Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2009
Non-fiction
с Алексеем Михеевым[1]
Однажды утром, когда мы уже расселись по своим местам перед началом занятий по каллиграфии, в самый последний момент в класс прошмыгнул какой-то парень, типичный пижон. Не вынимая рук из карманов большого мешковатого пальто, он окинул присутствующих скучающим и откровенно дерзким взглядом. Потом уселся за пустую парту позади меня, тут же отвесив мне шлепок ладонью по спине, и, скорчив смешную рожицу, сказал: “Привет, я Джон”. Спустя полвека банальная сцена встречи в художественном колледже двух ливерпульских тинейджеров воспринимается как событие поистине историческое: ведь именно так Джон Леннон познакомился со своей первой женой, Синтией. О десяти проведенных вместе молодых годах 65-летняя Синтия Леннон рассказала в книге Мой муж Джон (перевод с англ. Р. Валиулина. — М.: КоЛибри, 2009. — 400 с.; вышедший в 2005-м английский оригинал называется просто John).
Вторая (и последняя) жена Джона, Йоко Оно, в отличие от Синтии, была постоянно на виду; более того, она претендовала на самостоятельную (и по меньшей мере равнозначимую) роль в их творческом дуэте с Ленноном (что, собственно, и сыграло роковую роль в распаде “Битлз” и за что ее, мягко говоря, недолюбливают многие “битломаны”). Синтия же всегда держалась в тени — что было позицией отчасти вынужденной, поскольку безумной популярности “Битлз” среди юных фанаток в первое время мог, как предполагалось, помешать тот факт, что один из их кумиров уже связан семейными узами. И лишь через четверть века после трагической гибели Джона Синтия решила подробно рассказать об их совместной молодости.
Читается эта книга, надо сказать, со смешанными чувствами. Первое ощущение — ностальгия, сродни той, которую испытываешь, когда смотришь черно-белые советские фильмы первой половины 60-х (типа “Я шагаю по Москве”): юность, свежесть, романтика, все еще впереди, и впереди, конечно же, только хорошее. Денег не густо, своего угла нет, к тому же приходится терпеть Мими, строгую тетушку Джона, да и Джон постоянно в разъездах и даже в роддом приезжает только через три дня после рождения Джулиана — но в двадцать с небольшим все это можно пережить, если двое любят друг друга. Однако мы-то уже знаем, что это скромное счастье будет недолгим… Отсюда второе ощущение — неизбежности наступающего будущего, которое сложится так, как сложилось, — и не потому что Джон и Синтия оказались плохой парой, а потому что только так мог реализоваться “предписанный” Джону сценарий его личностной эволюции.
Один из секретов феномена “Битлз”, наверное, в том, что группа представляла собой цельный организм, в котором четыре отдельных индивида уникальным образом дополняли друг друга. Каждый из участников этого квартета отличался акцентированностью одной из сторон человеческой натуры: у Джона преобладало начало интеллектуальное, у Пола — эмоциональное, у Джорджа — духовное, у Ринго — материальное, земное. И до тех пор, пока эти четыре начала складывались в идеальный “паззл”, организм был жизнеспособен и творчески исключительно продуктивен. Однако подобный “гармоничный” период рано или поздно должен был кончиться; и через пять лет после дебюта центробежная сила внутри квартета начала брать верх над центростремительной. Доминантой поведения каждого становилась та сторона личности, которая ранее была лишь преобладающей, а теперь вытесняла (и даже замещала) остальные. В случае Леннона победил интеллект: связь с Синтией, имевшая отчетливый эмоционально-чувственный оттенок, сменилась связью, в которой торжествовала рационально-концептуальная составляющая. И дело здесь опять же не в том, что “плохой” оказалась Йоко: просто самого Джона уносило течением жизни так, что не будь Йоко, встретился бы какой-то иной интеллектуальный соблазн. В соответствии с некоей программой (будь она генетической или небесной) Джону было суждено перерасти Синтию и пережить в буквальном (сродни биологическому) смысле метаморфозу. Другое дело, в каком направлении эта метаморфоза шла: то ли гусеница превратилась в летящую бабочку, то ли, наоборот, романтическая и наивная бабочка “свернулась” в зрелую и мудрую гусеницу. Ведь в конечном счете очень многое зависит от точки зрения.
С выбором точки зрения (или, точнее, точки взгляда) связано третье ощущение, возникающее при чтении книги Синтии. Порой все-таки чувствуется, что книга написана брошенной женщиной. Однако не надо забывать, что перед нами взгляд лишь с одной стороны, а мнения другой стороны о случившемся разрыве мы не знаем — и уже не узнаем. Не хотелось бы обвинять Синтию в заведомом искажении фактов — просто объективная реконструкция любого конфликта возможна лишь при выслушивании обоих его участников. А так — приходится либо верить автору на слово, либо домысливать то, о чем при описании сомнительных ситуаций автор умалчивает.
Вот Синтия рассказывает, как на отдыхе в Италии они вдвоем с официанткой из отеля решили вечером сходить куда-нибудь развлечься. И подруга предложила взять с собой Роберто, хозяйского сына: чтобы не выглядеть как две одинокие девицы, вышедшие на поиски мужчин. Кавалер вел себя очень галантно, очень тактично и трогательно нас оберегал. Мы перемещались из одного бара в другой, <…>прекрасно провели время, и на несколько часов я напрочь забыла о наших горестях. Вполне невинная, казалось бы, ситуация. Но после возвращения Синтии в Лондон Джон почему-то подает на развод в связи с тем, что я ему изменяла с Роберто Бассанини. <…>Это было смешно. Действительно, как он мог такое подумать… А через несколько страниц: Я все еще была занята своими бракоразводными делами, когда мне позвонил Роберто Бассанини. Он находился в Лондоне, услышал о том, что мы с Джоном расстались, и попросил разрешения проведать меня. <…>С тех пор он повадился навещать нас регулярно, и очень скоро мы стали любовниками. Ну куда ж денешься, если повадился… Вскоре после развода с Джоном Синтия вышла за Роберто замуж. И это ее замужество было не последним.
Вспоминаются иронические строки отечественного рок-вундеркинда, лидера группы “Ноль” Федора Чистякова: “Милая моя, / Я не люблю тебя — / Ты не умеешь двигаться вперед!” Что ж, такая, похоже, у рок-музыканта планида: любой ценой “двигаться вперед”, а еще лучше — “пробиваться на другую сторону”, breakonthroughtotheotherside, как пел уже другой рок-идол, американский: вокалист группы “Дорз” ДжимМоррисон. В 2008 году по-русски вышли сразу две посвященные ему книги.
Первая — Никто из нас не выйдет отсюда живымДжерриХопкинса и ДэнниШугермана (перевод с англ. Ю. Новикова. — СПб.: Амфора. — 477 с. — Серия “Дискография”) — на языке оригинала появилась еще в 1980-м, когда после смерти Моррисона не прошло и десяти лет. ДжимМоррисон, — пишет в предисловии Хопкинс, — это не только легенда, <…>легенда основана на фактах. Иногда содержание книги резко расходится с мифом, иногда практически неотделимо от него. И именно фактами это биографическое повествование и интересно — особенно фактами из детства, которые могут восприниматься как важные лишь ретроспективно, когда знаешь продолжение и конец биографии.
Неудивительно, что в юности Джим писал стихи, но любопытно, что “Лошадиные широты” — речитатив со второго альбома группы “Странные дни”, — не что иное как одно из его еще школьных стихотворений. Известна (в частности, по фильму Оливера Стоуна “Дорз”) история о том, что петь в рок-группе ему предложил соученик по факультету киноискусства Калифорнийского университета и клавишник уже выступавшего коллектива RickandtheRavensРэйМанзарек. Но любопытно, как восприняли это приятели Рэя: “Ты играешь в группе с Моррисоном? Ради бога, Рэй, и как только это пришло тебе в голову?” Дело в том, что Джим был пухловатым круглолицым юношей и петь (по его собственному признанию) не умел. Многие одноклассники не поставили бы и один к миллиону на успех группы с участием Моррисона. И конечно, важными для становления Джима как личности были его отношения (притяжения/отталкивания) с отцом, офицером ВМС США: любопытна фотография, на которой уже 20-летний Моррисон с короткой “военной” стрижкой стоит на мостике авианосца “Бон Омм Ричард” (на котором службу несли три тысячи человек) с отцом — капитаном этого авианосца.
Вообще первая половина книги показалась мне более информативной и увлекательной, чем вторая. О легендарных концертах “Дорз” и о тех алкогольно-сексуально-наркотически-экстатических состояниях, которыми они у Моррисона сопровождались, в общем, хорошо известно. И сколько было выпито виски, и как в очередной раз концерт превращался, по сути, в отчаянный вопль Джима, и проблемы с подругами — постоянными и случайными: читать о все новых и новых фактах этой стороны его жизни через некоторое время становится утомительно. А сложившемуся мифу это способно даже навредить: ведь под “прорывом на другую сторону” хочется понимать не переход от состояния трезвости к состоянию алкогольной (или иной) эйфории, а некое устремление метафизического свойства, настоящее “движение вперед”.
Попытку остаться в пространстве мифа представляет собой книга Алексея ПоликовскогоМоррисон. Путешествие шамана (М.: КоЛибри. — 400 с. — Серия “Жизнеописания”). Отличительная черта этого варианта биографии — программно заявленная авторская рефлексия на тему главного персонажа: акцент Поликовский делает на своем личностном восприятии Моррисона и “Doors”. Наверное, для российского биографа (который начал писать книгу о Моррисоне еще более двадцати лет назад, работая в журнале “Ровесник”) это ход вполне логичный: ведь для молодых людей “брежневской” эпохи западные рок-певцы были фигурами абсолютно мифологическими, и именно мифологические представления о них (как и о Западе вообще) заслуживают особого описания. Отсюда — предваряющие основной текст воспоминания автора о том, как он впервые в 1974 году на московской толкучке (на Тверском бульваре) увидел диск “Doors” и как глубоко его “перепахали” их первые три альбома 1967 года. (Впрочем, сугубо личностный подход иногда становится причиной неоправданно безапелляционных утверждений вроде — Моррисона в той далекой Москве семидесятых не знал не только я, его не знал вообще никто. Это не совсем так: я, например, ни разу не был на упомянутой толкучке, но записи трех первых дисков “Doors” были у меня, да и у многих моих знакомых, еще в 1970-1971 годах. Ну да ладно, разница в пару лет не так уж существенна, тем более что общую тональность описания тех унылых лет я вполне разделяю).
В прологе своей книги Поликовский рассказывает, как уже в нынешнее время, где-то на Крите, он увидел за столиком в кафе немолодого человека, необычайно похожего на Моррисона (такого, каким тот стал бы, доживи он до наших дней), и поборол в себе соблазн подойти к нему и заговорить: а вдруг это действительно он? Вдруг он не умер (при загадочных обстоятельствах, якобы от сердечного приступа) в парижской квартире в возрасте двадцати семи лет, а каким-то образом выжил и вот уже несколько лет скрывается от публики, храня инкогнито? Читатель “ИЛ” уже знаком с вариантом подобной гипотетической реконструкции: в прошлом, июльском номере (материалы круглого стола “Автор как персонаж…”) рассказывалось о псевдобиографииАртюра Рембо, где он доживает до глубокой старости — и это убивает всю легенду о молодом гении, частью которой стала и его смерть. Нет, культурный миф все-таки должен мифом и оставаться…
Жизненные пути Моррисона и Леннона можно рассматривать как своего рода “антисимметричную” пару. Каждый из них неуклонно двигался вперед и пытался по-своему “прорваться на другую сторону”. А финальный “географический” прорыв у каждого получился за океан: американца Моррисона смерть настигла в Европе, а европейца Леннона — в Америке. Что ж, в конечном счете никто из нас не выйдет отсюда живым.