Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2009
Переводить — огромное счастье. Искусство перевода я бы сравнила только с музыкальным исполнением. Это интерпретация. Не берусь говорить, какая лучше, какая хуже, — каждый выбирает, что ему нравится. Скажем, я переводила рассказы Бёлля, и другие есть переводы — это совершенно разный Бёлль. Человек расписывается, пишет свой портрет, когда переводит, чувствуется, каков он есть.
Л. З. Лунгина
Лучший в мире Карлсон
История русского Карлсона такая запутанная, обросшая таким количеством побочных мотивов, что излагать ее, пожалуй, лучше всего в хронологическом порядке. Начиная с того мартовского утра 1956 года, когда ЛилианнаЛунгина, талантливая, но еще не успевшая прославиться переводчица, принесла из "Детгиза" домой очередную авоську скандинавских книжек для детей. Найти "проходную", то есть хорошую и одновременно отвечающую идеологическим требованиям советской цензуры, оказалось нелегко. Между тем для Лунгиной, не члена Союза писателей, не дочки-внучки-любовницы какого-нибудь партсановника да еще и нечистой по пятому пункту, это был единственный шанс получить работу: на переводы с французского, который она знала, как родной, имелось слишком много охотников, скандинависты же в СССР той поры были редкостью.
"И вот однажды, — вспоминала Лилианна Зиновьевна, — я принесла очередную порцию этих бессмысленных красивых книжек, и одна обложка сразу привлекла внимание, потому что на ней был нарисован летящий человечек с пропеллером на спине и написано: ‘Карлсон по такет’, что значит ‘Карлсон на крыше’. Я начала читать и буквально с первой же страницы увидела, что это не просто книжка, что это чудо какое-то, что это то, о чем можно лишь мечтать. Что это изумительная по интонации, по забавности, по простоте, по фантастичности выдуманного образа вещь. Я, как полагалось, написала для издательства рецензию на эту книгу. Написала, что Астрид Линдгрен когда-нибудь будет знаменитой писательницей, потому что она, как никто другой, та-та-та… А через год-другой узнала, что она давно уже имеет Андерсеновскую премию, что ее книги переведены на тридцать языков и что вообще это в детской литературе абсолютно первое имя"[1].
Так началось, по выражению Лунгиной, "счастье, свалившееся с бухты-барахты". Свалилось оно не только на переводчицу, но и на всех нас. Книжка про Карлсона появилась в русском переводе и имела ошеломительный успех. Миллионные тиражи, любовь маленьких и больших читателей, театральные постановки, неувядающие мультфильмы. Вслед за "Карлсоном" были переведены повести "ПеппиДлинныйчулок", "Приключения Эмиля из Лённеберги" и "Рони, дочь разбойника". Не меньшим подарком судьбы оказались для Лунгиной знакомство и дружба с самой Астрид Линдгрен. Это были родственные, созвучные друг другу, конгениальные души[2]. Обе дерзкие, веселые, щедрые. Для Астрид много значил успех в стране, куда немногим, даже детским, писателям удавалось проникнуть. Возможно, она с ее свободолюбием была рада, что ее герои выступают заброшенными за железный занавес диверсантами, что благодаряим русские дети проникаются благородным бунтарством, которое она так старательно рассеивала по миру.
Что же касается самого перевода, он стал фактом русской культуры. Как-то даже неловко повторять эту истину, не требующую доказательств, поскольку каждый найдет их в самом себе. Возможно, не только талант переводчицы, но и обстоятельства (огромные тиражи и скромный выбор издававшихся в стране переводных, в том числе детских, книг; появление мультика, который многие фразы из перевода Лунгиной сделал фольклором) послужили тому причиной. Так или иначе, но смешно отрицать очевидное: "Малыш и Карлсон, который живет на крыше" поселились в российском культурном пространстве и существуют там в том виде, какой придала им первая русская переводчица ЛилианнаЛунгина. Если же посмотреть, как обстоят дела с книгами Астрид Линдгрен и, в частности, с повестями о Карлсоне в других странах, то окажется, что самый лучший, самый известный и самый смешной в мире Карлсон — это тот, кого мы полюбили в детстве, тот самый в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, укротитель домомучительниц и прочая, и прочая. А потому:
Пусть все кругом
Горит огнем,
А мы с тобой споем:
Ути, боссе, буссе, бассе,
Биссе, и отдохнем!
КарлССон против Карлсона
"У вас есть Карлсон с одним "с"?" -"Нет, только с двумя". Это не шпионский пароль, а типичный для середины и конца девяностых годов разговор покупателя с продавцом в отделе детской книги. Дело в том, что в это время одно за другим стали появляться издания всем знакомых сказочных повестей в новом, претендующем на бoльшую точность переводе Л. Ю. Брауде и Н. К. Беляковой. Именно ради верности оригиналу, хотя в ущерб принципам русской транскрипции, Карлсон превратился в КарлССона. Такая верность букве прослеживается по всему тексту. Известно, что в советское время всякая божественность из детских книжек изгонялась. Авторы восстанавливают богословие в полном объеме. Например, если у Лунгиной, когда мама звонила по телефону хозяевам щенка Альберга, "Малыш стоял, прижимая Альберга к груди, и шептал: — Только бы это был не их щенок…", — то у Брауде-Беляковой он молился: "Добрый Боженька, сделай так, чтобы это была не их собака".
Судите сами, чего прибавилось в тексте: христианства или слащавости.
Справедливости ради надо признать, что формально в новом переводе действительно нет ни ошибок, ни пропусков, но нет в нем и живости, блеска, не хватает естественности. Вряд ли Астрид Линдгрен стала бы одним из лучших детских писателей ХХ века, если бы писала так серо и скучно. В прессе тогда же, в 1997-2000 годах, появилось немало статей, в которых сравнивались два перевода. Да и любой имеющий глаза и уши видел разницу между домомучительницейи домокозлючкой(это тоже попытка приблизиться к оригиналу: Бокк — по-шведски "коза", о чем сообщается в сноске, чтобы читатели могли оценить каламбур), "приторным порошком" и "ням-нямвкуснятиной", надписью: "Деньги дерешь, а корицу жалеешь" и ее новым вариантом: "В твоих бессовестно дорогих булочках очень мало корицы!" Впрочем, и в новом переводе встречаются удачные находки. Такие, как "пустяки, дело житейское" или "в меру упитанный мужчина". Да-да, конечно, это выражения из перевода Лунгиной, но я даже поостерегусь упрекать Брауде и Белякову в плагиате. Охотно верю, что именно эти выражения спонтанно напросились на язык — ясно же, что Карлсон говорил именно так!
Не стоило бы еще раз запоздало перебирать недостатки "КарлССона", в конце концов нельзя не согласиться с Людмилой Брауде (которой, помимо пере-переводов повестей, завоевавших в нашей стране огромную аудиторию благодаря таланту Лунгиной, принадлежит львиная доля выполненных в рекордно короткий срок переводов, которые составили шеститомное собрание сочинений Линдгрен) в том, что "каждый переводчик имеет право на свое видение текста"[3]. Если бы при осуществлении этого права не нарушались права читателей на свободный выбор.
А это уже другая сторона истории, имеющая отношение не столько к литературе, сколько к коммерции. В то самое время, когда на книжном рынке стали появляться новые переводы, издательство "ТЕКС" (выпустившее переводы Брауде и Беляковой) купило у литературных агентов Линдгрен эксклюзивные права представлять ее интересы в России. Однако когда к обладателям лицензии обращались другие издатели (мне известен случай с "Вагриусом") с вполне цивилизованным запросом о покупке прав на публикацию того же "Карлсона" в переводе Лунгиной, то получали отказ на том основании, что сами собираются издавать книги Линдгрен. Понятно, что это отвечало их интересам, как и интересам авторов новых переводов, но никоим образом не интересам Астрид Линдгрен. Во-первых, потому что сокращало тиражи ее русских изданий, а во-вторых, потому что тиражирование невыразительного перевода рано или поздно привело бы к угасанию интереса к ее творчеству. Искусственный, если не сказать насильственный, отбор продолжался несколько лет и, возможно, закончился бы полным вытеснением старых переводов, но здравый смысл все же восторжествовал — не знаю уж, что тому способствовало: общественное мнение или коммерческие соображения. Сегодня публикуются оба варианта переводов, Карлсон и КарлССон вступили в здоровую конкуренцию, и, насколько я могу судить, лидирует одно "с". Давно ведь известно, что краткость сестра таланта.
Новейший Карлсон, или перевод через плечо
Казалось бы, не о чем больше и спорить: все права восстановлены, каждый волен выбирать, что ему по душе. Однако в 2007 году страсти вспыхнули с новой силой. Крупнейшее российское издательство "АСТ — Астрель" снабдило Карлсона новым пропеллером и запустило на орбиту. Количество букв в его имени не изменилось, зато прибавился еще один автор. На обложке нового издания, украшенной блестками и картинкой, знакомой по классическому мультфильму, сдержанно-синими буквами написано "Астрид Линдгрен", а чуть ниже кричаще-красными — "Эдуард Успенский". Название тоже пострадало от самозванства: "Карлсон с крыши, или Лучший в мире Карлсон". Правда, внутри уточняется: "сказочные повести в пересказе Э. Успенского". "Самую известную в России книгу Астрид Линдгрен… пересказал заново популярный детский писатель Эдуард Успенский, автор великого множества прекрасных произведений…" — сказано в зазывной аннотации. Видимо, в этом вся соль: убойный дуплет двух брендов — с упором на автора великого множества! — сулил удвоенную прибыль. До самого последнего времени блескучая книжка красовалась на прилавках книжных магазинов, вводя читателей в недоумение и искушение (сейчас ее что-то не видно — говорят, что наследники Линдгрен спохватились и вмешались). Любопытно, как бы отнесся сам Успенский, настолько ревностно охраняющий свои авторские права, что, кажется, готов взыскивать по суду с каждого, кто без разрешения увидел во сне Чебурашку, — как бы он отнесся к аналогичному коммерческому ходу шведов? Если бы, скажем, они издали "Каникулы в Простоквашино" в пересказе, допустим, Ульфа Старка и приписали его вторым автором на обложке?
На появление новейшего Карлсона бурно отреагировали критики, переводчики, им не уступали в возмущении и остроумии, что называется, рядовые читатели. Кипел и пускал пузыри Интернет. Дело прошлое, но не могу отказать себе в удовольствии кое-что процитировать. "Ура, мы ломим, гнутся шведы!" — озаглавил свою запись пользователь ЖЖ vadim-panov[4]:
Известный лингвист и выдающийся знаток шведского языка Успенский "пересказал" для наших детей Карлсона. А "АСТ" настолько вдохновилось, что шлепнуло его фамилию на обложку… Полагаю, на очереди Чиполлино, Алиса, Винни… Но прежде всего, имхо, Успенский обязан "осовремененно пересказать" "Сказку о золотом петушке", срочно заменив его на попугая или курицу, потому что у современных детей слово "петух" может вызывать неоднозначную реакцию. Ну и вообще это будет для пиара круто, представьте обложку: "Сказка о золотом петушке" Эдуард Успенский, Александр Пушкин…
Дело в том, что еще до того, как появилась скандальная книга, Успенский публично объявил о том, что работает над новой версией "Карлсона" и главная его цель — "сделать перевод более смелым", чем два уже имеющихся, и более понятным современным детям. Например, вместо "Карлсон — это выдумка", предполагает написать: "Карлсон — глюк". Обещание "глюка" вызвало общественное негодование, что, однако, не остановило Успенского. Он довел задуманное до конца и еще не раз растолковывал журналистам суть своего ноу-хау. Так, в одной из телепередач он подчеркнул, что его текст — не просто перевод, а некое чуть ли не мистическое проникновение в дух оригинала поверх слов (шведского Успенский не знает и пользовался, по его собственному признанию, "скучноватым подстрочником"): "У Лунгиной хороший перевод, но писатель писателя плечом чувствует!.. Переводчик не перевел, а там заложены хорошие корни, начинаешь вычислять". Результаты такого перевода по подстрочнику через плечо изумительны. Вот как разговаривает новейший Карлсон по версии Успенского (цитаты из разных мест текста):
Я красивый и умный до мозга кости и в меру упитанный мужчина. И я всегда в лучшем своем возрасте… Спокойность, только стопроцентная спокойность!.. Чувствую, что я склонен устроить маленький шухер… Вообще-то мне очень нравится, когда я сильно впечатляю в свои визиты… Ведь у тебя есть я! И этот факт, пожалуй, посильнее собаки Баскервилей.
Странные представления у переводчика, то есть, пардон, у пересказчика и почти соавтора шведской писательницы, о лексиконе современных детей. Мне кажется, "выдумку" они поймут скорее, чем "шухер" и намек на Горького-Сталина-Гёте.
Домомучительница (она же домокозлючка) фрекен Бок называется в этой версии госпожой Козлотуршей, и ее вируетрвирователь-Карлсон.
В тексте Успенского есть еще одна странность, которую подметил Вадим Нестеров в статье, помещенной в "Газете.Ru" от 12 февраля 2008 года. Наряду с неуёмным "потоком креативности", в нем очень явно проступает голый подстрочник. Автор статьи приводит примеры: "Бедный тот, кто потерял портмоне". "Я запру тебя на ключ, а ключ спрячу, чтобы ты не мог выйти на кухню некоторое время". Типичные фразы начинающих и не наделенных от природы словесным слухом переводчиков. Перевод — это вообще отдельная профессия, требующая особых качеств, которыми вовсе не обязательно обладает даже хороший писатель. (Пусть писатели не обижаются — обратное заключение тоже верно). "Сделать" же хороший текст из добросовестного подстрочника, пожалуй, еще труднее, чем обычным, органичным способом. Словом, переводить через плечо несподручно.
Для полноты впечатления неплохо послушать финальную песенку Карлсона из заключительной части трилогии (ту самую, которая "ути-буссе-боссе"):
Чтоб выстрелы гремели и
весело мне было,
Тоц-тоц-первертоц,
бабушка здорова!
И два десятка пышечек
ко мне бы привалило,
Тоц-тоц-первертоц,
кушает компот!
И чтобы мне подарки несли
как по заказу,
Тоц-тоц-первертоц,
бабушка здорова!
Я новый день рождения
себе придумал сразу,
Тоц-тоц-первертоц, песенки поет.
Булочки и пышки,
Чики-брики-шишки.
Лясики, лясики…
Буль-буль-буль карасики.
Хорошо, что не все дети знают историю про ту одесскую бабушку-старушку. Поскольку наш журнал не для детей, вспомним, что в оригинале у нее "на Дерибасовской, угол Ришельевской" "четверо молодчиков отняли честь", а, выздоровев, она не только кушает компот, но и "мечтает снова пережить налет".
Словом, Успенский чебурахнул Астрид Линдгрен, и в результате появился такой вот первертоц.
Идеальный Карлсон?
Следующий тезис мне не хотелось бы высказывать самой, поэтому я рада, что он прозвучит из уст того же литературного обозревателя "Газеты.Ru" В. Нестерова:
Даже если бы Эдуард Николаевич выучил шведский в совершенстве и землю целовал, обещая бережнейшее отношение к первоисточнику, его бы все равно ошикали с тем же энтузиазмом. Потому как главная причина заключается в том, что новый перевод "Карлсона" даром никому не нужен. Даже бриллиантовый… Мы не воспримем других переводов хотя бы потому, что "Карлсон" Лунгиной нам не просто нравится — он в нас врос. Слова и выражения из этого перевода вошли в русский язык, устоялись там, обжились, и выгнать их оттуда практически невозможно. Нельзя Малыша перевести, например, "Крохой" — не поймут-с, и книга "Кроха и Карлсон" мертвым грузом осядет на складах издательства. Точно так же мы никогда не примем никакой альтернативы для "спокойствие, только спокойствие". Это устойчивые выражения русского языка. Достоевский обогатил наш язык словом "стушеваться", Лунгина — "домомучительницей".
Таков vox populi. Как читатель, как носитель русского языка, как мама и бабушка я с ним совершенно согласна. Но переводчику не пристало высказываться столь категорично. Разумеется, никому и никогда не возбраняется сделать новый перевод чего угодно. Безумству храбрых поем мы песню. Хотя в данном случае безумство, боюсь, нужно понимать в буквальном, а не поэтическом смысле слова, потому что ни один человек, выросший сегодня в среде русского языка, не сможет сделать новый, независимый перевод "Карлсона". Это все равно, что попытаться пересказать "Курочку Рябу" своими словами. Как бы талантлив ни был переводчик, ему на каждой фразе придется прикладывать усилия, чтобы было "не как у Лунгиной", а это непродуктивный принцип.
Значит ли это, что перевод Лунгиной идеален? Разумеется, нет.
Шведы давно подозревают, что у русских какой-то свой, культовый Карлсон, не совсем такой, каким его придумала Линдгрен. Саму создательницу образа это, похоже, ничуть не смущало и даже наоборот, иначе она не стала бы давать письменного разрешения бесплатно тиражировать переводы Лунгиной[5]. Но адекватностью русского Карлсона озаботились филологи. Еще при жизни Лунгиной появилась статья шведского слависта и переводчика Стаффана Скотта "’Карлсон на крыше’ в русском переводе", автор которой высказал множество претензий к работе Лунгиной. Справедливости ради следует сказать, что не все они безосновательны. В переводе действительно есть неточности: где-то не опознана идиома, где-то неверно передан жест, где-то нарушена топография Стокгольма (центральный район назван предместьем или наоборот). По большей же части замечания автора статьи отнюдь не бесспорны и, главное, хромают сами его критерии оценки. Он требует буквализма во всем, начиная с воспроизведения удвоенных согласных в собственных именах (что, как мы видели, было сделано в переводе Брауде и Беляковой), а ошибками нередко считает сознательные изменения, которые продиктованы нормами русского языка, традициями русской детской литературы, наконец, просто тактом и вкусом переводчика. В суждении о статье Скотта я опираюсь на мнение ныне покойной Ю. Я. Яхниной, с которой в свое время консультировалась по этому поводу, однако, не зная шведского, воздержусь от более глубокой полемики.
Так или иначе, фактические огрехи в переводе Лунгиной нетрудно исправить, что же касается трактовки образа, то изменить его, не вторгаясь в художественную ткань, вряд ли возможно, а главное, не нужно. Русский "Карлсон" — цельное произведение и, рискну утверждать, выдающееся событие в шведско-русских культурных связях. Возможно, с течением времени и сменой поколений его вытеснит из читательского обихода какой-нибудь другой — поиски идеала не имеют предела. Только процесс этот должен быть естественным, а не спровоцированным чьими-либо отнюдь не литературными соображениями.
Тут мы касаемся довольно деликатного вопроса о двойственном статусе переводного текста. С одной стороны, он самостоятельный объект авторского права и так же защищен им, как оригинал, но с другой — может быть доступным читателям лишь при условии покупки прав на воспроизведение оригинала на другом языке. Я вовсе не призываю отменить такой порядок вещей, а только хочу подчеркнуть ответственность тех, кто представляет интересы крупных писателей, то есть их наследников и литературных агентов. Как показывает история с Карлсоном и КарлССоном, практика продажи эксклюзивных прав одному издательству может привести к нечестной игре, к произволу, спекуляции и, в конечном счете, к нарушению прав читателей. Корысть и амбиции взрослых чуть не отняли у детей заслуженно любимую, бесконечно талантливую книжку, подменив ее ням-нямбезвкуснятиной. Защитить своего Карлсончика, наверное, лучше всех могла бы сама Лилианна Зиновьевна, но ее уже одиннадцать лет нет на свете, и у нее, в отличие от авторов двух других переводов, нет возможности принять участие в дискуссии. Отчасти именно это неравенство позиций и опасения за дальнейшую судьбу, не побоюсь громкого слова, шедевра заставило меня написать эту статью.
Еще несколько слов о том, нужно ли осовременивать, обновлять, освежать — как ни скажи — старые переводы. Делать или не делать новый перевод, решает сам переводчик, и причины взяться за это могут быть самые разные. Вполне законно желание сделать нечто другое, не обязательно потому, что прежнее дурно, — желание выразить свой взгляд. Но если новый перевод затевается только потому, что слог и стиль предыдущего варианта не соответствуют нынешним разговорным нормам, то это, на мой взгляд, основание недостаточное. Ведь и язык оригинала остался прежним. Да, текст становится все более архаичным и требует от читателей некоторых умственных усилий, но я не уверена, что литература выиграет от искусственного разжижения. Впрочем, это долгий и имеющий множество аспектов разговор (особое дело — пародия, стилизация, особое дело — пересказ и т. д.), если же ограничиться детской литературой, то намеренное упрощение текста, включая лексику, думаю, дело спорное. Я уж не говорю о насыщении переводных книжек сиюминутным сленгом — это и книжку сделает однодневкой. Но даже замена непонятных слов не всегда оправданна. Никому ведь не мешают вагоновожатые, галоши и даже гамаши в детских стихах Чуковского. А в сказке Туве Янссон "Муми-тролль и шляпа волшебника" есть замечательная сноска: "Если не знаешь, спроси у мамы". Мам как источник информации никто не отменял, а знание старых слов только обогатит речь впитывающего язык ребенка. Пусть для него они будут новенькими. Но это так, небольшое отступление.
Пожалуй, пора перечитать эпиграф. Хотя никакой научной базы под суждение Л. З. Лунгиной подвести нельзя, но его подтверждает практика. Переводчик действительно каждой работой пишет свой портрет. Мне кажется, история трех вариантов "Карлсона" свидетельствует о том же.