С Борисом Куприяновым, директором магазина “Фаланстер”, беседует Мадина Алексеева
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2009
Мадина Алексеева. Скажите, пожалуйста, несколько слов о вашем магазине.
Борис Куприянов. Книжный магазин “Фаланстер” возник примерно семь лет назад. Люди, которые его создавали, имели большой опыт работы в сфере книготорговли, и нам хотелось создать магазин, который отвечал бы всем нашим требованиям. В “Фаланстере” была особенная форма управления: не было главы, все решалось коллегиально. Мы и сейчас стараемся многие вопросы решать коллегиально. Свою задачу мы видели в том, чтобы предоставить читателю максимально широкий выбор интеллектуальной, неформатной и независимой литературы. Многие книги, которые продаются в “Фаланстере”, трудно найти в обычных книжных магазинах.
М. А. Ориентировались ли вы изначально на какой-то определенный круг читателей?
Б. К. Нет. Мы знали, как работают маленькие книжные магазины, и хотели сделать хороший маленький книжный магазин. Когда мы начинали, книг издавалось больше, чем сейчас, стоили они дешевле, покупались лучше, и маленькие книжные магазины в России почему-то превратились в своего рода оперативные лавки, быстро торгующие свежим товаром, как лавки зеленщика. Однако европейская ситуация показывает, что все как раз наоборот: в маленьком магазине старую хорошую книгу встретить легче. Мы руководствовались особым принципом отбора — брали только те книги, за которые нам не было бы стыдно, которые не были бы абсолютно коммерческими или абсолютно идеологическими. Вот это и есть наши основные принципы.
М. А. Берете ли вы на продажу книги предыдущих лет? Если да, то существуют ли временные ограничения?
Б. К. У нас таких ограничений нет. В большинстве книжных магазинов Москвы сейчас есть четкая установка: не брать книги старше полутора лет, поскольку на месте, которое такая книга занимает в магазине, может более эффективно продаваться более новая книжка. Иногда это приводит к парадоксальным историям. Например, книга Мишеля Фуко “История безумия в классическую эпоху” в течение десятка лет пылилась на складах, ее не брали большие магазины, и появлялась она только у букинистов. В первичной же, небукинистической продаже ее можно было найти только у нас. И это плохо, потому что такие книжки должны быть доступны. Естественно, мы тоже на столах в центре зала выкладываем новинки, а книги постарше стоят на полках.
М. А. Могут ли книги устаревать, с вашей точки зрения?
Б. К. Морально устаревать — конечно. Можно зайти в любой крупный магазин и увидеть там гигантское количество книг, которые были написаны для утилитарных целей. Например, сейчас совершенно неинтересно читать “План Путина-2020”. Или же чрезвычайно модная некогда книжка Фукуямы “Конец истории” сегодня совершенно неактуальна и может иметь только культурологический интерес.
М. А. Берете ли вы книги, которым можете предсказать непродолжительный “срок годности”?
Б. К. Если мы считаем, что книга актуальна сейчас, если она важна в данный момент, то да, берем. Так, мы считали, что первая книга Оксаны Робски очень важна как культурное явление (не как текст), и поэтому она у нас две недели продавалась.
М. А. Есть ли книги, которые вы продавать не станете?
Б. К. В “Фаланстере” каждый, кто отвечает за закупку книг, ориентируется в первую очередь на свои вкусовые пристрастия. Мне кажется, что наш проект тем и интересен, что каждый участник имеет право “не взять” ту или иную книгу. При этом я могу взять книгу, которую не возьмет другой. Во многом поэтому у магазина есть собственное интересное и забавное лицо. Конечно, есть книги, которые мы не станем брать ни при каких обстоятельствах. Мы считаем, что основная задача книги — модернистская, она должна заставлять человека задуматься. Пусть это будет детектив, пусть трэш-роман — если он заставляет задуматься, мы его берем. Если книжка написана исключительно для развлечения, причем не важно какого — интеллектуального или бульварного, — она нам не интересна.
М. А. Имеет ли для вас значение популярность автора или премии, которые получила книга?
Б. К. Конечно, имеет. В каждом из нас есть такой коммерческий червяк, который поднимает голову, когда мы понимаем, что книжку надо взять, потому что она хорошо продается. Иногда нам приходится бороться с собой: некоторые книги, которые получают большие премии, нам не нравятся, но у нас продаются. Хотя признаюсь, мы такие книги задвигаем так, чтобы покупатель мог их найти, только справившись об их наличии.
М. А. Ориентируетесь ли вы на книжные рецензии?
Б. К. Качество критики и качество рецензии очень сильно изменилось. Если в 1990 — начале 2000-х каждая важная или считаемая важной книжка сразу оплеталась сетью рецензий, то сейчас эти рецензии появляются не в газетах, а в модных журналах и в Интернете, и далеко не всегда они заслуживают внимания. Мы прислушиваемся к некоторым людям, которых считаем экспертами. Бывает и так, что мы можем быть не согласны с той или иной книгой, но мнение экспертов перевешивает.
М. А. Работаете ли вы с небольшими московскими и российскими издательствами?
Б. К. Очень хотим и стараемся работать, ищем книжки, которые издаются в разных местах. Не многим можем похвастаться, но есть вещи, которые греют нам душу, например, издательство “Рубежи XXI”, которое находится во Владивостоке, издательства из Рязани, из Краснодара. У нас даже есть небольшое количество книг, которые издаются на русском языке за границей, то есть в странах Балтии, Украине, Сербии, Германии.
М. А. Какое место в вашем магазине занимает переводная литература, а какое — отечественная?
Б. К. Если говорить о философии и социологии, то понятно, что здесь соотношение будет девять переводных книг на одну отечественную. Из них на десять качественных переводных (речь не о качестве перевода, а о качестве изначального текста) приходится одна русская важная книга, а то и ни одной. Среди литературоведческих книг, конечно, больше книг русских. Книги по западной истории в основном переводные, по отечественной истории — это в основном работы наших авторов. На Западе неуклонно растет интерес к литературе non-fiction, у нас же пока действуют антиэкономические законы: у нас не спрос рождает предложение, а пока еще предложение рождает спрос, хотя, конечно, по сравнению с 1990-ми книг non-fiction стало больше. С художественной литературой ситуация следующая: мы работаем со многими маленькими издательствами, которые печатают русскоязычных авторов и которые вообще не попадают в большие магазины; мы стараемся брать их продукцию, поэтому русскоязычной литературы у нас больше, чем западной. Если же говорить о продаваемости, то сейчас они, к несчастью, примерно на равных. К несчастью — потому что мне хотелось бы, конечно, чтобы в России появлялись пусть малотиражные, пусть малоизвестные, пусть плохо изданные авторы, которые приковывали бы к себе внимание. Сегодня я их просто не вижу.
М. А. Есть мнение, что бум на переводную литературу свидетельствует об упадке собственной литературы…
Б. К. С переводной литературой тоже не все в порядке. Это ситуация общемировая. Переводной литературы становится меньше, и качество перевода сильно падает. За год количество новинок западной художественной литературы и сменяемость новинок на книжных столах значительно сократились. Я это связываю с трудностями издательств в получении грантов, с их неумением выработать собственную адекватную издательскую программу. Издательств, у которых есть своя четко выверенная издательская программа, очень немного. Это большая проблема. Если говорить о классической литературе, то здесь существует другая огромная проблема: в связи с уходом специалистов практически исчезла система классического комментирования. Даже исторические и философские книги выходят практически без аппарата. Мы их берем, потому что ценен сам текст, но так быть не должно. Это проблема серьезнейшая, потому что уровень гуманитарного образования в России настолько упал, что очень мало людей, способных встать в эти ряды.
М. А. Если говорить о рейтинге переводной литературы с различных языков, что можно выделить? Англоязычную литературу?
Б. К. Здесь ситуация сложная. Скажем, был такой период в конце 1990-х, когда философские книги издавались только французские, поэтому французскую философию мы знаем больше десяти лет, а из американской аналитической философии знаем лишь кусочки, то же самое можно сказать о современной немецкой философии. Многое здесь зависит от цельности издательских программ. Если говорить о художественной литературе, то, с одной стороны, есть безусловные хиты, и среди них действительно много англоязычных произведений. Но ведь есть еще и различные культурные центры при посольствах, которые активно пропагандируют свою литературу. Поэтому, например, мы сейчас занимаемся книжным фестивалем и понимаем, что нам некого пригласить из скандинавских писателей, потому что все мало-мальски известные скандинавские писатели уже в России побывали, так же как немецкие, венгерские, французские, но при этом американские — являются здесь чудом из чудес. Сейчас я могу вам дать такой издательский прогноз: у нас в тренде будут испанские авторы — Институт Сервантеса стал активно пропагандировать испаноязычную литературу.
М. А. Это отражается на спросе?
Б. К. Это отражается на предложении. Ведь издатель гораздо охотнее издаст немецкого автора на грант Института Гёте, чем американца, которого никто не поддерживает.
М. А. Вы в своем магазине как-то способствуете продвижению тех или иных авторов?
Б. К. Безусловно. Самый простой способ — выложить книгу на видное место. Например, книга Наоми Кляйн “Доктрина шока” уже четвертый месяц лежит у нас среди главных новинок. При этом мы не поддаемся на издательский шантаж: на требования издательства положить книгу в том или ином месте. Люди мы самостоятельные и сами определяем значимость книги, пусть иногда и ошибаемся.
М. А. На ваш взгляд, ниша такого магазина некоммерческой литературы, как ваш, в Москве — если взять только Москву — заполнена?
Б. К. Нет! История, честно говоря, страшная. В Москве сегодня проживает примерно пятнадцать миллионов человек, а магазинов, которые занимаются примерно тем же, что и “Фаланстер” — торговлей гуманитарной литературой, — не более пяти. Для сравнения: в Белграде только в районе главной пешеходной улицы находятся пятнадцать магазинов, хотя в Белграде живет чуть меньше миллиона человек. Про Париж, Берлин, Лондон говорить не приходится.
М. А. Какова причина такой нехватки магазинов?
Б. К. Причина — абсолютно негуманитарная власть, абсолютно негуманитарная страна. Сегодня сама роль гуманитарного образования принижена, оно считается смешным рудиментом советского времени. А чтение — это ведь такой предмет, который можно потерять. Ну не будет книжных магазинов в Москве вообще, в глобальном масштабе никому от этого хуже не станет, разве только горстке людей, которые еще посещают эти магазины. Но потом-то люди читать не начнут, не начнут пользоваться культурой как аппаратом. Видимо, это у нас в стране не нужно. Я считаю, в Москве должно быть сорок магазинов с отличающимся друг от друга направлением, настроением, лицом, и тогда, может быть, будет конкуренция.
М. А. Это возможно в нынешних условиях?
Б. К. Возможно, если власть имущие задумаются о том, что, кроме нефти, квадратных метров и продуктов питания, есть и другие ценности. Ведь сначала не будет гуманитарных книжных магазинов, потом других, а потом кто будет буровой управлять — гастарбайтеры из Хорватии или Канады? Ситуация зашла настолько далеко, что нужна общегосударственная программа. Исправить ситуацию можно только при помощи мощного вмешательства государства, мощной гуманитарной программы. Последствия жизни в негуманитарной стране могут быть достаточно печальными.
М. А. У вас сейчас два магазина. Вы планируете расширять свою сеть? Выходить за пределы Москвы?
Б. К. Мы вообще не хотели расширяться. Открыть лавку на Винзаводе нас уговорили. Для нас же это не бизнес, это форма жизни. Нам интересно приходить в свой магазин, общаться с интересными людьми, получать знания. Эксперты, о которых я говорил, замечательные люди, общение с ними для многих людей роскошь. Мы сами учимся, мы сами находимся в этой среде, необыкновенной, творческой, интересной. Чтобы перенести кусочек этой среды в другой город, нужен человек, который согласен жить в таком магазине. Если кто-то в каком-либо городе или районе Москвы захочет сделать что-то подобное, мы готовы совершенно бесплатно отдать всю информацию, все наши связи и умения, потому что мы считаем, что чем больше книжных магазинов, тем лучше всем.
М. А. Такой человек должен разделять вашу идеологию?
Б. К. Человек должен просто любить книги, понимать, что он хочет с ними делать, и хотеть существовать в этом. Такую идеологию — да, разделять должен. Периодически к нам обращаются из провинции, но в провинции сделать это очень тяжело, еще труднее, чем в Москве. Потому что отмирание культуры там произошло еще раньше. В России есть районный город, где целый год не было ни одного книжного магазина. Через какое-то время одна сеть построила там магазин. Встречаю своих знакомых из этой сети и спрашиваю: “Ну как?” А они отвечают: “Никак. Хуже, чем в городах, где есть три-четыре магазина”. Люди отвыкают от чтения.
М. А. Могут ли библиотеки заместить книжные магазины?
Б. К. У нас библиотеки в чудовищном состоянии, даже московские. Мы привыкли покупать книги в личную библиотеку или брать у друзей. На наших глазах это отмирает, и отмирает не потому, что это не модно, неинтересно и появились другие носители информации, а потому, что существует некий разрыв поколений, который скажется только потом, не сейчас. Может быть, через 20-30 лет.
М. А. Какого возраста люди чаще всего приходят к вам в магазин?
Б. К. Очень хотелось бы сказать, что тридцатилетние, но, конечно, средний возраст — это сорок-сорок пять лет. Хотя приходит много и молодых ребят, мы видим, что они читают, причем лет с четырнадцати.
М. А. Изменился ли возраст покупателей за последние годы?
Б. К. Покупатели стареют. Изменяется социальный ценз, что еще хуже. Книги сейчас стоят так дорого — и продолжают дорожать, — что превращаются в определенную форму интеллектуальной роскоши. Многие книги недоступны тем, кому они нужны. Может, это и хорошо, может, люди начнут пользоваться библиотеками, но в это не очень верится.
М. А. Вы следите за тем, чтобы в магазине всегда были доступные по цене книги?
Б. К. Да. Если одна и та же книга вышла в дорогом и в дешевом издании, мы стараемся, чтобы у нас продавались обе. Если книжка дешевая, сделана некачественно и не соответствует элементарным критериям книжной культуры, то, конечно, у нас будет более дорогая книжка. Важны оба критерия — качество и цена. Но сейчас же, к несчастью, можно найти объекты, которые вообще уже не являются книгами. Когда нам предлагают купить “Евгения Онегина” с комментариями Лотмана в кожаном переплете с золотым обрезом и с тиснением за две тысячи рублей, возникает вопрос — для кого она? Для мальчика, который ночью под подушкой с фонариком будет читать такую огромную книгу? Вряд ли. Скорее для его папы, который поставит ее в кабинете и будет показывать гостям. Это книги не для чтения, это уже объект совершенно другого характера. И процент таких изданий растет.
М. А. Отразился ли кризис на спросе, на предложении?
Б. К. Кризис проявился в том, что некоторые недобросовестные издатели еще больше поднимают цены на книги, что не оправданно. Кроме того, подорожали книги на иностранных языках, выпущенные за границей. Думаю, что скоро мы ощутим трудности с переводом, с правами. Испытывает проблемы книготорговля — некоторые сети закрываются. Если закроется одна из сетей, которая работает в регионах, то можно будет говорить о проблеме национального масштаба. Во многом поэтому в России нужны “толстые” журналы, это отдушина для многих регионов, ведь книги многих издательств до них и раньше не доходили. В “Фаланстере” “толстые” журналы продаются, их покупают и читают. И я думаю, что если журналы будут открытыми по содержанию и смогут расширить сферу своего распространения, а книги будут дальше дорожать, то будущее у журналов, конечно, есть.