Из воспоминаний
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2009
Перевод С. Тонконогова
Войцех Лободзинский#
Моя война
Из воспоминаний
Перевод с польского С.Тонконоговой
Начало моей войны
7 сентября 1939
Разбудило меня громыханье- наверно, поднимают рольставни в магазине. Минуту спустя звук повторился. Еще и еще. Странно… Открываю глаза. Прямо над головой, всего в нескольких метрах, листья каштана- красивые, блестящие от росы. Рядом, под одним со мной одеялом, спит Анджей, мой восьмилетний брат, самый младший. Теперь все понятно. Идет война, а мы- то есть мама и трое детей (отец, мобилизованный в конце августа, перед отправкой на фронт отвез нас к дяде с тетей в Лодзь)- удираем от немцев.
“Рольставни”- это далекие разрывы бомб. Накануне вечером мы в панике покинули Лодзь и ночью добрались до Варшавы. Дорога была ужасная: скопище телег, автомобилей, воинские обозы. В придорожных кюветах брошенная или раздолбанная техника, раздувшиеся до немыслимых размеров конские трупы.
Труднее всего было пробираться через маленький городишко: объятые пламенем дома, стена огня, тучи дыма, черные фигурки неведомо куда и зачем бегущих людей. Позже я не раз видел подобное, но тогда это было впервые. Странно- я нисколько не боялся. Помню лишь единственное чувство- удивление. Все эти картины, напрочь отрезав мой прежний мир, порождали множество вопросов: что все это значит? как такое возможно? неужели так теперь будет всегда? Порой на глаза навертывались слезы, впрочем, не эти вопросы их вызывали, а дым, смрад обугленного мяса, резины, выхлопных газов и бог весть чего еще.
В Варшаве- затемнение, лишь кое-где посветлей, это догорают пожары, их пытаются тушить пожарники и какие-то вспомогательные службы. Здесь тоже чад, разве что не такой едкий, меньше ест глаза.
Оказалось, все знакомые уехали, гостиницы переполнены, располагаться придется под открытым небом. К счастью, погода чудесная, тепло как в июле. Глубокой ночью устраиваемся в каком-то парке, на Праге, теперь я знаю, что в Скарышевском. Утром убеждаюсь, что парк красивый: стройные деревья самых разных видов, декоративные кусты вокруг белого, крытого красной черепицей особняка. Есть и подернутый ряской пруд с кувшинками, извилистые каналы, горбатые мостики над ними. И чудесная зеленая прогулочная лодка. Много лет спустя на ум, вероятно, пришел бы Моне, но тогда я увидел только отличное место для игр.
Увы, не до игр было… в парке полно таких, как мы, беженцев, множество машин, мотоциклов, паутинная сеть полевых телефонных линий, вооруженные патрули. Война как-никак.
Война и здесь, в парке, и в небе тоже. Там, высоко, в безоблачной синеве проносятся косяки маленьких серебристых крестиков, издавая монотонное басовое урчанье десятками своих мощных моторов. “Дорньеры”,- замечает кто-то осведомленный. К самолетам медленно тянутся шнурочки желто-оранжевых четок- светящиеся снаряды зенитной артиллерии. Снаряды летят по параболе, чтобы в конце пути, на большой высоте, где-то поблизости от серебристых крестиков, расцвести маленьким сероватым облачком. Красивое, захватывающее было бы зрелище, если б не беспрерывные взрывы по другую сторону Вислы и не дым пожарищ, все плотнее окутывающий крыши Старого города.
Впрочем, тут, в “нашем парке”, где небо пока что оставило нас в покое, общество беженцев взбудоражено иного рода переживаниями.
Утром жандармерия арестовала шпиона.
ШПИОН! В первые дни войны это слово было у всех на устах, обретая почти магический смысл. Оно пробуждало ужас, ненависть, преувеличенную подозрительность: “шпион”, “диверсант”, “парашютист”, “пятая колонна” слышалось отовсюду, склонялось во всех падежах.
Несмотря на мамин запрет, мы с братом идем поглазеть на шпиона. Разочарование. Ничего страшного! Молодой дяденька, щуплый, невзрачный, с серым, ничего не выражающим лицом. Одет в форму рядового пехотинца: суконная гимнастерка, штаны, на ногах обмотки. Пояса нет, кокарды тоже, зато на запястьях сверкают наручники. Держится он спокойно, даже можно сказать безучастно, сидит на ящике, время от времени с комичной миной что-то шепчет себе под нос и курит сигарету за сигаретой. Подумать только, жандармы не скупясь снабжают его куревом! Столпившиеся вокруг зеваки этим недовольны, всем хотелось бы узнать, как именно шпионил этот шпион, однако никто толком ничего объяснить не может. Вроде бы пускал “зайчиков”- подавал зеркальцем какие-то знаки немецким самолетам; впрочем, охраняющие шпиона жандармы никакой информации не дают, еще и разгоняют зевак. В воздухе общая враждебность, истерия.
Лишь один из толпы, тучный старик- как позже выяснилось, врач-пенсионер,- всячески пытается вовлечь арестанта в разговор, но конвоиры решительно пресекают любые контакты.
Ближе к полудню подходят трое патрульных во главе с сержантом жандармерии и уводят арестанта в глубь парка. Тучный доктор пошел было с ними, но тут же вернулся, возмущенный. Спустя час или два арестанта приводят обратно. Он снова усаживается на ящик, закуривает очередную сигарету.
С наступлением сумерек беженцы начинают собираться в путь- идти дальше можно только ночью, днем немецкие истребители с бреющего полета обстреливают все, что движется по шоссе. Впрочем, нам хорошенько досталось и здесь, в парке: средь бела дня мы пережили налет бомбардировщиков, сбросивших на парк несколько бомб. К счастью, обошлось без жертв.
Из-за всеобщего замешательства о шпионе как-то подзабыли. Вспомнили, лишь когда появился небольшой отряд во главе с офицером. Офицер что-то сказал арестованному, тот молча встал, еще раз затянулся, отбросил окурок- оранжевый огонек, описав дугу, упал в траву- и, подойдя, носком ботинка втоптал его в землю.
Офицер, явно нервничая, стал подгонять арестанта, тот одернул гимнастерку, поправил фуражку и, поддерживая спадающие штаны, пошел с отрядом. Люди замолкли. Воцарилась напряженная тишина, слышно было лишь комариное жужжанье да фырканье лошадей где-то поблизости, у коновязи. Все чего-то ждали.
Внезапно откуда-то из глубины парка донесся залп и, спустя минуту,- одиночный пистолетный выстрел. Стоявший рядом со мной пожилой мужчина в железнодорожной форме снял шапку и, опустившись на колени, перекрестился; кое-кто последовал его примеру. Поднявшись и отряхивая штаны, железнодорожник со странным выражением лица посмотрел мне в глаза:
-Запомни, парень, был человек и нет человека.
-Да не в том дело,- все взгляды обратились к доктору,- этот несчастный был психически болен, а мы его убили… И ведь это только начало.
Начало? Начало чего? Думаю, не только я, десятилетний пацан, но и никто из окружающих не мог предположить, началом чего это было.
В тот мрачный день мы с братом все же нашли возможность поразвлечься. Много разного рода развлечений было в моей жизни- и в детстве, и в молодые годы, и в немолодые тоже. Но все они забылись, все, кроме того, единственного, запомнившегося навеки.
Я уже говорил: в парке была небольшая прогулочная лодка. Ничейная лодка, близко, рукой подать, как же этим не воспользоваться? Весел, правда, в ней не было, но у меня имелась при себе финка, так что выстругать две палки из веток орешника не составляло труда. Улучив момент, когда опекавшие нас взрослые (мама, тетя Марта и сын ее Генек- водитель легковушки, на которой мы ехали) отвлеклись, мы с братом столкнули лодку в воду и… прощай, материк!!!
Сперва мы отталкивались палками, но, когда, очень скоро, перестали доставать дно, использовали палки как весла в байдарке. В восторге от своего предприятия, мы свернули в один из каналов. Лодка продвигалась медленно: с такими веслами далеко не уедешь, но минут через 10-15 мы все же почти приблизились к красивому мостику с перилами из кованого железа в стиле модерн. Примерно в то же время в небе над Вислой с нашей стороны появился самолет с черными крестами на странно выгнутых крыльях. Сперва он летел довольно высоко, но внезапно с надрывным воем ринулся носом вниз к земле. Вой умолк, когда самолет исчез из нашего поля зрения за деревьями, но тут же раздался оглушительный грохот. Мы были вне себя от радости: наша зенитная артиллерия сбила фрица! Фриц бахнулся о землю! Спустя несколько минут ситуация повторилась: такой же самолет с таким же воем рухнул вниз, затем последовал грохот. В этот раз мы увидели еще и вспышку где-то между деревьями парка.
Это было так здорово, так патриотично, так победоносно! Однако же пора было возвращаться. Мама как-никак беспокоится. Вскоре мы выплыли из канала в пруд. И когда были уже метрах в пятидесяти от нашего причала, появился третий самолет, который тоже был сбит. Вот тут мы и увидели нашего кузена: он бежал вдоль берега, махал нам руками- мол, возвращайтесь немедленно- и что-то кричал, но рев самолета заглушал его слова. Мы налегли на “весла”, но, увы, лодка едва тащилась. Внезапно Генек, как был в одежде, бросился в воду, кролем подплыл к нам и с силой толканул лодку к берегу. Едва ее нос уткнулся в сушу, Генек схватил нас с Анджеем за шиворот и помчался с нами к откосу.
Пока он волок нас вверх по склону, я услышал где-то высоко в небе вой очередного сбитого самолета. Только мы успели взобраться на откос, как Генек повалил нас на землю. Вой усиливался, он словно пробуравливал мне спину. Я не выдержал и, чуть приподняв голову, со страхом глянул вверх- среди деревьев мелькнул темный силуэт самолета, потом раздался сильнейший взрыв, и нас накрыло потоком воды, грязи и водорослей. Как в морской битве: подстрелили- потопили. От лодки не осталось и следа.
Не думаю, что пилот бомбардировщика хотел потопить лодку (теперь она уже скорей была подводной лодкой); не исключено, что целью его была наша машина, укрытая тут же рядом, под деревьями,- он мог заприметить солнечные блики на никелированных частях кузова. И ошибся на какой-нибудь десяток с небольшим метров.
Невдомек мне тогда было, что в тот самый момент кончилось мое детство. За месяц до своего десятилетия я вступил в пору мужской зрелости.
(далее см. бумажную версию)