Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2009
Леонид Гиршович[1]
Чур меня!
Даже человек безразличный к оккультным чарам (чакрам, энергиям и прочему Тибету) всегда насчитает три “случая из жизни”, коим никакого разумного объяснения нет — равно как и безумного. Очевидно, не только Бог Троицу любит, но и оппонирующие Ему силы ее метят. По крайней мере ваш покорный слуга, почитающий себя твердолобым рационалистом, располагает тремя примерами из области чудес.
Чудо первое. Это произошло лет шесть тому назад. Я был на службе. В перерыве ко мне подходит коллега. Он только что говорил по телефону со своим Медвежонком (такие нежности супружеские: называть друг дружку Медвежонком) и “знаете, господин Гиршович, мой Медвежонок нашла в лесу ваш паспорт”.
Немецкие шуточки.
— Знаете, господин Вильд, это исключено. Мой паспорт срочно нуждался в продлении, я отослал его в посольство.
— Гм… — Мол, позвольте ему в этом усомниться.
Не позволю, господин шутник.
— И утром мне доставили его заказной почтой. Верно, то был мой однофамилец и тоже обладатель израильского паспорта. Потерял, гуляя в лесу, а ваша Катрин нашла… Шиллера читали, “Поликратов перстень”?
Баллады Шиллера они проходят в девятом классе.
— Но Медвежонок говорит, что там ваша фотография. Вы на ней совсем молодой. И зовут вас почему-то Йозеф.
Звоню домой:
— Иосиф, проверь, где твой паспорт?
Паспорта нет.
Накануне мой сын, тогда еще двадцатилетний студент, приехал домой на каникулы. Взял в Тюбингене напрокат машину и сдал ее в Ганновере. Надо сказать, в продолжение его такой вот шестичасовой автопробежки я живу по другим законам, нежели обычно. Но вот в два часа ночи в замке поворачивается ключ…
— Госпожа Вильд нашла твой паспорт в лесу.
Он испытывает то же, что я, когда в два часа ночи в замке поворачивается ключ… Нет, он не представляет себе, как это могло произойти! Мимо того леса не проезжал, вообще нигде не задерживался. Разве что подхватил двоих: одного при выезде из Тюбингена, другого — километров через двести, на бензоколонке: этот последний сидел на заднем сиденье.
Я потом долго распутывал эту историю. Никак. Выходило надуманно и глупо. Поэтому своих версий приводить не стану. Нет смысла предоставлять слово доктору Ватсону в отсутствие Шерлока Холмса.
* * *
Другая загадка, раскрыть которую мне не по силам, — она как бы загадана не мне персонально, но каждому, способному ее обнаружить. Между 1948 годом и серединой пятидесятых, вплоть до ХХ съезда партии, несколько десятков миллионов кинозрителей могли бы, подобно мне сегодня, чесать репу. Но время было голодное, во всем недород, очевидно, не было и репы. Во всяком случае кроме меня, боюсь, никто из смотревших фильм Чиаурели “Падение Берлина” не обратил внимания на одну деталь. Скорее всего тем, кто в состоянии отличить “Свадебный марш” Мендельсона от “Полонеза” Огинского, это показалось несущественным (об остальных говорить не приходится). Мне довелось посмотреть этот фильм лишь недавно. Он шел по одному из русских каналов к “60-летию Великой Победы” — рука сама проставляет здесь кавычки. В сцене бракосочетания Гитлера и Евы Браун звучит “Свадебный марш” Мендельсона. Спору нет, мелодия эта — клише для осмеяния мещанского брака, немецкого филистерства. Но она же клише и в том смысле, что при нацистах была под запретом. Почему, например, Шостакович не использовал “Свадебный марш” из “Лоэнгрина”? Я не допускаю мысли, что ему не по силам было справиться со стоявшей перед ним задачей без того, чтобы переступить через одно клише ради использования другого. И уж подавно не могу представить себе Шостаковича, позабывшего, кéм был Мендельсон — и чéм он был — в Третьем рейхе.
Если “Пушкин — это наше все” по-русски, то “Шостакович — это наше все” по-советски. Так как же это понимать: еврей Мендельсон, держащий “златые венцы” над головами первых нацистских молодоженов? Что, Дмитрий Дмитриевич незаметно скрестил средний и указательный пальцы — тайный знак недавней жертвы “космополитических” гонений: не верьте моему раскаянию? Или, наоборот, композитор нашел оригинальный способ продемонстрировать мазохистскую преданность огревшей его плетке? Или, соединив свастику с магендовидом, ложно сигнализирует “кому следует”: дескать, разоружился, учел, больше не буду, а сам пишет в стол вокальный цикл “Из еврейской народной поэзии”? Или здесь всего помаленьку, и тогда “Свадебный марш” Мендельсона на свадьбе Гитлера — это чистейшей воды орвелловская шизофрения?
Не знаешь и никогда не узнаешь — как с найденным в лесу паспортом.
* * *
Третий случай своей таинственностью пугает. Типа НЛО. Угроза, исходящая от неведомых сил. Машина, сконструированная человеком и способная на самостоятельные действия. Или того пуще: власть над нею ты незримо делишь с кем-то еще.
Излагаю по свежим следам. Я готовил к печати книгу. Текст, как водится, был пытан каленым редакторским железом, затем процежен через ситечко корректорскоголупоглазия. Случайная шелуха и позорные ляпы скрупулезнейшим образом удалены и надежно захоронены — по примеру упырей, радиоактивных отходов и тому подобной нечисти. В могилу был вбит осиновый кол по всем правилам компьютерного искусства.
Наконец открываю долгожданный сборник повестей под вычурным названием “Шаутбенахт” (поверьте, вычурно только на первый взгляд). И вижу: все огрехи на месте. Исправлений, внесенных рукой сурового, но справедливого редактора, как не бывало. “Опечутки”, выведенные под всевидящим корректорским оком, копошатся снова. Та же судьба постигла и “последнюю волю автора” — последнюю авторскую правку. Компьютер только притворился, что принимает ее к сведению, а сам проигнорировал начисто.
Взять такое предложение: “Знание самоуверенно, во всяком случае подле незнания, когда то нелюбознательно”. Неспособный уразуметь своими электронными мозгами, “что хочет нам сказать автор”, компьютер автоматически пишет “когда-то” — через дефис. Так ему привычней. Все равно же непонятно, так пусть уж никому не будет понятно. Известно, что этот автор пишет темно. То есть каждое слово знакомо, а смысл — тю-тю, “утюкает”.
По этой же причине “мандаринки раскидаев, под разноцветной фольгой скрывающие труху”, превращаются в “мандаринки раскидав…” А вот (на странице двести двадцатой) вместо “голов” читаешь “голосов”. Почему? Да очень просто. Снова сработал компьютерный здравый смысл: рядом слово “дуэт”. Ведь компьютер не понимает слов, он их нюхает. Несмотря на всю свою электронику, он дремучий и совершенно невежественный, вроде тех, кто говорит и пишет: “по приезду”, “по приходу”. И долго еще летящее в колодец “у-у!” будет тебя преследовать ночами: стыд какой! Иди объясняй потом, что это не ты, это он исправил предложный падеж на дательный, а у тебя было написано: “И по своем переименовании…” (с. 298). И т. д, и т. д., и т. д.
С подобным явлением — бунтом машин — я сталкиваюсь впервые. До сих пор считал это чем-то из области фантастики: “Восстание роботов? Компьютеры, наделенные собственной волей, угрожающие человечеству гибелью? Ах, я вас умоляю”.
А что как такое возможно? Я же по малодушию принимаю “нежелаемое за недействительное”… Чур меня! Чур меня! Чур меня!