Вступление и комментарии Антона Нестерова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2009
Перевод Антон Нестеров
Другая поэзия. Антология #
Джо Грин
Стихи из книги “Рин-Тин-Тин. Лай в темнот”
Перевод с английского, вступление и комментарии Антона Нестерова
В каком-нибудь южном городке, свернув за угол, неожиданно проваливаешься в другую эпоху: эта клумба с нелепой скульптурой пятидесятых годов посередине, эта беседка — кажется, время вокруг них застыло, — у неба тут чуть другой цвет, у воздуха другой вкус. Прошлое истончается и исчезает неравномерно, оно тает, как туман, что какое-то время обрывками и клочьями висит в воздухе после восхода солнца.
Неизжитое время в разных местах разное. В Англии это ранние шестидесятые — времена первых выступлений “Битлз”, клуба “Каверн” и т. п. В Америке это пятидесятые — эпоха би-бопа и электрического блюза, фильмов Хичкока, комиксов и “охоты за ведьмами”… Это время не ушло безвозвратно — оно не кончается и не отпускает, к нему возвращаются, опять и опять проговаривая его, задавая ему вопросы, на которые не находят ответа. Порой оно видится каким-то “золотым веком”, и не потому, что было столь уж безоблачно-счастливым, а просто из сегодняшнего дня кажется, что зло и добро в нем еще были разделены и не смешивались друг с другом, мир можно было понять — и действовать в нем по правилам. Клочья прошлого висят в воздухе…
Американский поэт Джо Грин пытается их поймать, хоть как-то очертить. Контур, конечно же, выходит нечетким и смазанным…
Джо Грин играет с ностальгией читателя и с его, читателя, готовностью верить чужим воспоминаниям, верить в подлинность жанра “прошлое, каким я его видел”. Читатель предпочитает аутентичные свидетельства об эпохе? Что ж, Джо Грин с усмешкой такое “свидетельство” предлагает.
Он пишет книгу от лица… пса Рин-Тин-Тина, который был героем детских сериалов вроде тех, что потом снимали про овчарку Лесси. Первый фильм про Рин-Тин-Тина был сделан еще в 1923 году, а в пятидесятые вышел телевизионный проект, начинавшийся как римейк тех старых лент про полицейскую овчарку.
На обложке книги Джо Грина стоит имя “Рин-Тин-Тин”, сам поэт “числится” всего лишь редактором, а в предисловии сказано: “Эта горстка стихов — малая часть 1673-страничной рукописи “Лай в темноте”, которая была найдена во дворике приюта для бездомных животных на Брайтон-Бич. “Двориком” это место называют несчастные твари, на себе узнавшие, что такое эвтаназия. Мне уже доводилось писать о странных и трагических событиях, которые привели к обретению этого манускрипта, — моей депрессии, положившей начало интенсивным контактам с миром духов, ужасной ошибке, в результате которой я уничтожил полное собрание стихотворений Шекспира, написанных им после смерти, — тексты были продиктованы мне духом Элизабет Баррет Браунинг[1]. Писал я и о моем общении с животными, отошедшими в мир иной (спасибоТеду Хьюзу[2]), и конечно же об общении с духом Рин-Тин-Тина, которое вряд ли бы состоялось, если бы неКа[3]Уистана Хью Одена.
Все мы знаем Ринти и фильмы, в которых ему довелось играть. Но знаем ли мы тот факт, что он был замечательным гитаристом? В пятидесятые он познакомился с Билли Холидей, и это знакомство стало началом их романа, о котором не ведает ни одна живая душа…”
Уже в самом этом предисловии — удивительная смесь горечи и иронии, пародии и ностальгии, “существования всерьез” во вселенной культуры и насмешливой игры с культурными кодами… В предисловии “отыграны” такие “архетипические фигуры” масслита, как Непонятый гений (сам Рин-Тин-Тин), накоротке знавший Великих (Билли Холидей и др.), Безумный Интеллектуал (публикатор, он же поэт Джо Грин), дан намек на почти детективную историю обретения рукописи (при этом в памяти всплывает “ужастик” Стивена Кинга “Кладбище домашних животных”), а поиски манускрипта, о которых сказано лишь намеком, превращают публикатора во что-то среднее между Индианой Джонсом и активистом-гринписовцем; плюс к тому — явственно присутствует аллюзия на романы Пола Остера: “Левиафан”, или “Запертая комната”, или “Книга иллюзий”, где сюжет строится на поиске автора, пожелавшего исчезнуть, раствориться в толпе после того, как им создан шедевр; плюс тени четырех (если считать и Роберта Браунинга, мужа Элизабет Баррет Браунинг) больших поэтов, призванные из небытия, — и все это на пространстве текста меньше двух абзацев…
Игра, которую затевает Джо Грин, весьма своеобразна. В
стихах “Рин-Тин-Тина” мелькают знакомые имена: певица
Билли Холидей и писатель Трумэн Капоте, сенатор
Маккарти и актер Лоренс Оливье; события почти узнаваемы, но… У Рин-Тин-Тина, как и у всякого мемуариста, память о давно
ушедшей эпохе носит очень личный — и, скажем прямо, весьма своеобразный —
характер. Читатель этих “свидетельств” имеет дело не с сознательными
искажениями прошлого, а с альтернативной реальностью: так, сенатор Джозеф Реймонд Маккарти, оставивший след в американской истории ХХ
века тем, что был инициатором преследования людей за их левые убеждения, умер
вовсе не в 1953-м, а в
Сам он принадлежит к тому кругу американских поэтов, которые публикуются редко и понемногу — по большей части в поэтических журналах и альманахах, но при этом почти преднамеренно не хотят издавать книги, хотя коллеги хором утверждают, что без N пейзаж современной поэзии немыслим. По сути, “Лай в темноте” — первая книга Джо Грина (ей даже пророчили особый приз: за поздний поэтический дебют, но автор резонно заметил, что он не дебютант, а скорее уж “маститый поэт без книги”, что в его случае довольно точное определение).
Ниже мы приводим несколько переводов из этой книги, предваряя их некоторыми пояснениями для читателя.
Не склонившие головы — фильм, снятый режиссером Стенли Крамером в 1958 году на волне антирасистских настроений, поднявшейся в США. Двое бегут из тюрьмы. Негр и белый. Они на дух друг друга не переносят, но, если они хотят сохранить жизнь и обрести свободу, им надо об этом забыть: стальные наручники сковывают их, и им не уйти друг от друга. Белого сыграл Тони Кертис. Негра — Сидни Пуатье. Фильм получил “Золотой глобус” на Берлинском фестивале 1958 года и два “Оскара” — за лучший сценарий и лучшую операторскую работу — в 1959 году. В русском прокате он шел под названием “Скованные одной цепью”; те, кто помнит песни “Наутилуса Помпилиуса”, легко догадаются, откуда название и рефрен одной из них.
Что до фильма Вестсайдская история, то он был снят режиссером Джеромом Роббинсом и Робертом Уайзом в 1961 году по мьюзиклу Леонарда Бернстайна, шедшего до этого на Бродвее.
Билли Холидей (настоящее ее имя —
Элеонора Фэйган, 1915-1959) была одной из лучших
вокалисток в истории джаза. Чаще всего ее сравнивают с Эллой Фицджеральд, но
голос Холидей куда “суше” и “джазовей”.
Сама ее биография давно превратилась в легенду: девчонка из Гарлема, с 14 лет
подрабатывавшая на панели, однажды она попыталась устроиться в ночной клуб
Джимми Престона. Как писала сама Холидей в
автобиографии: “Мы жили тогда в Нью-Йорке, на 145-й стрит, близ 7-й авеню.
Случилось, что мы были так голодны, что едва могли дышать. Я собралась с силами
и вышла на улицу. Было чертовски холодно, но я побрела от 145-й стрит до 133-й
вдоль по 7-й авеню, заходя в каждую пивную с надеждой найти хоть какую-нибудь
работу. Наконец я пришла в полное отчаяние и остановилась в клубе “LogCabin”, которым руководил
Джерри Престон. Я сказала ему, что хочу согреться и выпить, но у самой не было
ни цента в кармане. Тем не менее я заказала джин (это была моя первая выпивка,
ибо до той поры я не могла отличить джин от вина) и выпила его залпом. Мне
сразу стало тепло, и я попросила Престона дать мне какую-нибудь работу —
сказала eму, что могу быть танцовщицей. Он велел,
чтобы я станцевала. Я попыталась сделать это, но ему совершенно не понравилось.
Тогда я cказала, что умею петь. Он ответил: “Спой”. В
углу какой-то старик бренчал на фортепиано. Он начал играть мелодию “Travlin’”, и я запела. Посетители в баре перестали пить,
повернулись и стали наблюдать за мной. Затем пианист (это был Дик Уилсон, как я
узнала позже) переключился на “BodyandSoul”. Боже, видели бы вы
этих людей — они начали кричать и плакать, все до одного. Это была очень
простая публика. Престон подошел ко мне, покачал головой и сказал: “Детка, ты
победила”. Вот так я и начала петь. Тогда первым делом я попросила у Престона
сэндвич и тут же его проглотила. Поверьте, эти люди дали мне целых восемнадцать
долларов чаевых! Я выбежала, купила в лавке настоящую, большую курицу и
помчалась со всех ног домой, на 7-ю авеню. В эту ночь мы с матерью впервые за
много дней наелись досыта. С тех пор у нас всегда было много еды…” В клубах
Гарлема она пела до
“Не склонившие головы”
(“Скованные одной цепью”)
Тони Кертис их не устроил.
Его настоящее имя?
Берни Шварц?!
Позвали меня. Как обычно.
Только мне как-то не улыбалось играть
роль, в которой я буду прикован к другому —
как на поводке — на протяжении всей картины.
Билли я ничего не сказал.
Она сама все поняла.
С полувзгляда..
“Давай не будем про любовь…
Пойдем погуляем, там дождь…”
Я был уже сыт по горло. Выбор типажей, все такое…
И мы пошли.
Это был 58 год. Точно, 58-й.
Через год Билли не стало.
Помню, она говорила мне:
“Ты можешь выйти на каблуках, в белом
платье, гардения в волосах, а в округе — на сотню миль
ни намека на плантации.. И все равно к тебе относятся так,
будто…”
Ну да, это шоу мое по телевизору
пользовалось успехом.
Что из этого?
“Вестсайдская история” — что ж, это был шанс.
Почти что Шекспир, переделка “Ромео…”
Я отказался.
Про Билли они ничего не знали.
LadyDay…
Ни одна живая душа не знала.
Да и если бы знала…
Сидни Пуатье — во время той встречи
он вел себя по-джентльменски, но…
Я чувствовал — ему не потянуть
А я так устал все вывозить на себе,
за всех отдуваться…
Помню, я предложил: возьмите Ричарда Бертона —
Подгримируйте… Они не согласились.
Сэр Лоренс Оливье… Он был бы неплох,
Но, сказать вам поправде, его шепелявость,
Когда ты часами прикован к нему этой цепью…
Знаете что?
Либо Шекспир, либо — идите вы….
Примерно так я тогда думал.
И я сказал Билли: “Я люблю тебя”.
А она в ответ:
“Давай не будем про любовь…
Пойдем погуляем, там дождь…”
Роберт Митчам (1917-1997), беседу с которым в баре вспоминает Рин-Тин-Тин в стихотворении, приведенном ниже, — известный
актер, проживший весьма бурную жизнь: в юности он бродяжничал, успел отсидеть в
тюрьме, попробовал себя в качестве профессионального боксера, авиамеханика,
писал тексты для песен, а с 1942-го начал работать в кино — сперва снимался во
второсортных вестернах, а в
Джазисты Джимми (саксофон, кларнет, 1904-1957) и Томми (тромбон, 1901-1956) Дорси оставили столь заметный след в истории джаза, что на родине, в США, даже удостоились изображения на почтовой марке… И по сей день многие саксофонисты говорят, что на них больше всего повлияла игра Чарли Паркера и Джимми Дорси… А еще в оркестре ДжимиДорси начал свой путь Фрэнк Синатра. Что до Томми — по его вещам до сих пор учатся многие классические музыканты-духовики. В оркестре братьев Дорси играли легендарные барабанщики БаддиРич и Джин Крупа, саксофонист Банни Берген, кларнетист Джонни Минц, а тромбонистом и аранжировщиком у них был Глен Миллер. Джимми Дорси был этакий повеса, любимец женщин, Томми — правдолюбец. Известна история, рассказанная в свое время джазовым певцом БингомКросби (1904-1977): “Однажды Томми пропустил репетицию у Пола Уайтмана, и тот перед началом концерта сказал, что вычтет из его заработка 50 долларов. Томми ответил, что если дурацкое наказание не будет отменено, то вместо ▒Голубой рапсодии’, открывавшей концерт, он начнет играть псалом. Занавес уже начал раздвигаться, когда Уайтман, не выдержав, закричал: ▒Прощаю!’ Но первые 16 тактов вступления все же прозвучали чуть похоже на ▒О, мой Спаситель на кресте!’”.
Долгое время братья работали вместе, покуда не вспыхнула ссора, собственно, из-за пустяка: на одной из репетиций, когда Томми дирижировал, Джимми ворчливо объявил, что тот задал неверный темп. Тогда Томми повернулся и вышел, чтобы никогда не вернуться… В истории джаза ссора братьев Дорси стала таким событием, что получила даже название — “separationday” (“день развода”). Оркестров Дорси стало два. Но только оркестр Томми был успешнее. Вплоть до 1953 года Джимми предпринимал отчаянные попытки свести концы с концами, но в конечном итоге ему все же пришлось распустить оркестр и занять место солиста в оркестре брата, который вскоре вновь начал называться “TheDorseyBrothersOrchestra”…
Поезд “А” — поезд в нью-йоркской подземке, экспрессом следующий из восточного Бруклина в Гарлем и северный Манхэттен от 207-й улицы до Чамберс-стрит, увековеченный в композиции Билли Стрейхорна “Садись в поезд А” — один из самых часто исполняемых джазовых “стандартов”, ставший “визитной карточкой” оркестра ДюкаЭллингтона, записавшего эту вещь в 1941 году.
Что еще? Ах, Де Сото Билли Холидей. Под этой маркой, обязанной своим названием одному из первых покорителей Америки, испанцу Эрнандо де Сото (1496-1542), концерн “Крайслер” с конца 20-х годов выпускал относительно недорогие модели с шестицилиндровым двигателем. Модель Firedome со 160-сильным движком V8 была хитом сезона 1952 года.
1953 год
1953-й… Не лучший год для меня.
Сплошные обломы. Черт его разберет почему.
Вроде была работа. Боб Митчам и я —
Мы наконец стали друзьями, после всех
этих трений. Как-то говорю ему: “Хочешь
Пробиться? Тогда — выбрось из головы
всю эту чушь про природный артистизм и т. д.”.
Отодвинул стакан в сторону — разговор-то всерьез.
“Актерство, говорю, ремесло. Не смотри на меня так.
Ты знаешь, я прав. Шекспира не сыграть,
Покуда ты…” Он глянул — хмуро так, исподлобья.
“Слушай, Ринти… У тебя-то есть Билли”.
(Я ему про нас рассказывал.) “А у меня?”
Закурил опять свой “Честерфильд”.
Глянул сквозь дым.
“Тощища одна”.
Тощища…
А то я не знаю.
Все время одно и то же…
Он ухмыльнулся. “Как тебе удалось
Отмочить эту штуку с Маккарти?”
Я подвинул назад его пойло.
“Заявил ему, будто я коммуняка, — делов-то.
Я ведь — Символ Америки, Боб. Ну старик — брык, и кранты.
Прощайте, сентатор…”
Боб расхохотался, но не поверил.
Правда, виду не показал: он ведь был душой общества.
С циниками так часто бывает.
С Ритой Хейворт он вел себя как джентльмен,
Поехал в Мексику, когда она спятила… А так —
Ублюдок ублюдком…
И глаза — пустые-пустые…
Ну и тоскливо мне стало…
Как сейчас помню: Нью-Йорк, 13 сентября 1953-го.
Какой-то концерт, в подвале, как всегда.
Боб еще до начала свалил с этой своей блондинкой.
А я вышел на сцену, только игралось хреново…
Это было как раз в тот вечер, когда Джимми и Томми Дорси
Решили, что опять будут выступать вместе.
Ну, они и продолжали, а я отставил гитару и так и сидел на
сцене.
Мне ведь они этого не простили…
Потом — поезд “А”, в Гарлем.
Взял “Де Сото” Билли — и к черту.
Трасса, час за часом,
Где-то посреди Пенсильвании
Остановился. Не знаю даже зачем.
Вышел из машины. Смотрю, с неба сорвалась звезда.
Не успел загадать. Не успел.
Потом какой-то городишко. У местной
Больницы спросил пацаненка, где это я.
“А у нас только что родилась девочка”, — отвечает.
Ну, я развернулся и поехал обратно, в свою жизнь.
Трумэн Капоте написал свой Завтрак у Тиффани в 1958-м, а в 1961-м режиссером Блейком Эдвардсом по этой повести был снят фильм с Одри Хепбëрн. Сам Капоте, однако, считал, что главная его книга — “Обыкновенное убийство”, про убийства в Канзасе… Ему очень хотелось прославиться в документалистике… Только вот по прошествии времени все эти его полудокументальные вещи забылись, а “Завтрак у Тиффани” — остался…
Завтрак у Тиффани
Ну, и Капоте за столиком. Пьян с утра…
Но я запомнил свет через витрину…
Кем был в те времена Капоте?! — Журналюга.
Канзас, убийства: Ринти, это вещь! Я напишу как есть.
Все, до конца. Они узнают, как надо
писать… И поверх чашки чая
Взгляд: а его слышат?
Я не слушал: свет, тень, свет. Утро.
— Глянь-ка… Интервью брать будешь?
— …всю семью. Всех пристрелили…
Посмотри — вот, фотографии…
— Уволь меня от этих зрелищ, — сказал я.
И ушел.
……….
Разговор про индейцев. А потом,
Тормознув у обочины, вышли.
Ты увидела сойку,
Летящую там, в полутьме
Города на костях неповинных
Младенцев! Ну зачем надо было
Переть через прерии эти ходики
с боем?! Разве здесь счет идет на часы?!
И — нырок во тьму, тьма, и восход луны.
Мы стояли, объятые холодом. Ветер в ночи
Рой за роем гнал привиденья,
они плыли сквозь нас, легче легкого.
Вот они, наши тела…
Луна лун на небосклоне.
Ночь напролет…
………..
Что там по радио, что там по радио?
Чем ты заслушалась, чем, дорогая?
………..
То Рождество на Пятой авеню.
Пес-призрак. Пес-призрак.
Сколько раз я проносился мимо них?
Если б я мог, я бы всех их спас.
И тут я вспомнил, что оставил чек Капоте:
Что ж, повезло… Пожалуй, я был счастлив.
Деревце в Рокфеллер-центре: зимой зелень листвы.
Чья-то шутка за спиной.
Голод — после пьяной ночи.
Сэндвич, острый соус.
Мальчишка-официант богоподобен.
Его жена умерла буквально на днях.
Все мы чужие здесь друг другу.
Эрролл Гарнер (1921-1977) — джазовый пианист-виртуоз; у него были довольно короткие пальцы, и так как он не мог одновременно брать далекие ноты, он выработал собственный, узнаваемый, очень беглый стиль игры, во многом повлиявший на джазовый стиль би-боп — “интеллектуальный джаз” 50-х годов в целом. “Гарнер часто работает с трио, используя бас и ударные, но отлично может играть один и при этом не терять своего неподражаемого бита. Мне нравится его манера игры прежде всего потому, что его стиль действительно оригинален и содержит в себе больше чувства, чем у любого другого джазового пианиста, которого я могу припомнить. Для меня Гарнер — это Билли Холидей от рояля”, — говорила джазистка Мэри Лу Уильямс.
Группа The Fources (“Четыре туза”) объединила в своем составе четырех теноров и гремела в 50-е, собирая полные залы…
Love in vain (“Обреченная любовь”) — один из блюзовых стандартов. Большинство помнит эту вещь, как ее сыграли Rolling Stones, ну а мы кивнем на более классичный “черный” блюзовый вариант.
Жизнь джазистов / Жизнь после жизни
Прямиком в Ад.
Не оглядываясь.
В Техас я уже заглянул.
“Le Jazz Hot”.
Они все там играли.
Что говорить…
Обалденный был клуб.
В те-то годы… они были тенями, призраками…
Помню, я еще выступал с “Fources”,
И Эрролл сказал: “Твой вечер, парень!” —
Спокойно так, с полуулыбкой.
Я понял, про что он.
Эта его линейка — как в “Серебряниках Иуды”,
Он накручивал ее дальше и дальше.
Пропуская тот самый аккорд.
Он ведь знал, что я не тяну,
Знал… Хотя мы тянулись. Что есть мочи…
Всего-то пара лет… Что с ним стало?
Мертв.
Тщета, все тщета.
“Love in vain”.
Все — к чертям.
Только…
Только не это…
Не до конца… Не в пропуске дело…
Ноты глохнут…
Остается лишь дождь, что на улице
“Le Jazz Hot”.
Они все там играли.
Помнишь…
Обалденный был клуб.