Перевод Людмилы Синянской. Вступление Бориса Дубина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2010
Перевод Людмила Синянская
Из классики ХХ века#
Хулио Кортасар
Рассказы и эссе из книги “Найденные рукописи”
Вступление Бориса Дубина
Неумолкающая речь
Памяти Эллы Владимировны Брагинской
Кортасар любил фотографию (одна из миниатюр, следующих ниже, — прямое и пылкое признание в этой любви), и все же, мне кажется, его книги живут не смертоносной меткостью фотоснимка, а стихией живой речи. Дело не только в том, что кортасаровская проза чаще всего роздана голосам героев, хотя и это черта, согласимся, характернейшая. Но тут ведь и реплики “автора” — не столько нейтральный фон, на котором рельефнее выступает “чужая” речь, сколько еще один голос среди множества голосов. Потому и по-настоящему чужих среди них для Кортасара, прислушаемся, нет, а один из ведущих мотивов у него — метаморфоза, превращение в другого (второго, третьего…), буквальное перехватывание слов у него с губ. Перед нами, вокруг нас, наконец, в нас самих — неостановимое движение языка, звучащая здесь и сейчас, ни на миг не умолкающая речь. Начинаясь с любой, самой непредвиденной, точки и круто, без подступов, разворачиваясь, опять-таки в самую непредвосхитимую сторону, рассказ у Кортасара вместе с тем как будто не может остановиться. Больше того, не хочет закончиться.
Рискну предположить, что это качество поэтическое. Кортасар дебютировал стихами и хотя в дальнейшем не аттестовал себя поэтом, но стихотворный (всегдашняя опечатка — стиховторный) способ организации речи сохранил. Смысл в поэзии прирастает по вертикали, как она и записывается: отсюда ее свойство замедлять, останавливать, переворачивать, а то и вовсе отключать время. Проза же движется сюжетом, расчетливо хронометрирующим линейное действие и неумолимо торопящим к концу. Два этих начала постоянно борются в кортасаровской прозе. Вероятно, поэтому его романы — всегда “модели для сборки”, где хитроумно перетасованы начала и концы. И, может быть, поэтому его рассказы так часто завершаются гибелью: рассказчик здесь отводит неизбежную кончину от себя, передавая ее героям. Он, можно сказать, репетирует собственную смерть — конец рассказа, — транспонируя ее в уход героя и тем самым еще раз спасаясь от самоубийства. Так выжил Гёте, убив Вертера.
Речь у Кортасара — Шахерезада: ей, под угрозой казни, просто нельзя заканчиваться. Зато она как будто бы всегда в начале, а потому необычна и неожиданна (название посмертной книги писателя, из которой взяты публикуемые ниже вещи, можно перевести и так — “Неожиданные бумаги”). Поразительно, что новые книги писателя, которого нет с нами уже больше четверти века, выходят и выходят, и его работа все не завершается. Не зря же героиня одной из печатаемых здесь новелл многозначительно, едва ли не пророчески роняет: “Стоит мне начать говорить…”
Борис Дубин