми огнями, а названия улиц были написаны белыми буквами на синих табличках. Коровы ели траву. Железнодорожники объявляли о прибытии поездов с местным акцентом. Дети верили в существование Деда Мороза. Почтальоны разносили письма два раза в день. Все покупали продукты в магазинах в центре города, а не в супермаркетах, которых вообще не было. Никто не поджигал машины в ночь под Новый год. Мышонок оставлял монетку под подушкой у малыша, когда у того выпадал первый молочный зуб. Президент Республики издавал антологии поэзии, и все каталонцы умели говорить на своем родном языке.
Кастильский язык
Когда я был маленьким, я думал, что испанцы говорят по-каталански, и только испанцы “из глубины Испании” — по-кастильски. Испанский язык по-каталански называется кастильским, и мы произносили слово “кастильский”, как и многие другие слова в нашем диалекте, выделяя звук “и”. В Нилсе, где я жил, почти все говорили по-каталански, а испанского языка никто, кроме моего дяди, моей матери и Антонио Марины, родом из Мурсии, не знал. Дед учил испанский в институте (тогда он назывался Высшей школой), но говорил на нем с очень заметным каталанским акцентом. Он часто читал мне наизусть испанскую басню “Канарейка и мальчик”, авторство которой мне не удалось установить. Если кто-то из читателей знает, кто ее автор, пусть пишет мне в редакцию.
Канарейка отвечала.
Письма своей бабушке в Матаро он писал на испанском языке, то есть на нилском его варианте. Он звал ее ни на “ты”, ни на “вы”, а употреблял архаическую форму “vos”[5].
— Любезнейшая бабушка, в знак моего высочайшего почтения…
В сентябре 1977 года я начал учить испанский язык. Моей учительнице — сеньорите Фреу — было двадцать четыре года, и глаза у нее были круглые, черные и всегда смеялись. Она была просто прелесть. Я сразу полюбил испанский, эту смесь каталанского и португальского языков, в скрещении с арабским.
— ¿ De quе color es el cielo? — ¿ La casa es azul? — No, se…orita, la casa es blanca. — La clase de matemаticas es un autеntico suplicio. — Mi mamа me acompa…a cuando voy al cine…[6]
Какой простой язык! Я все понимал, кроме обращения на “вы”, потому что в Руссильоне спрягали глаголы совсем по-другому, да и вообще часто обращались друг к другу на “ты”. Я нередко говорил с сеньоритой Фреу о Каталонии. Она дала мне послушать пластинку Раймона с песней “Гора стареет”. Эта песня мне ни чуточки не понравилась.
После двух лет изучения испанского, я уже мог поддержать разговор с сезонными работниками у дедушки на винограднике и понимал слова испанских песен Луиса Мариано, таких как, например, “Гранада” или “Трактирщица в порту”.
Моей второй учительницей испанского языка была сеньора Делорм. Блондинка сурового вида с низким голосом. Ей сразу стала очевидна моя страсть к ее предмету, и она дала мне почитать две книги: “Немые народы, одинокие голоса”[7] и, самое главное, “Ничто” — великий роман КарменЛафорет. Огромное богатство языка представляло для меня некоторую сложность, но я полюбил печаль этой книги и описания ночной Барселоны. В то время меня не удивляло, что я умел читать по-испански, но никогда не читал по-каталански. Язык деда с бабушкой был для меня деревенской, устной речью, такой же драгоценностью, как старинная мебель. Сеньора Делорм заставляла нас работать не покладая рук. Прочитав текст Мигеля де Унамуно, мы должны были написать сочинение на тему: “Я не хочу слышать о людях, говорящих на книжном языке. Предпочитаю книги, говорящие по-человечески”[8]. Мы учили стихи Федерико Гарсиа Лорки, Мачадо, Мигеля Эрнандеса и даже прочитали первую главу “Дон Кихота”. На устном выпускном экзамене я рассказал отрывок из “Уаси-пунго” Хорхе Икаса[9]. Мне поставили отличную оценку (18 баллов из 20), и экзаменатор сказал:
— Tefelicito…[10]
С того момента я начал много читать по-испански. Я покупал книги в книжной лавке “Сорбонна” в Ницце или в испанских книжных магазинах Парижа, на улице Мосье ЛеПренс (на которой родился Шарль Азнавур) или на улице Сены. Там продавали гамбургеры, жареную картошку и кока-колу… Я был в восторге от “Регентши” Кларина, от “О героях и могилах” Эрнесто Сабато, от “Любви во время чумы” Габриэля Гарсиа Маркеса.
Ален Марти, мой преподаватель испанского языка в лицее Массена в Ницце, походил на Джерри Льюиса[11]. На Джерри Льюиса, хорошо одетого и не кривлявшегося. Он постоянно ходил между столом и железным шкафом, который стоял у двери и был забит классической испанской литературой. Когда ему хотелось, он говорил на изумительном испанском языке. Он говорил, что для него вся сущность испанского языка — “locastizo”[12] — заключается в романе “Треугольная шляпа” Педро Антонио де Аларкона. Из всех своих учителей я никого так не обожал. С ним мы окунулись в испанское Средневековье, золотой век: “Стансы на смерть отца” Хорхе Манрике — старинные испанские романсы. Ихизумительныестроки — “Ma…anita de San Juan, / ma…anita de primor, / cuando damas y galanes / van a oyr misa mayor”[13]. Мне передавалось вдохновение профессора Марти, когда он объяснял нам значение “Ласарильо с Тормеса”: “Попросту говоря, был он настоящим орлом в своем ремесле”[14]. Лучшие минуты месяца наступали тогда, когда сеньор Марти правил наши переводы с французского на испанский язык. Предлагаемая им версия всегда отличалась изяществом и точностью выражений.
К тому времени я уже знал испанский язык в совершенстве, но говорил на нем с ярко выраженным французским акцентом. Я решил провести лето в Саламанке, чтобы научиться разговаривать как следует. Целью моего первого разговора с таксистами в аэропорту Барахас было договориться о цене поездки в Саламанку. Я их почти не понимал. От них пахло дешевым одеколоном, у которого был такой же приятный запах, как у лосьонов Артура, дедушкиного брадобрея из города Фигереса. Я даже засомневался, не по-португальски ли они говорят… Я понимал одно слово из четырех. В конце концов, я очутился на главной площади Саламанки. Мне было известно, что в Испании обедают совсем не в то время, в какое принято обедать в Европе. Поэтому я осведомился:
— Por favor señor ¿cuаndo se come aquy?
— Co…o, cuando se tiene hambre…[15]
В тот день мне открылась бездна, зияющая между литературным и разговорным испанским языком. Я выучил некоторые необходимые слова и выражения, как например “dejadejoder; nomejodas; mamоn”[16] и так далее. Испанцы использовали слова “joder” и “coño”[17] в каждой фразе. Это походило на английское ругательство Goddam, описанное Фигаро: “Дьявольщина! До чего же хорош английский язык! Знать его надо чуть-чуть, а добиться можно всего. Кто умеет говорить god-dam, тот в Англии не пропадет. Вам желательно отведать хорошей жирной курочки? Зайдите в любую харчевню, сделайте слуге вот этак (показывает, как вращают вертел), god-dam, и вам приносят кусок солонины без хлеба”[18]. Жители Саламанки часто спрашивали меня, откуда я родом. Старик покультурней остальных с ученым видом прочитал мне нотацию:
— Так… Раз ты из Перпиньяна, значит, каталонец. Раз каталонец, значит, испанец, не отрекайся от родины, мать твою…
Каталанский язык
Никому не приходит в голову разрушать соборы. Наш язык ценнее всякого собора. Почему же столько людей пытаются его расшатать…
Жуан Бодон
Когда я был маленьким, я чувствовал себя французом и каталонцем, каталонцем и французом, как и все дети моего поколения, родившиеся в Руссильоне у родителей-каталонцев. В моем случае, смесь была чуть-чуть посложнее. Если бы, как в Испании, у меня было две фамилии[19], все было бы гораздо проще. Фамилия Монталат, очень распространенная в Ампурдане, служила бы противовесом фамилии Безсонофф. Представьте себе, каково быть каталонцем по фамилии Безсонофф, с двумя “ф”. Русским эмигрантам казалось, что двойная “ф” дает фамилии более французскую окраску, чем “в”, которую используют сейчас все. Если бы мой дед Михаил Трофимович эмигрировал на несколько лет позже, меня бы звали Бессонов.
Мой отец — каталонец со стороны матери, Жанны Бо-и-Пужол. Моя мать — чистая каталонка: Монталат-и-Бриал.
В то время Руссильон был еще каталонской землей, а не придатком провинции Лангедок. Город уже перешел на французский язык, и лавочники, как, например, господин Бонмезон с Театральной улицы, говорили на каталанском языке, достойном водевиля. Бабушка и дед обращались к моей матери по-каталански, а та отвечала им по-французски. Nonmais! Со мной они разговаривали чаще всего по-французски, вставляя, время от времени, каталонские слова и выражения… Я иногда говорил фразу-другую на нашем языке, как, например: “ В этой деревне вкусно кормят” или “Достань бутылку, пить хочу”.
Бабушка с дедом смеялись, довольные и несколько обеспокоенные тем, что им достался такой странный внук… Когда мои родители развелись в конце 1969 года, я несколько месяцев прожил в Нилсе. К концу этого периода я уже с легкостью понимал диалект каталанского языка, на котором говорят в Руссильоне, Вальеспире и Конфленте. Я понимал и дядю Жака из Сальягозы, но он употреблял необычные слова… Стремление к истине заставляет меня признать, что изучение испанского языка помогло мне понимать каталонцев, живущих по ту сторону границы, так же хорошо, как и живущих к северу от горного массива Альбера. Когда я выучил в школе выражение “losiento”, я понял, что оно означает не “я это слышу”, а “простите”. Я стал понимать фразы, не имевшие для моего деда или бабушки никакого смысла. Такое предложение, как, например: “Он купил билет в кассе, сел в кресло и дал чаевые служащей кинотеатра, которая знала фильм наизусть еще до его начала” — звучит совсем по-разному в устах испанских и французских каталонцев. В пятнадцать лет я уже знал, что практически все слова, которые вошли в язык после подписания Пиренейского трактата[20], на территории Франции были заимствованы из французского и окситанского языков, а на территории Испании — из испанского. Мы можем быть этим недовольны, но это так. Совпадают только “бутерброд” и “выходные”, чудом спасшиеся из костра истории. До семидесятых годов каталанский был языком моей родины. Языком любви, смерти, политики, игры, боли и радости. На нем говорили дома, в магазинах, на улицах, в автобусе, с посторонними.
Годы проходят. Каталонцы умирают. Приезжают люди с севера Франции, из Африки, из России. Зачем сенегальцы и русские станут учить язык, которого стыдятся говорящие на нем в кругу своих, в кругу родственников и друзей? Последние из каталонцев читают каждый день французскую газету “Индепендант”, смотрят по телевизору матчи руссильонской команды по регби и один за другим исчезают, как звуки и слова нашего родного языка. Их внуки учат каталанский язык на уроках — каталанский язык школьных учебников и телевизионных образовательных программ — и говорят на нем с акцентом Лангедока. Им не знакомы каталонские названия деревень, рек и гор. И они в этом не виноваты. С жалобами и предложениями обращайтесь к выпустившей из них кровь французской республике, и к испанской армии, которой не удалось отвоевать эти потерянные земли…
Языки Франции
Знакомый нам окситанский язык не может быть “спасен”. Лингвистические атласы будут закончены как раз к тому моменту, когда они превратятся в мемориалы, которые мы сможем посетить, чтобы полюбоваться покоящимся в них мертвым телом.
Роберт Лафонт
Когда я был маленьким, я думал, что французы говорят на двух языках: по-французски и по-каталански. Когда мы переехали в Брайзах, я обнаружил, что во Франции, на другом берегу Рейна, французы изъяснялись по-французски и по-немецки. Немецкий язык, в эльзасском его варианте, был моим вторым “региональным” языком. В двенадцать лет я приехал в Канны и узнал о существовании окситанского. Как многие города Южной Франции, Канны забыли свой язык в семидесятых годах. За двадцать лет я слышал провансальский язык — таково местное и традиционное название наречия Лангедока — всего несколько раз. Я шел по проспекту Монте-Карло, окутанный запахом мимоз горного массива Таннерон, когда, на террассе кафетерия, находившегося на углу улицы Трубадуров, я вдруг услышал, как на провансальском языке говорили старик и мужчина лет сорока пяти. Это был нежный, сладкий, возможно, немного приторный язык. Они перешли на французский, когда к ним подошла жена сорокапятилетнего: “Jeteprеsentemafemme”[21].
В то же время я пел со своими родителями в хоре Театра Оперетты Каннов. Мы выступали на сценах всего Лазурного Берега с классическими фрагментами из французских и венских оперетт, начиная от Иоганна Штрауса-сына и кончая Францем Легаром, захватив по дороге АндреМессаже. Мы пели в старом здании Дворца фестивалей Каннов, в театрах Жуан-ле-Пена, Ментона, Грасса и даже Дина. Я все еще помню арии Вероники, Фифи, Графа Люксембургского. На барабане играл Морис, родом из Грасса. Он любил поговорить по-провансальски с МесьеПолем. Директорша, госпожа Луиза Пале-Мартинон, как-то сказала моей матери, что театральным компаниям маленьких городков просто необходим дурачок, приносящий удачу. В Ницце буржуазия продолжает говорить на провансальском языке, называя его “ниццким”. Считая, что наречие Лангедока дало им особенный статус в обществе, они продолжают говорить на нем в узком кругу. Ниццкий диалект, более консервативный, чем провансальский, в котором исчез звук “т” на конце причастий прошедшего времени, для каталонца достаточно прост. Я говорил по-каталански с жителями Ниццы, и они с легкостью меня понимали. В начале девятнадцатого века молодежь читала “Рене” Шатобриана. Для меня было величайшим удовольствием читать “Окситанский язык” Пейре Бека. Эта книга переведена на каталанский.
Одним из лучших моментов недели был просмотр передач местного телевидения на провансальском языке. МикелаБрамерия и Жуан-ФрансескГегано давали окситанскому языку талантливое и естественное оформление. Они перевели “Приключения Тинтина”[22] на язык Фредерика Мистраля. Чтобы улучшить мои познания, я недавно прочитал “Семь стеклянных шаров” в переводе на русский. В университете я ходил на уроки окситанского языка. Профессор Пьер Вулан открывал нам неизведанные области национальной литературы, а профессор Адольф Виани помогал распознавать тонкости театра Франсиса Гака. В самом разгаре несчастной любви мне пришел на выручку товарищ по несчастью из девятнадцатого века, когда я прочел книгу стихов ТеодораОбанеля “Полуоткрытый гранат”: “За нею, безутешный, я бежал / И тщетно повторял родное имя”.
К сожалению, я никогда не был в областях Бретани, оставшихся верными своему языку, но как-то раз услышал разговор между двумя морскими офицерами в столовой Военной школы в Париже. Какой же это был язык? Венгерский? Финский? Эсперанто? Албанский, может быть…
Я спросил у одного из них по-французски: “Прошу прощения, я каталонец и интересуюсь изучением языков. Скажите, пожалуйста, на каком языке вы говорите?” Оказалось, на бретонском.
Первые шаги в баскском языке я сделал с помощью карманного издания “Хочу все знать” и диска, записанного Луисом Мариано в конце шестидесятых годов. Это не лучший его диск, но на нем он поет “Биарриц”, замечательную песню. Слушая трели Луиса Мариано, я догадался, что “AgurDonibane” означало “Прощай, Сан-Жан де Люс”, поскольку Доностия — баскское название Сан-Себастьяна.