Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2009
Ольга Макарова#
Начнем с утверждения вроде бы самоочевидного: добросовестный переводчик старается извлечь из книги, над которой работает, авторские идеи, где бы они ни прятались — в тексте, за текстом, между строк… — и любой ценой донести их до читателя. С этой аксиомой, быть может, возьмется спорить лишь издатель, чья цель — реализовать “конечный продукт” с максимальной выгодой. С издателем же спорить трудно, и бывает, что подобный спор заканчивается не в пользу переводчика. В нашем, например, случае — счетом 3:1.
“Мир тесен”[1] вместе с романами
“Академический обмен”[2] и “Хорошая работа”[3] составляют трилогию, по
мнению критиков, давно ставшую культовой в среде интеллектуалов-гуманитариев.
Дело в том, что она относится к жанру университетского романа, причем автор
знаком с предметом не понаслышке: около тридцати лет отдал
он преподаванию английской литературы в Бирмингемском
университете. Дэвид Лодж утвердил себя также в
качестве одного из авторитетнейших теоретиков постструктурализма,
что естественным образом проецируется на его художественную прозу. Так, по словам обозревателя Льва Данилкина,
“…если в первом романе [“Академический обмен”. — О. М.] в основе сюжета была бинарная
структура (обмен Морриса Цаппа и Филиппа Лоу), базовое понятие структурализма 60-х, то когда Лодж берется описывать постмодернистскую феерию конца 70-х
[“Мир тесен”. — О. М.],
в качестве персонажной модели он выбирает постструктуралистскуюризому, грибницу без центра и
четких границ: в этом романе главных героев — человек
Столь же сложным оказывается на поверку и сюжет романа “Мир тесен”, в котором рыцарский роман переслаивается мифом о святом Граале и эпизодами из романтической поэмы Джона Китса “Канун святой Агнессы”. Дэвид Лодж — мастер сатирической комедии нравов и положений, которую он трактует в духе Бахтина: роман питается дискурсами, не принадлежащими высокой прозе, а сама комедия не просто развлекает, но выполняет немаловажную культурно-гигиеническую функцию, изображая без иллюзий так называемое ученое сообщество. Отсюда ироничное и порой безжалостно отстраненное отношение автора к столь близким ему обитателям академического мира, которое было с одобрением встречено критикой: “…он обессмертил всех этих ▒людей в футлярах’ и ▒синие чулки’ обоих полов, доказав, что про них можно написать целых три занимательнейших и уморительнейших романа”[5]. Нелишне заметить, что романы Дэвида Лоджа переведены на двадцать языков, а “Мир тесен” и “Хорошая работа” к тому же и экранизированы.
Итак, неудивительно, что университетский роман, вышедший из-под пера литературного критика, обладает высокой интертекстуальной насыщенностью, а значит, отличается обилием цитат, и явных, и скрытых, равно как и подразумеваемых отсылок, совпадений, пересечений, намеков, аллюзий, декодировать которые порой непросто даже носителю языка. Заботясь о русскоязычной читающей публике, переводчик, естественно, стремился свести к минимуму потери такого рода. Этот процесс — “та же добыча радия”, и в силу необходимости зачастую извлеченное из “недр” авторского замысла приходится помещать в сноски. В романе “Мир тесен” на четыреста с небольшим страниц текста набралось около двухсот сносок. (Кстати, переводчика вдохновило замечание издателя о том, что первый роман, “Академический обмен”, снискал успех не только у гуманитариев, но и у технической интеллигенции). Так что с удовольствием ощущая, что исполняет еще одну важную миссию: почтовой лошади просвещения, — он кое-где добавил в сноски сведения о зарубежных литераторах, а также пояснил реалии и специальные литературоведческие термины.
Однако вердикт издателя был суров и обжалованию не подлежал: сноски придают книге некоммерческий вид и отпугнут тех, кто рассчитывает на необременительное чтение. В ход пошел редакторский карандаш, и две трети сносок… исчезло со страниц романа.
Трудно не задаться вопросом, стал ли “облегченный” текст более доступным для той самой широкой публики, на которую, собственно, и рассчитывал издатель? Не говоря уже о том, что книга утратила немало столь важных для автора ассоциативных связей, а в иных местах стала просто непонятна для многих читателей — по крайней мере тех, что не имеют солидной гуманитарной подготовки. Вот несколько примеров.
Уильям Скит, Фридрих Клебер, Эдмунд Спенсер, Мэтью Арнольд, знакомые филологам по курсу зарубежной литературы, в переводе остались без справочных данных, полезных для других специалистов. Без толкований даются понятия лингвистика Соссюра, дерево зависимостей, рецептивная эстетика, мимесис и диегесис. Не всякому понятно, сколь широк охват курса теория литературы от Колриджа до Барта и чем именно занимаются герменевтики из Йейла, а уж над фразой: А что вы скажете о его последней книге? Вы читали ее? По-моему, это просто вариации на тему Изера и Яусса — голову не будут ломать лишь специалисты по рецептивной эстетике.
Таковы же “история с географией”: не побывавшему в Германии читателю трудно оценить фразу:Рука, кладущая трубку на рычажки телефона в элегантном гостиничном номере на Курфюрстендамм… (тогда как сноска:Улица в Берлине с дорогими магазинами и ресторанами полностью прояснила бы ситуацию). Мало о чем скажет и следующее: В далекой Германии Зигфрид фон Турпиц, который прислал Дезире приглашение на конференцию, спит глубоким сном в спальне собственного дома на окраине Шварцвальда, если вы не знаете, что Шварцвальд — живописная местность в Баварии, известная престижными горными курортами. В итоге образ фон Турпица, малосимпатичного немецкого профессора, не брезгующего плагиатом карьериста и интригана, остается не до конца раскрытым, ибо мы не знаем о важной стороне его жизни — материальном преуспеянии.
Как жаль, что она шлюха, — щеголяя своей начитанностью, театрально восклицает один из героев. И хотя сноска: Название пьесы английского драматурга Джона Форда -уцелела, весьма красноречивой детали: дат жизни цитируемого драматурга: 1586-1640! — она лишилась.
Фраза Например, кто в наши дни читает “Гамлета”, не соотнося его с “Пруфроком”? понятна тем, кто знает Т. С. Элиота, а остальные должны смириться с тем, что “Мир тесен” — книга не про них писанная, поскольку потерялась сноска: Герою стихотворного сборника Т. С. Элиота “Пруфрок и другие наблюдения” свойственен “гамлетизм”.
А если кому неизвестно, что 16 июня (день, когда разворачивается действие романа Джеймса Джойса “Улисс”) — “День Блума”: традиционный праздник, который устраивают в Дублине и других городах мира, то пусть понимает текст как хочет.
Интересная коллизия возникает и в связи с репликой Неужели на этот пост уже наметили Юлию Кристеву или Кристину Брук-Роуз? — ибо автор поместил рядом с реальной исследовательницей лицо вымышленное. Однако этот прием оценит лишь тот, кто знает, кто такая Юлия Кристева.
Во фразе Они в восторге от солнечных бликов на воде, от шумящего на ветру камыша, от зеленых холмов вокруг озера и от краснеющего вдали Бен-Бульбена, силуэтом похожего на всплывшего кита — упоминание горы вовсе не случайно, но целый ряд читателей этого не заметят, так как пала жертвой сноска: Гора, у подножья которой захоронен прах Уильяма Йейтса, умершего во Франции.
Для обозначения сложного взаимоотношения между “внешним” и “внутренним” в дискурсивных практиках Жак Деррида ввел понятие “инвагинация” — замечание это, по большей части, доступно лишь философам и врачам, а прочие могут лишь гадать о его смысле, поскольку лишней показалась сноска: Инвагинация — медицинский термин, означающий впячивание, внедрение (например, отрезка одной кишки в другую). Корень слова имеет также значение “влагалище”, что и обыгрывается теоретиками постструктурализма.
Роман “Мир тесен” полон юмора, иронии и языковой игры. Однако тем же врачам приходится раздумывать над тем, в чем комичность ситуации, когда… две конференции размещаются под одной крышей, из чего возникают забавные недоразумения. Известен случай, когда один медик лишь на двадцатой минуте доклада “К типологии климакса” сообразил, что попал не на ту конференцию, поскольку вряд ли многим из них известно, что климакс — термин не только медицинский, но и риторический (“Климакс” — фигура речи, состоящая в таком расположении частей высказывания, что каждая последующая часть оказывается более насыщенной и выразительной, чем предыдущая).
Спору нет, хорошо, если книга продается, принося успех (и не только денежный) издателю, переводчику и автору. Сам Дэвид Лодж в одном из своих интервью заметил, что роман есть нечто среднее между произведением искусства и предметом повседневного спроса, так что автор должен позаботиться о том, чтобы интересно было всем: менее изощренного читателя следует увлечь крепким сюжетом, а высоколобым интеллектуалам — предложить импликации, аллюзии и референции. Однако надо ли отказывать менее подготовленному читателю в более глубоком понимании текста? Перевод как таковой связан с неизбежными потерями, и дальнейшее его упрощение чревато девальвацией авторского замысла, а быть может, и жанра. Кстати, в нашем случае возможен был компромисс: сохранить сноски, поместив их в конце книги, чтобы информация, возникни в ней необходимость, была у желающих под рукой. Предложение было отвергнуто. Возможно, читатели из числа дотошных потянутся за справочниками и словарями и восполнят недостачу. И посетуют на переводчика…