Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2009
Борис Хлебников[1]
Подарок Айтматова
…и пел в садах все тот же одинокий соловей.
Чингиз Айтматов. Прощай, Гульсары!
Существуют разные гипотезы относительно того, почему именно немецкоязычная читательская публика оказалась у Айтматова столь многочисленной и столь преданной ему. Говорят, например, что повальное увлечение экологией особенно сильно — и раньше, чем в других странах, — захлестнуло Германию, Швейцарию и Австрию, а отсюда, мол, повышенный интерес к творчеству Айтматова, к его пониманию природы и натурфилософии. Возможно, так оно и есть. К тому же симпатии писателя и его публики в немецкоязычных странах изначально были взаимны.
В ноябре 1985 года Айтматов совершил свое первое большое турне по Западной Германии. Оно началось в Мюнхене. Следующей остановкой послужил Нюрнберг, где я присоединился к айтматовскому каравану — Чингиз Торекулович путешествовал с женой и двумя младшими детьми. Мы только что познакомились, разговор у нас завязался в доме-музее Дюрера. Мы ходили по комнатам, я переводил кое-какие пояснительные надписи. На мое удивление, Айтматов в свою очередь принялся растолковывать мне назначение старинных вещей, объяснять замечательное устройство домашнего хозяйства, удобную механику немецкой кухни, какой она была полтысячелетия тому назад, хотя прежде не видывал чужой утвари, большого очага, всяческих приспособлений. Меня поразил зоркий интерес к деталям повседневного быта, удивительная способность оживлять их, для чего наряду с вполне практическим складом ума необходимо и незаурядное воображение.
Вечерняя встреча с читателями прошла успешно. Битком набитый зал. Чуткое внимание. Подобная картина повторялась затем по всей Германии, в Штутгарте и Кёльне, в Бремене и Гамбурге. Обычных сидячих мест нигде не хватало, народ выстраивался рядами у стен, многие усаживались прямо на пол в проходах и у сцены. А за пределами зала толпились страждущие, которым не досталось билетов. Позднее возникали бесконечные очереди желающих получить автограф. Всего устроители той поездки насчитали более восьми тысяч слушателей. Цифра по тем временам неимоверная. А ведь подобный наплыв публики не был результатом широкомасштабной рекламной кампании. Маститые критики ведущих западногерманских газет только начинали присматриваться к незнакомому киргизскому писателю, отстав от многочисленных простых читателей, которые пропагандировали Айтматова, что называется, “из уст в уста”.
Происходили в ходе той первой поездки и личные встречи, завязывались знакомства, появлялись новые друзья, сыгравшие в жизни Айтматова огромную роль. Я имею в виду прежде всего его немецкого переводчика Фридриха Хитцера и швейцарского издателя Люсьена Лейтесса. Довелось мне стать и свидетелем того, как удивительно складывались дружеские отношения между Айтматовым и франкфуртским скульптором и графиком Харро Эрхартом. Удивительно, ибо почти безмолвно, поскольку один из них говорил лишь по-киргизски и по-русски, а другой владел только немецким и английским.
А ведь при этом Айтматов был большим охотником до разговоров, любил, чтобы во время неспешных прогулок, долгих переездов или перелетов рядом был собеседник. Замечательный рассказчик, он предпочитал расспрашивать, внимательно слушал, однако его внимание адресовалось не только собеседнику. Обладая острой наблюдательностью, он примечал все, что творится вокруг. Осматривая вместе с ним чужие города, я никогда не пытался запомнить дорогу, не заглядывал в карту — с таким спутником, как Айтматов, в этом не было нужды. С врожденной уверенностью кочевника он свободно ориентировался на любой местности, а мы путешествовали вместе и по усыпанному весенними маками бесконечному Мойынкуму, и по пустынному тянь-шаньскому высокогорью.
Да, Айтматов был не по-городскому наблюдателен, зорок, но вдобавок, как говорили в старину, сообщителен. Ему непременно хотелось поделиться увиденным. Вот типичный эпизод из одной совместной поездки по Германии. Дело было в начале мая. Мы спешили на встречу с читателями в вюртембергском Хайльбронне. Где-то у светофора машина притормозила на несколько секунд, не более, и тут же тронулась дальше к отелю. Вечер с молодежной аудиторией удался на славу. Позже устроители пригласили нас на ужин в гостиничном ресторане. К полуночи Айтматов откланялся. Дескать, молодежь пусть еще повеселится, а ему пора спать. Застолье продолжалось. Однако через некоторое время Чингиз Торекулович вернулся, попросил меня выйти. Я решил, что ему нужна какая-то помощь, но он повел меня в соседний парк — мол, там сейчас будет петь особенный соловей. Оказывается, когда мы притормозили у светофора, соловей подал голос, и Айтматов приметил это место. Ночь прохладная, светлая. Каштаны с белыми свечками. И вдруг действительно запел соловей. Хайльброннский мейстерзингер.
Мы постояли, послушали. Айтматов, судя по всему, знал толк в соловьином пении и был очень доволен, что продемонстрировал мне эдакую диковинку. Он ушел спать, а я вернулся к застолью, чтобы успокоить гостеприимных хозяев: ничего особенного, все в порядке. Но, видимо, выражение моего лица было немного ошеломленным, поэтому присутствующие стали расспрашивать. Я рассказал про соловья. И тут меня подняли на смех. Сказки Шехерезады! Да в этих краях соловьи давно повывелись. В Хайльбронне их уже сто лет никто не слышал. Однако наш друг Харро Эрхарт почувствовал, что я ничего не выдумал, и захотел сам послушать соловья. Остальные на всякий случай присоединились. Я повел всех в парк, где продолжался “мейстерзанг”. Молодежь впала в такое изумление, что не могла сдвинуться с места до самого утра.
Diedeutsche Nachtigall — легендарный немецкий соловей. Подарок Айтматова хайльброннским читателям.