Владимир Набоков в переписке и дневниках современников. Составление, перевод, вступление и примечания Н. Мельникова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2009
К 110-летию Владимира Набокова
«Я НЕ ПОНИМАЮ, ИЗ ЧЕГО СОТВОРЕН ЕГО МИР…»
Владимир Набоков в переписке и дневниках современников[1]
Составление, перевод, вступление и примечания Н. Мельникова
Свой стодесятилетний юбилей Владимир Набоков встречает забронзовевшим классиком. Давно прошли те времена, когда его творения будоражили умы читателей своей дерзкой новизной и «непристойностью», а критиков провоцировали на жаркие газетно-журнальные сшибки. Ныне писатель включен в академические святцы и стал кормом для эрудированных педантов, которые свято уверены: «в прозе Набокова главное — это параллели, переклички, ситуационные и мотивные рифмы», а потому с маниакальным упорством выискивают в ней литературные «подтексты» и «претексты», «интратекстуальные эквивалентности», коды и, конечно же, анаграммы, будто бы таящиеся буквально в каждой набоковской строчке…
Охота за параллелями — увлекательное занятие (хотя, как показывает пример Чарльза Кинбота, чревата безумием). Куда интереснее, на мой взгляд, погрузиться в прошлое и поэтапно, шаг за шагом, проследить процесс формирования писательской репутации Набокова, а если получится — восстановить тот образ, который запечатлелся в сознании современников, еще не загипнотизированных его звездным статусом, еще не ослепленных той лучезарной легендой, в которую он облек свое имя.
Именно этой цели и посвящена данная публикация, в которой приводятся выдержки из писем и дневников набоковских современников, прежде всего собратьев по перу, чьи мнения о «литературной личности» писателя и его произведениях представляют особый интерес, поскольку были высказаны без расчета на публичный резонанс, с предельной искренностью (насколько это возможно в рамках эпистолярного и дневникового жанров). Разумеется, мнения эти крайне противоречивы и субъективны. Зачастую они обусловлены писательской ревностью, элементарной завистью к успешному сопернику и порой говорят гораздо больше не о Набокове, а об авторах тех или иных высказываний, среди которых — и безвестные литераторы «незамеченного поколения» русской эмиграции, и именитые зубры, фигуры «первого ряда», представляющие разные культурные традиции и этнопсихологические стереотипы восприятия: Бунин, Шмелев, Георгий Адамович, Корней Чуковский, Ивлин Во, Кингсли Эмис, Исайя Берлин, Керуак, Фаулз.
Неудивительно, что диапазон высказанных ими оценок предельно широк — от благоговейного поклонения до стойкого отвращения, и нам нелегко будет составить цельный образ писателя из обманчивых отражений, порожденных зеркалами чужих душ. Буквально в каждом фрагменте цитатной мозаики перед нами предстанет весьма специфический Набоков (Сирин), имеющий мало сходства с Набоковым других авторов: «ломака, весь без души, весь — сноб вонький»; «хорошо воспитан»; «хам не по природе, а по выбору, гордыне»; «отличный малый»; «безнравственный старик, грязный старик»; «искренний и сильный талант»; «талантливый, эгоцентричный, игривый клоун, дурачащийся перед зеркалом»; «один из самых талантливых современных русских писателей»; «никогда не был глубоко связан с русской культурой… законченный космополит»; «настоящий русский интеллектуал дореволюционного типа, полный шуток и веселья»; «ипохондрик»; «мошенник и словоблуд»; «слегка не в своем уме»; «настоящий барин»; «жулик, самый настоящий жулик»…
Как видим, картина получается, мягко говоря, пестрой. Вероятно, многих набоковских почитателей разочарует этот «портрет без сходства», который на протяжении полувека создавался усилиями людей, не подозревавших о существовании соавторов и даже в собственную оценочную палитру намешавших красок всевозможных цветов и оттенков.
Вот уж действительно: «Друг друга отражают зеркала, / Взаимно искажая отраженья…»
Но самого Набокова, «великого мастера мистификаций и розыгрышей», не раз обращавшегося к теме непрозрачности и неуловимости человеческого «я», составленная нами коллекция его ликов и личин, скорее всего, позабавила бы. Ведь неслучайно устами героя-повествователя одного из лучших своих русскоязычных творений, повести «Соглядатай», он провидчески утверждал: «Ведь меня нет, — есть только тысячи зеркал, которые меня отражают. С каждым новым знакомством растет население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то множатся. Меня же нет…»
Его нет с нами более тридцати лет. И все же «цепким паразитом» он живет, меняя цвета и обличья, в каждом из нас, навсегда околдованных его словесным волшебством. И каждый раз, когда мы обращаемся к его книгам, «продленныйпризракбытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, — и не кончается строка», и вновь и вновь нас дразнит тайна «истинной жизни» и бессмертия великого писателя.
Николай Мельников
Из дневника Веры Буниной, 24 декабря 1929
<…> Книга Яну от Сирина. Мне понравилась надпись: «Великому мастеру от прилежного ученика», он не боится быть учеником Яна, и видимо даже считает это достоинством, — вот что значит хорошо воспитан. <…>
С Двух берегов.С. 204.
…25декабря 1929
<…> Вчера прочли 2 рассказа Сирина. «Возвращение Чорба» — заглавие хуже всего. Рассказ жуткий, много нового, острого, но с какой-то мертвечинкой, и как он не любит женщин. «Порт» — много хуже, и о русских пишет почти как иностранец. Хорош Марсель. А сегодня «Звонок» — очень хорошо! Но жестоко и беспощадно. Он умеет заинтересовывать и держать внимание. Фокусник сидит в нем, недаром так хорошо он изобразил его в «Карт<офельном> эльфе». Второй рассказ «Письмо в Россию»- хорошо, но пишет он о пустяках. Мы попросили потом прочитать Яна «Несрочную весну». Нет, Сирину еще далеко до него, не тот тон, да и не та душа. <…>
С Двух берегов. С. 205.
Из дневника Галины Кузнецовой, 25 декабря 1929
<…> Сирин прислал книжку только что вышедших рассказов. Читаем ее вслух. Очень талантлив, но чересчур много мелочей и кроме того есть кое-что неприятное. А все-таки никого из молодых с ним и сравнивать нельзя! <…>
Грасский дневник. С. 124.
Из дневника Веры Буниной, 26 декабря 1929
<…> Читали два рассказа Сирина, «Сказка» и «Рождество». «Сказка» — написанный очень давно, поражает своей взрослостью. И как чудесно выдумал он черта — стареющая толстая женщина. Как он все завернул, смел очень. А ведь почти мальчишкой писал. Да уж очень много ему давалось с детства: языки к его услугам, музыка, спорт, художество, все, все, все. О чем бы ни хотелось писать, все к его услугам, все знает. Не знает одного — России, но при его культурности, европеизме, он и без нее станет большим писателем. «Рождество» — лиричнее и потому слабее, не в лирике у него дело, но бабочка написано <так!> превосходно, молодец! <…>
…27 декабря 1929
<…> Два рассказа Сирина. «Гроза» — слаб, а «Бахман» очень хорошо! Сирин тонко знает музыку. <…>
…28 декабря 1929
<…> Вечером обычное чтение. «Подлец». <…>
…29 декабря 1929
<…> Вечером опять Сирин. «Пассажир» и «Катастрофа». Как у него всегда работает воображение, и как он всегда и все рассматривает со всех сторон и старается найти новое и подать самое простое блюдо, приготовленное по-новому. Это вечное искание и интересно. Сквозь Proust’а он прошел, да я думаю не только сквозь Рroust’а, а сквозь многих и многих, даже утерял от этого некоторую непосредственность, заменяя ее искусностью, а иногда фокусом. <…>
…30 декабря 1929
<…> Кончили Сирина и жаль: последние рассказы «Благодать» и «Ужас» — очень противоположны, но оба хороши. В «Благодати» даже новая нота — примирение с миром. Что это — случайность? Или он поедет когда-нибудь по этому пути? Во всяком случае — писатель он крайне интересный, сочетавший все последние достижения культуры запада с традицией русской литературы и даже с âmе slаvе[2].
Он войдет в европейскую литературу и там не будет чужд. Ведь все до сих пор русские писатели, которыми восхищают<ся> европейские собратья, все же относятся к ним, к<а>к к японской живописи некогда. Восхищаются, берут кое-что от нее, но все же она остается для европейского взгляда чуждой. А Сирин, мне кажется, не имеет этой чуждости, Россия у него на втором плане, на первом общечеловечность. «<Картофельного> Эльфа» пропустили, т<ак> к<а>к уже читали. <…>
С Двух берегов. С. 206.
…19 января 1930
<…> Вечером читали «Защиту Лужина». Местами хорошо, а местами шарж, фарс и т.д. Фокусник он ужасный, но интересен, ничего не скажешь. Но мрачно и безысходно. Но Лужин это — будет тип. В каждом писателе, артисте, музыканте, художнике сидит Лужин. <…>
С Двух берегов. С. 186.
Из дневника Галины Кузнецовой, 15 октября 1930
<…> После завтрака пошли каждый по своим делам. Я ходила в библиотеку. На вопрос мой, что теперь больше всего читают и спрашивают, библиотекарша ответила:
— Конечно, бульварное. А потом книги, где нет революции. Так и просят: «Только, пожалуйста, без революции!» Хотят отдохнуть на мирной жизни. <…>
Я спросила о Сирине.
— Берут, но немного. Труден. И потом, правда, что вот хотя бы «Машенька». Ехала-ехала и не доехала! Читатель таких концов не любит! <…>
Грасский дневник. С. 181.
…2 ноября 1930
<…> Мы всю дорогу говорили о Сирине, о том роде искусства, с которым он первый осмелился выступить в русской литературе, и Иван Алексеевич говорил, что он открыл целый мир, за который надо быть благодарным ему. <…>
Грасский дневник. С. 184.
…27 ноября 1930
<…> После завтрака Дмитрий Сергеевич [Мережковский], по обыкновению, ушел отдыхать, Володя отправился заказывать билеты, а мы втроем остались с З. Н. [Гиппиус]. <…> На этот раз она была мила и старалась говорить откровеннее и понять нас. Говорила, что теперь нет ничего интересного для нее в молодых писателях, что все «Фельзены и Поплавские ее разочаровали». <…>
Потом говорила о Сирине. Он ей тоже не нравится. «В конце концов так путает, что не знаешь, правда или неправда, и сам он — он или не он… И так хочется чего-нибудь простого…»
Грасский дневник. С. 191.
Михаил Карпович — Владиславу Ходасевичу, 12 апреля 1932
<…> На днях видел здесь Сирина(который мне, между прочим, понравился — он оказался гораздо проще и милее, чем я почему-то ожидал), и вот он рассказывал, что недавно в Берлине советский писатель Тарасов-Родионов, убежденный коммунист, по собственной инициативе добился свидания с ним, Сириным, и в разговоре очень хвалил его писания, с которыми он (Тарасов) познакомился давно за границей, убеждал Сирина, что он совсем не «буржуазен», и старался уговорить его ехать в Россию!Не думаю, чтобы ему подобное задание могло быть дано Г.П.У. Для чего и кому Сирин в России нужен? <…>
Диаспора. Вып. 4. 2002. С. 406.
Владимир Деспотули — Александру Бурову, 24 сентября 1932
<…> Человек, способный так тонко чувствовать, как Буров, — для меня во сто крат дороже прилизанного Сирина… Что же толку, когда от него у меня на душе холодно… Сердцем я ему не верю. Он не знает страдания и копается в сортирных мелочах. Может быть, жизнь его со временем стукнет хорошо башкой о стенку горя и страданий — тогда, вероятно, и он сможет затронуть душу. <…>
Диаспора. Вып. 8. 2007. С. 309.
Георгий Адамович — Александру Бурову, 23 февраля 1934
<…> А Сирин все-таки писатель замечательный, хотя и автомат. Он мне нисколько не интересен и не «нужен», но не могу ему не удивляться. <…>
Диаспора. Вып. 8. 2007. С. 334.
Владимир Деспотули — Александру Бурову, 11 марта 1934
<…> Прочитали ли Вы «Повесть о пустяках» Темирязева, — замечательная книга. Я прочитал ее тотчас после сиринской «Камеры», — и все хождения по проволоке словесного искусства, все жонглерские ухищрения жеманного иностранца, очень четко говорящего по-русски Сирина показались подлинной ерундой по сравнению с пустяками Темирязева.
<…> В Берлине — русском заштатном городе — новостей никаких. Сирин презирает весь мир и, вероятно, потихоньку бегает к девочкам. За три марки и с хлыстом. <…>
Диаспора. Вып. 8. 2007. С. 318.
Анатолий Штейгер — Зинаиде Шаховской, 5 июля 1935
<…> Я несколько раз виделся с Сириным и был на его вечере, на котором было человек 100-120 уцелевших в Берлине евреев, типа алдановских Кременецких — среда, от которой у меня делается гусиная кожа, но без которой в эмиграции не вышло бы ни одной строчки по-русски. Сирин читал стихи — мне они просто непонятны, — рассказ, очень средний, — и блестящий отрывок из biographieromancée — шаржа? памфлета против «общественности»? — о Чернышевском. Блестящий.
А что Вы скажете о «Приглашении на казнь»? Знаю, что эс-эры, от которых зависело ее появление в «Совр<еменных> записках», дали свое согласие с разрывом сердца… Сирин чрезвычайно к себе располагающ — puisc’estunmonsieur[3], — что так редко у нас в литературных водах, — но его можно встречать 10 лет каждый день и ничего о нем не узнать решительно. На меня он произвел впечатление почти трагического «неблагополучия», и я ничему от него не удивлюсь… Но после наших встреч мой очень умеренный к нему раньше интерес — необычайно вырос. <…>
Шаховская З. Отражения. —
Иван Шмелев — Ивану Ильину, 18 июля 1935
<…> Сладкопевчую птичку Сирина… полячок Худосеич — из злости! — из желчной зависти и ненависти к «старым», которые его не терпят, из-за своей писат<ельской> незадачливости, — превознес, а всех расхулил — «жуют-пережевывают». <…>
Сирина еще не опробовал я, но наперед знаю его «ребус». Не примаю никак. И протчих знаю. Не дадут ни-че-го. А Сирин останется со своими акробатическими упражнениями и жонглерством «все в том же классе», как бы ни лезли из кожи Х<одасевичи> и Гады. Сирин, к сожалению, ничего не дал и не даст нашей литературе, ибо наша литература акробатики не знает, а у Сирина только «ловкость рук» и «мускулов», — нет не только Бога во храме, но и простой часовенки нет, не из чего поставить. <…>
Ильин И. А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (1935-1946) /
Сост. Ю. Т. Лисицы. — М.: Русская книга, 2000. С. 81-83.
Георгий Адамович — Александру Бурову, 24 июля 1935
<…> Насчет Сирина — не могу с Вами согласиться. Соглашаюсь только, что он отталкивающий писатель, — но с удивительным (и для меня еще неясным) даром. Во всяком случае, уверяю Вас, — он глубже и правдивее, при всех своих вывертах, чем Божья коровка Борис Зайцев, которого Вы причисляете к «подлинным». <…>
Диаспора. Вып. 8 , 2007. С. 348.
Иван Шмелев — Ивану Ильину, 5 августа 1935
<…> Отравился Сириным (58 кн. «С<овременных> З<аписок>») «Приглашение на казнь»! Что этт-о?!! Что этт-о?! Наелся тухлятины. А это… «мальчик (с бородой) ножки кривит». Ребусит, «устрашает буржуа», с<укин> с<ын>, ибо ни гроша за душой. Всё надумывает. Это — словесн<ое> рукоблудие. (Оно и не словесное там дано) и до — простите — изображения «до ветру». И — кучки. Какое-то — испражнение, простите. Семилеткой был я в Москве на Новинском — в паноптикуме и видел (случайно): сидит нечто гнусно-восковое и завинчивает штопор себе в…! — доныне отвращение живет. Вот и С<ирин> только не Ефрем и не вещая птица. Хоть и надумал себе хвамилию. Лучше был бы просто свой — Набоков. Весь — ломака, весь без души, весь — сноб вонький. Это позор для нас, по-зор и — похабнейший. И вот «критики»… — «самое све-же-е»! Уж на что свежей: далеко слышно. Эх, бедняжка Эммочка… не уйтить ей от… Сирина. <…>
Ильин И. А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов. С. 87.
Анатолий Штейгер — Юрию Иваску, 30 января 1937
<…> Сейчас в Париже сезон литературных вечеров. <…> Был вечер Сирина, исключительно многолюдный. Сирин читал отрывок из своего романа о Чернышевском, некоторые отрывки из этого романа я слышал уже в Берлине. Впечатление от этих отрывков и чтения (на редкость актерского) неловкое и тягостное, но мне кажется, что подбор их умышленно сделан для развлечения публики, которая и осталась очень довольной. Из разговоров с Сириным я знаю, что этот роман и серьезнее, и умнее. Но сиринское формалистическое жонглерство — у Сирина — представляется мне все же загадкой. <…>
Canadian-American Slavic Studies. 2003. Vol. 37. № 1/2. P. 91.
Оскар Грузенберг — Михаилу Мильруду, 20 июля 1937
<…> После злобной статьи против меня <…> не может быть и речи о каких-либо сношениях с Пильским. Я одобрил и одобряю его фельетон о Сирине, которого люблю как сына В. Д. Набокова — близкого моего друга и автора трогательной статьи обо мне в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Сирина я знал с первых месяцев его бытия, и меня трогала восторженная любовь к нему В. Д. Помню, в Берлине, за полгода до подлого убийства, Набоков в обществе нескольких друзей праздновал скромно новоселье. Он говорил мне с восторгом о таланте сына, приехавшего из Англии на побывку в Берлин. Он заставил сына прочесть мне стихи на смерть Блока, — стихи холодные, картонные. Нечто вроде казарменной переклички: Пушкин, Лермонтов и др. Большой художественный талант Сирина дал сбой. То, что он пишет на русском языке, он никогда не решился бы напечатать на английском. Последняя его выходка в отношении русской литературы и дорогих мне имен встретила удачную отповедь у Пильского. Я похвалил — вот и все. <…>
Русская печать в Риге: Из истории газеты «Сегодня» 1930-х годов. — Стэнфорд, 1997. Кн. V. С. 97-98.
Иван Бунин — Елизавете Малоземовой, 7 декабря 1937
<…> Я думаю, я повлиял на многих. Но как это доказать, как определить? Я думаю, не будь меня, не было бы и Сирина (хотя на первый взгляд он кажется таким оригинальным). <…>
С Двух берегов.С. 180.
Из дневника Якова Полонского, 14 марта 1938
<…> Были вчера в Русском Театре на пьесе Сирина «Событие» — полный до отказа зал… Бунин, говорят, громко ругался во втором и третьем актах. <…>
Время и мы. 1980. № 55. С. 281.
Иван Бунин — Марии Карамзиной, 29 марта 1939
<…> Сирин все-таки нестерпим — лихач возле ночного кабака, хотя и замечательный. <…>
Литературное наследство. Т. 84. Иван Бунин: В 2 кн. Кн.1. –
М.: Наука, 1973. С. 680.
Из «Литературного дневника» Евгения Гессена, 17 апреля 1940
<…> Перечел «Подвиг» Сирина. Хорошо: а все же Сирин не умен, а культурен: культура оформления чувств. Это — тоже результат ума; даже и есть — ум, да только не свой, а — предшественников. <…>
…28 мая 1940
<…> По-моему, С<ирин> идет по пути того <же> преступления против искусства, что и Гумилев (страх человеческого). P. S. Не в смысле низменном, а — откровенности: страх не выдержать экзамена, как человек. <…>
Поэты пражского «Скита». Проза. Дневники. Письма. Воспоминания /
Сост. О. М. Малевича. — СПб.: Росток, 2007. С. 511, 512.
Алексей Гольденвейзер — Марку Алданову, 13 сентября 1940
<…> Сирина сейчас нет в Нью-Йорке. Я видел его в июне, незадолго до его отъезда на ферму, по приглашению профессора Карповича. Он скоро возвращается, и я тогда спрошу его, состоятся ли его лекции в Калифорнии. Вы можете писать ему по адресу Толстой — Фаундэшэнъ, 16 289 4-ая авеню, Нью-Йорк. <…> Сирин жаловался, что американские издатели дают авторам подробные инструкции: о чём писать, кого хвалить и кого ругать, какую развязку дать роману, и т.д. На темы о русских беженцах никакого спроса нет: устарели. Но разлагающиеся Советы и разлагающаяся французская демократия, как тема чрезвычайно актуальная, думаю, покажется издателям «хорошим риском». <…>
NOJ / НОЖ: Nabokov Online Journal. Vol. I. 2007. С. 11-12.
Эдмунд Уилсон — Кристиану Госсу, не ранее октября 1940
<…> Хочу также напомнить тебе о Владимире Набокове, про которого я рассказывал, когда был в Принстоне… Его английский превосходен (он учился в Кембридже). Я поражен великолепным качеством его рецензий. Он отличный малый. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 373.
Зинаида Шкловская — Глебу Струве, 3 февраля 1942
<…> Сидела я у себя в комнате и случайно, «подняв кверху рыло», увидела массу книг С<овременных> З<аписок> со статьями Сирина. Можете себе представить, что со мной сделалось. Я набросилась читать и, несмотря на близорукость (если не сказать больше), прочла почти все, стало веселее, но на «Даре» остановилась. Правду сказать, ничего не понимаю. Постараюсь кончить, может быть, поумнею. Как он остроумен, оригинален, жив, умен, интересен, после него тошно читать что-нибудь другое. Знаете ли Вы его адрес? Очень бы я хотела написать ему, легче бы стало, а то не с кем поделиться, все смотрят на него с английской точки зрения, а Вы знаете, что это значит. Вроде как Вий перевел «Приглашение на казнь», а объяснить им невозможно, не поймут. Ведь Сирина нужно понимать и читать меж строк, чувствовать, проникнуть и вдыхать ту атмосферу, которой он окружает свои произведения, а англичан не окунуть в эту атмосферу, им нужно что-то осязательное, точное, а не почти неуловимое. Вот если бы было описание лопаты и цена была бы 6/6, им было бы ясно. <…>
Русская литература. 2007. № 1. С. 223.
Альфред Бем — Иванову-Разумнику, 6 мая 1942
<…> А вот с Вашим отзывом о Сирине-Набокове я не согласен. Это настоящий писатель и, пожалуй, самое крупное сейчас явление после Бунина (которого Вы, кажется, недолюбливали). В Вашем замечании о его языке есть доля правды, но только доля. Сирин умен и знает, что для писателя нет большей беды, как очутиться вне стихии родного языка. Поэтому он создал свой особый язык — «конденсированный» — правильный, но нарочито выхолощенный, если хотите, «лабораторный», но в нем есть своя прелесть — с точки зрения правильности, я думаю, не к чему придраться, но это язык, если хотите, «мертвый», но такой высокой языковой культуры, что невольно им любуешься, ибо это все же мастерство. Сирин, вообще, необычайно «литературный» писатель, впитавший в себя наши величайшие достижения, но писатель без веры, без своего бога — поэтому увлекающий своей выдумкой, но оставляющий неудовлетворенной нашу жажду узнать что-то новое о самом для нас важном, существенном. Уже в Бунине последнего периода это есть, у Сирина «писательство» стало самоцелью и самоутверждением. Но я напрасно занялся в письме таким сложным и спорным вопросом. Вы, я уверен, позже сами Сирина оцените и увидите, что это не перепев, а явление самобытное и очень русское. <…>
Звезда. 2002. № 10. С. 122.
Роман Гринберг — Эдмунду Уилсону, 17 сентября 1943
<…> Владимир, г-жа Набокова и юный Митя недолго погостили у нас. У них всё, кажется, идет хорошо. Юта породила множество новых забавных историй, над которыми мы много смеялись. Владимир и сам по себе напоминает странную, но прекрасную бабочку. Однажды один молодой филолог-русист спросил меня, какое место занимает Набоков в русской литературе. Прежде всего, я отказался от сравнений, потому что ненавижу такого рода вещи. Потом я все же изложил ему свое мнение, тебе, впрочем, известное, что, безусловно, он один из самых талантливых современных русских писателей, хотя и самый неукорененный из них. Последнее — факт его биографии, и я уверен, что всякий раз он сам глубоко это переживает. Он уводит [читателя] в никуда, и всякий раз, когда я читаю его романы (но не рассказы), я ощущаю ужасную пустоту. Честно говоря, я не понимаю, из чего сотворен его мир. <…>
In memoriam. С. 352.
Из дневника Якова Полонского, 23 июня 1945
<…> О Сирине, его поразившем. Иван Алексеевич: — «Блеск, доходящий до разврата. И внутренняя пустота. А потом — жулик, самый настоящий жулик». Говорил долго и не совсем спокойно. Вспомнил, что и у него кое-что взял. «В ▒Господине из Сан-Франциско’ у меня о глазах негра — ▒облупленное яйцо’. Согласитесь, что неплохо. Но он берет и по десять раз на одной странице; душит, так, что сил нет. Я его крестный отец. Был приятелем с его отцом, он мне как-то прислал тетрадь стихов, подписанную ▒Сирин’, с просьбой дать свой отзыв. (Набоков-Сирин тогда еще в Оксфорде учился.) Я сказал, что слабовато, но есть хорошие. Вообще в стихах он лучше, чем в прозе. А подпись не понял — так и написал, что это птица Сирин или Св. Сирин». <…>
Время и мы. 1980. № 56. С. 298.
Иван Бунин — Борису Зайцеву, 10 октября 1946
<…> Милый друг, был у меня Бахрах с твоей книгой «Современных записок». <…> Прочитал — столько огорчений! Сколько истинно ужасных стихов! До чего отвратительна всячески Цветаева! Какой мошенник и словоблуд (часто просто косноязычный) Сирин («Фиала»)! Чего стоит эта одна пошлость — «Фиала»!
Новый журнал. 1978. № 137. С. 170-171.
Эдмунд Уилсон — Элен Мучник, 6 марта 1947
<…> Я разочарован новым романом Володи Набокова и именно по этой причине не буду его рецензировать. Любопытно, что ты о нем скажешь? <…>
Edmund Wilson Letters. P. 412.
Эдмунд Уилсон — Кэтрин Уайт, 12 ноября 1947
Дорогая Кэтрин: я
прочитал рассказы Набокова и считаю, что оба они превосходны. Нельзя заменить
ни слова. Из того, что ты говорила мне о «Знаках и символах», я ждал чего-то
вроде самых омерзительных сочинений французских натуралистов; но в набоковском
рассказе подробности — самого обыденного толка. Суть в том, что родители парня
тоже разделяют идею «соответствий», и без этих деталей рассказ теряет смысл.
Ума не приложу, как кто-то может не понять рассказ, подобно вашим редакторам,
или возражать против отдельных подробностей; а тот факт, что по их поводу
возникли сомнения, наводит на мысль о поистине тревожном состоянии
редакторского ступора. Если
Однако, кроме этого, встает вопрос о всей художественной прозе «Нью-Йоркера», про которую я слышал жалоб больше, чем о чем-то другом в журнале. Ужасно, что рассказ Набокова, такой тонкий и ясный, в глазах редакторов «Нью-Йоркера» превратился в заумный психиатрический опус. (Как могут они заявлять о том, что рассказ грешит литературщиной?) Он может показаться таким по сравнению с теми бессмысленными и пустоватыми анекдотами, которые выходят из-под механического пресса «Нью-Йоркера» и о которых читатель забывает две минуты спустя после прочтения. <…>
Пишу обо всем этом так подробно для того, чтобы ты могла показать письмо всем, кто отвергает набоковский рассказ, и использовала его в своей антиредакторской кампании.
Только что прочел очерк «Мое английское образование», и по-моему, он идеально подходит «Нью-Йоркеру». Не могу вообразить, какие у тебя могут возникнуть сомнения на его счет. Он нигде не дает для них повода, это всего лишь воспоминания, ничем не отличающиеся от воспоминаний о детстве Менкена, которые печатались в «Нью-Йоркере» из номера в номер. Насколько я могу понять твои намеки, проблема здесь в манере письма; я сам не уверен, что означает слово «raiser»[4] в четвертой строке на пятой странице, но во всем остальном я не вижу ничего, что может вызвать возражение. И если уж я завелся, хочу в связи с этим продолжить и выразить протест против того, как в «Нью-Йоркере» понимают стиль. Редактора настолько боятся чего-то необычного, неожиданного, что скоро получат премию за банальность и отсутствие вкуса. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 409-411.
Из дневника Александра Гладкова, 18 февраля 1948
<…> Читаю Сирина «Подвиг». Хорошо! Как художник Сирин сильнее всех зарубежников и должен быть поставлен прямо вслед за Буниным. «Защита Лужина» — книга с проблесками гениальности. <…>
Проза Сирина действует на меня возбуждающе — хочется писать самому. Это третий роман С., который я читаю, а впереди еще пять (в журналах). <…>
In memoriam. С. 531.
Эдмунд Уилсон — Элен Мучник, 11 мая 1948
<…> Знаешь ли ты, что Владимир Набоков будет преподавать русский язык в Корнелле? Они [Владимир и Вера Набоковы] безмерно рады, так как это означает хорошую зарплату, к тому же это единственный университет, где ведется серьезная работа по изучению бабочек. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 451.
Эдмунд Уилсон — Кэтрин Уайт, 12 ноября 1948
<…> Рад, что у Володи все хорошо. Он написал мне, что новое место работы устраивает его гораздо больше, чем Уэллсли. Между прочим, когда я показал ему первое из моих стихотворений-палиндромов, он тут же написал по-русски четверостишие, в котором каждая строка читается одинаково в обоих направлениях. Вся эта тенденция писать стихи задом наперед, наверное, один из симптомов конца цивилизации. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 411.
Роман Гринберг — Эдмунду Уилсону, 19 ноября 1948
<…> Я слышал от Володи, что он очень счастлив в Итаке и этот переезд был для них мудрым решением. Ты, наверное, помнишь о своих страхах за его здоровье прошлой весной. Признаться, я не воспринимал все это всерьез, как он ни хотел нас в этом уверить, потому что знаю — он ипохондрик. Скорее всего, я поеду навестить его в конце этого месяца или чуть позже и потом расскажу тебе подробнее, какими я их нашел. <…>
In memoriam. С. 352.
Роман Гринберг — Нине Берберовой, конец февраля 1950
<…> [Набоков] заканчивает писанием автобиографию на английском: тепличная жизнь в роду Набоковых, куда ни русские дожди, ни ветры не проникали. Читали отрывки. Мастерство восхитительного рода. Выйдет осенью у Харперс’а. <…>
In memoriam. С. 370.
Алексей Струве — Роману Гринбергу, 15 марта 1950
<…> О Сирине сегодня только два слова. <…> Русские его вещи мне нравятся, не слова, гораздо больше — пленяли как мало что. Над Sebastian’ом я полег костьми, но, м. б., и потому, что не владею достаточно английским, и потому, что все читать надо «во благовении», и, возможно, тогда, когда я читал Knight’a (не вру), я был в другом созвучии. <…>
In memoriam. С. 370.
Роман Гринберг — Алексею Струве, 18 марта 1950
<…> о Сирине нельзя одним словом или двумя словами. Это сложное обстоятельство, единственное в своем роде. Пишет он сейчас только по-аглицки (он не скажет: по-английски). Редко когда выходит небольшая пьеса по-русски. Все <…> посвящены России. Это его боль, очень глубокая, которую не изжить. Английская проза — чудо. Вильсон, которого я считаю наперед (в кредит) одним из лучших литературных умников в нашей Америке, говорил мне, что Набоков и еще только Конрад и Сантаяна умели из иностранцев творчески писать по-английски. И это много. Набоков удивительно неровный, капризный писатель. Помните его монографию о Гоголе? В ней он просто хочет наскочить и обидеть бедного читателя. Это потому, что это защита Набокова — писателя, непризнанного и непонятого, как ему кажется. Писательская обида — вечная тема. Иногда и поза. Но талантлив он страшно, стихийно, и Бог нас просил беречь его. <…>
In memoriam. С. 370-371.
Эдмунд Уилсон — Мортону Зейбелю, 28 апреля 1950
<…> Мы пошли на вечер «Нью-Йоркера» отметить его двадцатипятилетнюю годовщину. Торжество было грандиозным — тысяча человек приглашенных — и куда менее привлекательным, чем пятнадцать лет назад, когда на нем было гораздо меньшее число сотрудников и авторов. В действительности, вечер был самой настоящей катастрофой, так что кто-то предложил «Нью-Йоркеру» описать его в стиле «Хиросимы» Херси. <…> Владимир Набоков, который по случаю прибыл из Корнелля, узнав, что здесь присутствует Стенли Эдгар Хайман, подскочил к нему и спросил, что он имел в виду, назвав его отца «царским либералом». Хайман, вероятно, испугался, что Набоков прибегнет к рукоприкладству, и пролепетал: «О, я считаю вас великим писателем! Я восхищаюсь вашими произведениями!» Набоков вернулся с острой невралгией и долгое время провел в больнице. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 482.
Из дневника Ивана Бунина, 14 июня 1951
<…> В. В. Набоков-Сирин написал по-английски и издал книгу, на обложке которой, над его фамилией, почему-то напечатана царская корона. В книге есть беглые заметки о писателях-эмигрантах, которых он встречал в Париже в тридцатых годах, есть страничка и обо мне — дикая и глупая ложь, будто я как-то затащил <его> в какой-то дорогой русский ресторан (с цыганами), чтобы посидеть, попить и поговорить с ним, Набоковым, «по душам», как любят это все русские, а он терпеть не может. Очень на меня похоже! И никогда я не был с ним ни в одном ресторане. <…>
С Двух берегов. С. 182.
Георгий Адамович — Роману Гринбергу, 10 июля 1953
<…> Почему отсутствует Варшавский? И Яновский, которого Вы не любите? А Сирин? Мне часто говорят, что я его не люблю. Действительно, любить его не в силах. Но каждая его строчка для журнала — золото.
Литературоведческий журнал. 2003. № 17. С. 125.
Георгий Адамович — Александру Полякову, 8 мая 1954
<…> Статья Вейдле действительно отличная: согласен (в «Опытах»). <…> Зато вот в Сирине на этот раз есть что-то несносное. Я не читал, только посмотрел — но все его штучки, выверты и парадоксы меня раздражают. При всем блеске в конце концов получается почти что «моветон». <…>
Литературоведческий журнал. 2003. № 17. С. 18.
Эдмунд Уилсон — Глебу Струве, 27 декабря 1954
<…> Дорогой Струве. Большое спасибо за рукопись; только что прочел ее с огромным удовольствием. <…> Вы очень добры к Алданову и Набокову, но мне удивительно слышать от русского, что последний даже в социальном плане — вне русской системы координат. Безусловно, его неукорененность характеризует положение русского изгнанника. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 576.
Юрий Терапиано — Владимиру Маркову, 7 апреля 1955
<…> Стихов Сирина я не люблю, у него формальный талант, внешний блеск, постоянно — слишком уж здорово, постоянно — он утомительно красуется этой способностью. Поэму, конечно, читал, вспоминаю, — и не люблю! Вспоминаются (куда большие масштабом) стихи А. Белого — и все-таки не поэт, а прозаик. <…>
Минувшее. —
Георгий Адамович — Юрию Иваску, 29 апреля 1955
<…> Кое-что об отдельных вещах:
Варшавский интересен в первой части, но не о Набокове, и притом по названию его статьи можно ждать параллели, сопоставления, а он просто ограничился разбором «Приглашения на казнь», вещи пустой и банальной, при всех ее стилистических штучках. Все эти будущие тоталитарные ужасы с роботами и номерками успели превратиться в «общее место», лживое и глупое, и не стоило Варшавскому об этом и говорить. <…>
Диаспора. Вып. 5. 2003. С. 452.
Эдмунд Уилсон — Элен Мучник, 18 августа 1955
<…> Дорогая Элен… Понедельник и среду я провел у Набоковых в Итаке. Он — профессор с пожизненным содержанием, но все же немного опасается того, что случится, когда выйдет его новая книга, о которой я тебе рассказывал (по-видимому, они ничего не сказали тебе о ней из-за ее аморальности). Никому не говори про нее, а то дойдет до академических кругов. Несмотря на это, никогда не видел Набоковых такими бодрыми; я очень хорошо провел время с ними. Я притащил им огромное количество шампанского, которое не смог бы выпить в одиночку. Он работает над переводом «Евгения Онегина» и громадным комментарием: нет нужды добавлять, что в нем особо подчеркивается глупость других переводчиков и комментаторов. Полагаю, что перевод хорош. Он более или менее принял метод, использованный мной при переводе нескольких отрывков: точно следуя за текстом оригинала и передавая строки разной длины в соответствии с метрической схемой пятистопного ямба. <…>
Набоков недавно сделал открытие, что Стендаль — дутая репутация, и намеревается поведать эту новость студентам. Еще он впервые прочел «Дон Кихота» и объявил, что книга эта никудышная. Я не мог согласиться с ним, так как не читал ее. Он пришел к выводу, что «Смерть Ивана Ильича» — лучшая вещь из всех, когда-либо написанных Толстым. Он очарован как раз тем, что мне в ней не нравится (она не раскрывает всей правды жизни). Из-за той манеры, с которой он говорил о книге, смакуя ее жестокую иронию, она выглядела рассказом самого Набокова. Когда я заметил, что в ней слишком много говорится о нравственном падении, он был удивлен и возмущен. Он забыл о толстовском взгляде на жизнь и думает, будто эта вещь — из числа тех, что пишет он сам. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 577-578.
Юрий Терапиано — Владимиру Маркову, 7 ноября 1955
<…> Адамович для Вас и для Моршена — явление новое, Вы лучше можете воспринять его разговоры об эмигрантских писателях, чем мы, 30 лет слышащие их и давно уже привыкшие к блестящей, извилистой, неопределенной, без твердых очертаний, импрессионалистической критике Адамовича. Все очень хорошо, все — спорно, все нужно читать между строк. Мне кажется, похвала Сирина-поэта — случайность, Адамович никогда не был в особенном восторге от его поэзии, уж хотя бы потому, что Сирин стремится к внешним эффектам, впрочем, помню, в какой-то своей статье о стихах Сирина в «Новом русском слове» Адамович многое у него хвалил. Значит, в последние годы (после войны) в отношении сиринских стихов «линия» Адамовича изменилась, обернулась другой стороной своего хамелеоновского цвета. <…>
Минувшее. Вып. 24. 1998.С. 281.
Роман Гринберг — Эдмунду Уилсону, 20 декабря 1955
<…> Ты спрашиваешь меня, что я думаю о «Лолите»? Я думаю, что Набоков никогда ничего более значительного не написал. Это — лучшая его книга, не радующая, не благодатная, но самая пылкая и свежая. Она очень страшная в гоголевском смысле этого слова. Принадлежит она к отделу «Ада», по каталогу Ватиканской библиотеки, хотя непристойность отдельных эпизодов фабулы, да и всей темы, как-то искупляется громадным артистическим умением. Читаешь и с отвращением и умилением, с досадой и восторгом. Мысли в ней нет никакой — Набоков уносится эмоциями, раздирается. Удивительная сцена убийства двойника — это знаменитое «зеркало» Гоголя. Мне нужно было написать для русского одного издания рецензию о «Лолите», и я до сих пор не знаю, как за это взяться, но эпиграф мне явился сразу, как только я прочел книгу: «Как отвратительна действительность… и что она против мечты» — это опять-таки Гоголь из «Невского проспекта», откуда вышла отчасти и «Лолита». Ибо никакой действительности в ней нет, а есть тоскливая мечта поэта о том, что когда-то померещилось. В «Лолите» Набоков рассказал о своей душевной жизни с огромной щедростью, и об этом можно долго говорить. <…>
Диаспора. Вып.1. 2001. С. 514-515.
Ивлин Во — Нэнси Митфорд, 11 января 1956
<…> В «Санди таймс» Грэм Грин рекламировал какую-то порнографическую книгу. Я имею в виду такого сорта книгу, за которую ты готова сажать в тюрьмы. <…>
The Letters of Nancy Mitford and Evelyn Waugh / Ed. by
Charlotte Mosley. —
Роман Гринберг — Эдмунду Уилсону, 20 января 1956
<…> Возвращаюсь к набоковской «Лолите». Позволь быть совершенно откровенным и признаться в том, что я всегда относился к его писаниям двойственно и никогда не мог сформировать в себе окончательного к ним отношения. Но мне кажется совершенно неверным рассматривать его творчество в общих категориях, поскольку он принадлежит к той группе писателей, кто считает себя «исключениями из норм морали». На самом деле, у него нет связи с родной землей и с материнским языком, он происходит из мира, созданного писателями-романтиками 1830-х годов; он, безусловно, ближе к Эдгару А. По, Гоголю и французам вроде Бодлера, чем кто бы то ни было другой из современных писателей. Тематическая безвкусица его романа для тебя не новость. Но у Свифта была Стелла, у По — Аннабел Ли, у Льюиса Кэрролла — множество его Алис. Тем не менее я считаю «Лолиту» самой замечательной книгой Набокова потому, что она написана с наибольшей искренностью в сравнении с другими его вещами. <…>
Диаспора / Перевод с англ. Р. Янгирова. Вып. 1. 2001. С. 515.
Из дневника Эдмунда Уилсона, 1956
<…> Сейчас, когда читаю и перечитываю Гёте, я вспоминаю, как Володя Набоков говорил: «Ужасный Гете», — он нарочито неправильно выговаривал имя, как и в случае с Фрейдом. Я понимаю теперь, почему как писатель Гёте непонятен ему: в его понимании литературное творчество — нечто вроде яиц Фаберже или подобной искусно сделанной безделушки. <…>
Edmund Wilson. The Fifties. From Notebooks and Diaries of the Period /
Ed. by Leon Edel. — N. Y.: Farrar, Straus and Giroux, 1986. P. 393.
Дмитрий Кленовский — Владимиру Маркову, 11 марта 1956
<…> Раздобыл почти всю прозу Сирина-Набокова и читаю с наслаждением. Знакомы ли Вы с нею? А поэт он неважный (больше рассказчик, чем поэт). <…>
Диаспора.Вып. 2. 2001. С. 636.
Эдмунд Уилсон — Глебу Струве, 2 июня 1957
<…> Я только что навестил Набоковых и был удивлен тем, что Владимир считает «Лолиту» самым главным из своих творений, как на русском, так и на английском. Тем не менее я считаю, что впервые он пошел на контакт с более широкой аудиторией, как это ни странно, написав «Лолиту» и «Пнина». Впечатлившись последней, руководство калифорнийского женского колледжа предлагает ему хорошую должность. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 577.
Юрий Терапиано — Владимиру Маркову, 20 апреля 1958
<…> Мне кажется, лучшее, что случилось в эмигрантской литературе, — это как раз наше «неумение» и «нежелание» писать на чужих языках и для иностранцев. Один Сирин — не в счет. Он ведь чувствовал себя англичанином в Кембридже и в то время, когда его сверстники (среди которых были люди породовитее Набоковых и побогаче их) умирали на фронте Добровольческой армии, а затем — дробили камни и работали на заводах в Европе. <…>
Минувшее. Вып. 24. 1998. С. 313.
Эдмунд Уилсон — Роману Гринбергу, 1 ноября 1958
<…> Владимир ведет себя весьма неприлично по отношению к Пастернаку. Я за последнее время трижды говорил с ним об этом по телефону, но он только и знает что твердит, какой ужасный этот «Живаго». Он хочет считаться единственным современным русским прозаиком. Меня забавляет, что «Живаго» стоит прямо за «Лолитой» в списке бестселлеров; интересно, сможет ли Пастернак, как говорят на скачках, все-таки обскакать ее. <…>
Шифф С. Вера (Миссис Владимир Набоков) / Пер. с англ. О. Кириченко. –
М.: Издательство Независимая Газета, 2002. С. 326.
Георгий Адамович — Ирине Одоевцевой, 8 ноября 1958
<…> На днях я прочел «Лолиту». Столь же талантливо, сколь и противно, и вовсе не из-за девочки, а вообще, во всем. Но у него в одном пальце больше savoirfaire[5], чем у Пастернака. <…>
Диаспора. Вып. 5. 2003. С. 452.
Марк Вишняк — Владимиру Маркову, 17 января 1959
<…> Сирин на десятки лет затаил раздражение против (а не «на», как пишет Берберова в «Мостах») редакции «Современных записок» за то, что она не напечатала (не имевшего никакого отношения к его художественно-литературному изображению) порока Чернышевского (теперь, после «Лолиты», объяснение этому можно было бы искать не в политической только его антипатии к Чернышевскому!). В книге я назвал Адамовича и Слонима, присяжных литературных критиков, осудивших, вместе с редакцией «Современных записок», Сирина. Наряду с этим упомянул и Вас, пришедшего по особым причинам своей биографии в восторг от того, что Набоков дал «общественной» (в иронических кавычках Ваших, — хотя при чем тут ирония?!) России заслуженную «хорошую пощечину». <…>
Диаспора. Вып. 1. 2001. С. 572.
Ивлин Во — Нэнси Митфорд, 19 мая 1959
<…> Турецкий посол сказал о «Лолите» (непристойной книге, пользующейся популярностью в Америке): «Я не люблю читать про такие вещи. Предпочитаю смотреть на них». <…>
The Letters of Nancy Mitford and Evelyn Waugh. P.414.
Нэнси Митфорд — Ивлину Во, 22 мая 1959
<…> Тебе не кажется, что «Лолита» — великолепный роман? Я от него в восторге. <…>
The Letters of Nancy Mitford and Evelyn Waugh. P. 415.
Георгий Адамович — Игорю Чиннову, 13 февраля 1960
<…> «Лолита». Я еле ее дочитал, так мне было скучно. Блестяще и совсем ни к чему. И какой вздор с налетом учености написала о Набокове Берберова в «Новом журнале»! Но если говорить о таланте «изображения и повествования», то в Набокове его больше и даже бесконечно больше, чем в «Живаго», который уже начинает водворяться на свое законное, средне декадентское, — хоть и не без трогательности, — место. Мне лично «Живаго» интереснее, но как писатель Набоков головой выше. <…>
Новый журнал. 1995. № 198/199. С. 210.
Из дневника Корнея Чуковского, 13 января 1961
<…> Теперь читаю книгу Vladimir▒а Nabokov’a «Pnin», великую книгу, во славу русского праведника, брошенного в американскую университетскую жизнь. Книга поэтичная, умная — о рассеянности, невзрослости и забавности и душевном величии русского полупрофессора Тимофея Пнина. Книга насыщена сарказмом и любовью. <…>
В этом романе автор делится с читателями своими воспоминаниями об одном русском человеке, которого он встречал в Петрограде, в Париже, в Америке. Этот человек не очень-то высокого мнения о правдивости своего биографа. Когда тот завел в его присутствии разговор о какой-то Людмиле, Пнин громко крикнул его собеседникам:
— Не верьте ни одному его слову. Все это враки… Он ужасный выдумщик! <…>
В этом, к сожалению, я убедился на собственном опыте. Со слов своего отца Владимира Дмитриевича Набокова романист рассказывает в своих мемуарах, будто в то время, когда я предстал в Букингемском дворце перед очами Георга V, я будто бы обратился к нему с вопросом об Оскаре Уайльде. Вздор! Король прочитал нам по бумажке свой текст и В. Д. Набоков — свой. Разговаривать с королем не полагалось. Все это анекдот. Он клевещет на отца. <…>
Чуковский К. И. Дневник. 1901-1969. В 2 т. –
М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. Т. 2. С. 355.
Вера Бунина — Николаю Смирнову, 14 января 1961
<…> О Сирине я тоже с Вами согласна: блеск, сверкание и отсутствие полное души. Я люблю больше всего его «Машеньку», которая нравилась и Ивану Алексеевичу, люблю его рассказ «Звонок», единственный человеческий. <…>
Новый мир. 1969. №. 3. С. 228.
Геннадий Хомяков — Роману Гринбергу, 6 июня 1961
<…> Набоков, конечно, человек особенный, но его стихотворение, второе (первое очень хорошее), все-таки наглость. Дошла ли до Вас эпиграмма на него? Если нет, то вот она:
Набоков, как всегда вы метки:
Вас ждет качанье русской ветки,
Но вы не из числа пророков,
Не будет мрамора, Набоков.
Очень хорошо! У меня руки чесались поместить в седьмом номере (Мосты), но куда! Разобидится, вероятно. А остро и живо — это надо ценить, по-настоящему острить теперь разучились. <…>
Диаспора. Вып. 1. 2001. С. 529.
<…> Эта «Лолита» Сирина, разве настоящий русский писатель мог такую книгу написать! И совсем не потому, что она якобы «аморальная». Вовсе она не аморальная. Наоборот, автор «моралист»… что и понижает ее ценность. Большой русский писатель пишет без ненависти к людям, это не типично для русской литературы. Кроме того, русский писатель — религиозен (как поэт, иногда даже против воли. Даже Бунин по-своему религиозен). Прочтите в «Лолите» воспоминания героя о русском шофере, который отбил у него жену. Какая ненависть против всех нас! <…>
Империя N. Набоков и наследники. Сборник статей /
Редакторы-составители Ю. Левинг, Е. Сошкин. –
М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 13.
Мэри Маккарти — Ханне Арендт, 1 июня 1962
<…> Рада сообщить, что я неожиданно написала несколько вещей. Правда, только рецензии, одну — на новую книгу Владимира Набокова «Бледный огонь» — она выйдет на этой неделе в «Нью рипаблик», — другую, поменьше, на Сэлинджера [«Френни и Зуи»] для «Обзёрвер». Вторую статью я написала за два дня, она получилась очень злой и не доставила мне особого удовольствия, кроме того, что я ее закончила; зато я действительно влюбилась в набоковскую книгу и много работала над ней, испытывая чистейшее наслаждение. Мне очень интересно будет знать, что ты скажешь о книге, когда прочтешь ее; по моему мнению, это одна из жемчужин нашего века, нечто совершенно новое, хотя здесь есть проблески «Лолиты», «Пнина» и других его произведений. Среди прочего, это очень смешная и в то же время очень грустная книга про университетскую жизнь. По-моему, она рассказывает об Америке и ее «новой» цивилизации больше, чем всё, что я прочла прежде. Это первая известная мне книга, которая способна превратить эту нелепую новую цивилизацию в произведение искусства, как если бы он выгравировал ее, словно «Отче наш», на булавочной головке. Это необычная игра или головоломка, которая требует несколько игроков для того, чтобы разгадать ее, и которая причудливо соответствует нашему веку групповщины. Я обежала весь Париж: библиотека, друзья, знающие русский, друзья, знающие немецкий, друзья, разбирающиеся в шахматах, и волшебным образом заинтересовала их, как будто из вторых рук им тоже передался огонь книги. Подобная заразительность — одно из ее свойств. И все это совершенно отличается, скажем, от «Поминок по Финнегану», потому что там, когда найдешь все отсылки, ты просто возвращаешься к тексту, но в случае с книгой Набокова все, что ты собрал, прекрасно само по себе — редкие птицы и бабочки, движение звезд, любопытные шахматные этюды, отрывки из Поупа и Шекспира, Платона, Аристотеля, Гёте… Естественно, я не смогла разъяснить в ней всё, и мне не терпится узнать, что другие обнаружат в книге из того, что я не заметила. Те рецензии, которые я успела прочесть, — абсолютно тупые, упустившие практически всё, — чего и следовало ожидать, как будто Набоков, посмеиваясь, уже написал статьи рецензентов. Ну, довольно об этом. <…>
Between Friends: The Correspondence of Hannah Arendt and Mary McCarthy. 1949-1975 / Ed. by C. Brightman. –
N.Y.,
Ханна Арендт — Мэри Маккарти, 7 июня 1962
Дражайшая Мэри,
когда пришло твое письмо, я как раз собиралась написать тебе. <…> Статья о Набокове — очень, очень хорошая, действительно превосходная, очень остроумная и головоломная, однако я еще не читала книгу. Вскоре я собираюсь сделать это, хотя вряд ли у меня будет время для чтения перед Паленвиллем. Есть нечто в Набокове, чего я не переношу. Словно он все время хочет показать тебе, какой он умный. И словно он считает себя умнее всех… Есть что-то вульгарное в его утонченности, а у меня аллергия на такого рода вульгарность, потому что она так хорошо мне знакома, потому что я знаю много людей, пораженных ею. Но, возможно, в данном случае это неверно. Посмотрим. У него есть только одна книга, которой я искренне восхищаюсь, — это пространное эссе о Гоголе. <…>
Between Friends: The Correspondence of Hannah Arendt and Mary McСarthy. 1949-1975 / Ed. by C. Brightman. –
N.Y.,
Джек Керуак — Лоренсу Ферлингетти, 15 июня 1962
<…> Только что прочел набоковскую «Лолиту», которая принадлежит к классике мировой литературы и в своей божественной самодостаточности стоит в одном ряду с творениями Джойса, Пруста, Манна и Жене.
Мое мнение о Набокове, прежде сформированное критиками, было не слишком высоким… вот какова наша удивительно компетентная американская критика. <…>
Jack Kerouac Selected Letters. 1957-1969 / Ed. By Ann Charters. –
Дуайт Макдональд — Мэри Маккарти, 27 июня 1962
<…> По странному совпадению, когда я заканчивал отзыв (в высшей степени отрицательный) на «Бледный огонь» для «Партизэн ревью», пришел «Нью рипаблик» с твоим многословным панегириком. Удивлению моему не было предела. Я счел необходимым добавить финальный раздел, в котором полемизирую с тобой, поскольку в своих похвалах ты зашла чересчур далеко и придаешь книге слишком большое значение. Больше всего я удручен тем, что твоя статья на 14/15 представляет собой экзегезу и толкование такого же сорта, как и у бедняги Кинбота, а также тем, что только в крошечном последнем абзаце ты дала несколько оценочных суждений и таким образом снизошла до критики. И еще я удручен лобовым столкновением между твоим вкусом и моим. Надеюсь, как и ты. <…>
Недавно видел Набокова во время шикарной вечеринки после премьеры «Лолиты» на крыше «Тайм-Лайф билдинг» (шампанское было на каждом столе). Он был очень радушен и добр, поскольку пока знает только то, что я восторгался «Лолитой». Между прочим, фильм хорош, хотя и не передает дух книги. <…>
A Moral Temper. The Letters of Dwight Macdonald
/ Ed. by Michael Wreszin. —
Нэнси Митфорд — Ивлину Во, 28 ноября 1962
<…> Тебе нравится «Бледный огонь»? О, я просто умирала со смеху. Думаю, в большой степени вещь написана в манере Гарольда Эктона. <…>
Ивлин Во — Нэнси Митфорд, декабрь 1962
<…> Мне ужасно понравился «Бледный огонь», и я полагаю, что поэма — не пародия и не пастиш, а само по себе очень хорошее произведение искусства. Намного лучше «Лолиты», хотя и не без позерства. Слишком ловко сделано. Но доставляет удовольствие. <…>
The Letters of Nancy Mitford and Evelyn Waugh. P. 468.
Дуайт Макдональд — Николасу Макдональду, 23 апреля 1964
<…> Я пришел на прием, устроенный «Боллинген пресс» в честь Набокова; он бросился ко мне и крепко жал мою руку, приговаривая: «Ах, какая радость видеть вас, Макдональд, мой пррреданный поклонник, как прекрасно вы отозвались о ▒Бледном огне’. А наше детище, наше совместное открытие — прадед Пушкина! И прочее, и прочее». Отмечу, что «Бледный огонь» я раскритиковал в «Партизэн ревью», а также послал в «Энкаунтер» письмо с протестом против публикации его двенадцатистраничного эссе о пушкинском прадеде, в котором утверждал, что это — груда незначительных фактов, не имеющих отношения к Пушкину-писателю, по сути — неосознанная пародия на американские диссертации. Замечу также, что он настоящий русский интеллектуал дореволюционного типа, полный шуток и веселья. <…>
A Moral Temper. The Letters of Dwight Macdonald. P.357.
Эдмунд Уилсон — Барбаре Эпстайн, 11 июня 1964
<…> Вышел набоковский Пушкин. Я возьму его с собой в Талкутвиль и тщательнейшим образом его прочитаю — в надежде дать тебе статью к концу лета. Только что проглядывая его, я мог заметить, что в Володином переводе почти столько же недостатков (временами одних и тех же), как и Арндтовском. В нем полно безвкусной писанины, диковинных слов и неуклюжих фраз. А некоторые его замечания о русском языке ошибочны. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 652.
Рэндалл Джаррелл — Майклу ди Капуа, август 1964
<…> Как это ни странно, перевод [«Евгения Онегина»] представляет собой жалкое зрелище: вялый, монотонный, буквалистский — с некоторыми фразами, которые звучат не по-английски. В нем полностью возобладал глуповато-извращенный педантизм. <…>
Randall Jarrell’s Letters / Ed. By M. Jarrell. –
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 7 января 1965
<…> Наш лучший переводчик с русского на англо-американский — ваш земляк, мастер слова, В. В. Набоков, и последняя его работа, перевод «Евгения Онегина», содержит интересную проблему, обсуждать которую сейчас заняло бы слишком много времени <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 111.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], февраль 1965
<…> Кстати, я получил недавно четырехтомник «Евгений Онегин» Набокова. Есть очень интересные замечания, кое-какие остроумные догадки, но перевод плохой, — хотя бы уже потому, что он прозаический. И кроме того автор — слишком уж презрителен, высокомерен, язвителен. Не знаю, что за радость быть таким колючим. Мне нравится и «Lolita» и «Pnin», но если бы он отнесся к Пнину добродушнее, мягче, уважительнее, — повесть была бы гораздо художественнее. Я знал этого автора, когда ему было 14 лет, знал его семью, его отца, его дядю, — и уже тогда меня огорчала его надменность. А талант большой — и каково трудолюбие! <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 115.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 27 марта 1965
<…> Относительно Набокова (я все еще отвечаю на Ваше письмо): Вашу характеристику этого «монстра» разделяют многие. Кроме меня — потому что я очень хорошо его знаю. Он, уверяю Вас, совсем иной, когда отдыхает от своей «позы». Художники всех видов неизменно играют какую-то роль, которая «сочиняет» их личность. Естественность для них — редкое и необычное состояние. Хочу Вам напомнить, что Набокову приходилось жестко бороться за признание своего таланта. Были у него тяжкие времена, и, как наивно это ни звучит, надменность была его главным оружием. Но он честен в этом страшном мире. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 117.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], 11 апреля 1965
Дорогая Соня. Я написал Вам письмо за день до получения Вашего письма. Ваше письмо так интересно, что хочется сейчас же откликнуться на него. Никто не отрицает, что Владимир Набоков — искренний и сильный талант и что снобизм — его защитная маска. Но все же к людям он относится с излишней насмешливостью. Для меня Пнин — трогательно жалок, патетичен, а для него только смешон. И очень обидны показались Анне Ахматовой его (правда, превосходные) пародии на ее лирику. Комментарии к «Онегину» блистательны. Перевода я не сверял, но то презрение, которое он питает к другим переводчикам «Онегина», я вполне разделяю. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 122.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 12 июля 1965
<…> Из Англии я отправилась в Италию и в Швейцарию, встретила Набокова на Ривьере, где он отдыхает и пишет новый роман. Вы наверно получили в свое время ту книжку «NewYorkReviewofBooks», в которой Эдмунд Вильсон так строго критиковал набоковского Пушкина. Он сделал при этом и сам несколько ошибок, полагая, например, что либретто для оперы «Евгений Онегин» написал сам Чайковский. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 130.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], конец июля — начало августа 1965
Милая, загадочная Соня, хотя Ваш друг, живущий на Ривьере, написал обо мне злой анекдот (в своих воспоминаниях), он все же мой любимый писатель. Из всех его книг я больше всего люблю «PaleFire». И «Lolita» и «Pnin», и «Defence», и онегинский четырехтомник — для меня бесспорные шедевры. (Кстати, заметили и Вы, что в «Пнине» есть две чудесные пародии на А.<нну> А.<ндреевну Ахматову>?) Из четырехтомника я узнал много нового, многое прочитал с упоением. А «The "Eugene Onegin" Stanza»:
What is translation? On the platter
A poet’s pale and glaring head,
A parrot’s screech, a monkey’s chatter,
And profanation of the dead… etc. —
для меня несомненно классика…
Конечно, я не со всеми его утверждениями согласен, так как, например, очень люблю книгу его переводов «Pushkin, Lermontov, Tyutchev», о которой он очевидно забыл, когда писал эту «Stanz»’у. Я сочинил о его «Онегине» довольно большую статью, мне известны статьи об «Онегине» — проф. Эрнеста Симмонса и др., но все они бьют мимо цели. Я изучил все переводы «Онегина»: Эльтона, Бэбетт Дейч (старый и новый ее перевод), бедного проф. Kayden▒а и т.д. и надеюсь, что статья моя в конце концов появится в печати.
У меня в моем
альманахе «Чукоккала» есть автограф молодого В. Н. — терцины. Если хотите,
пришлю Вам фото (Edm.
Новый журнал. 1976. № 123. С. 130-131.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], 31 августа 1965
<…> Эдм. Уилсон написал очень талантливо, очень тонко об «Онегине» Вл. Вл-ча, как жаль, что при этом он, Уилсон, так плохо знает русский язык и так слаб по части пушкиноведения. Вл. Вл. его сотрет в порошок. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 134.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 14 сентября 1965
<…> Вы должны были получить продолжение переписки Эдмунда Вильсона и Набокова. С Вильсоном я не согласна совершенно. Исправлять Набокова в части русского языка не его дело совершенно, и он абсолютно неверно определил место Набокова в американской литературе. Владимир никогда не был глубоко связан с русской культурой, оставив родину в шестнадцатилетнем возрасте, ему удалось на Западе ассимилироваться без труда. Он законченный космополит, и это его специфическая черта. Просто изумительно, как человек — я имею в виду Вильсона, — изучающий русский язык, как мне известно, не меньше четверти века, так слабо знает его и русскую литературу. Ответ и поправки, сделанные Набоковым, тоже не столь уж глубоки. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 133.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 3 декабря 1965
<…> Почему оставили Вы свою статью о Набокове?
Хочу сообщить, что «Лолита» выйдет вскоре в Нью-Йорке по-русски, и я конечно же пошлю Вам ее по воздуху. Вы писали, что Вам эта книга нравится, русский ее вариант даже и не перевод, но сделан самим Набоковым, и небольшие отрывки, которые оттуда знаю, великолепны. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 137.
Исайя Берлин — Эдмунду Уилсону, 25 января 1966
<…> Все, конечно же, подумают, что он [Набоков] — непогрешимый русский ученый, который знает гораздо больше, чем любой не русскоговорящий человек; так будут думать независимо от того, прав ты или нет; чем больше ты будешь возражать, тем больше он будет отвечать. Я уверен, суть дела в том, что подобного рода перевод — не что иное, как литературный курьез, <…> что он содержит все промахи самоупоенного виртуоза, с его огромным нарциссическим талантом и неспособностью к переводу других произведений искусства, предполагающего дар самоотречения, которого он абсолютно лишен. Комментарий — коллекция знаний, характерная для типичного русского дилетанта девятнадцатого века, но вся вещь в целом — это результат работы Набокова, а не Пушкина. Ты прав — он слегка не в своем уме. <…>
Jeffrey Meyers Edmund Wilson: a Biography. — N.Y., 1995. P. 444-445.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], 5 марта 1966
<…> пришел «Encounter» с феерической статьей о «Евгении
Онегине». Целый день я наслаждался этим полемическим шедевром, но потом пришел
номер «N. Y. ReviewofBooks» с невероятным ответом Эдмунда
Новый журнал. 1976.№ 123. С. 142.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 21 мая 1966
<…> Это на самом деле удивительно, как много народу занимается сейчас русскими темами. Вы сделали то же наблюдение по поводу спора Набоков-Вильсон, вдруг оборвавшегося. Кстати: я надеялась встретить Набокова во Флоренции, но он там не показался. Он подлинный герой у сегодняшних журналистов; многие считают его «гигантом» и предсказывают на следующий год Нобелевскую премию. Что ж, если ее получил Шолохов, Набоков достоин ее гораздо больше. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 146.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], 21 июля 1966
<…> Статью о четырехтомном «Евгении Онегине» закончил уже месяца два, сейчас она переводится на английский язык, и я надеюсь получить в нашем Союзе писателей официальное разрешение напечатать статью в «N. Y. ReviewofBooks». <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 147.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 18 ноября 1966
<…> Хотелось бы знать, почему Ваша статья о Владимире Набокове все еще не появилась в «N. Y. BookReview»! Очень хочу прочесть ее, тем более, что Вы были весьма критичны в своих суждениях, разговаривая с Женей. Помню, что я получала от Вас неоднородные оценки его произведений, но его комментарии Вы назвали исключительно удачными.
Новый журнал. 1976. № 123. С. 151.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], декабрь 1966
<…> Мое основное мнение об Н<або>кове остается незыблемым. Но у меня есть разные но… но… но… Не послал я свою статью в «ReviewofBooks», так как не кончил ее. Вы и представить себе не можете, Соня, сколько у меня незаконченных вещей. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 153.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 24 декабря 1966
<…> На днях Владимир Владимирович прислал мне новое, исправленное издание своих автобиографических воспоминаний. Как обычно, перед тем как прочесть, вернее — перечесть их, я просмотрела в индексе знакомые мне имена. Против Вашего имени — Чуковский — автор указывает на стр. 254, смотреть Корнейчуков, и там я прочла интересную историю о Вашей поездке в Англию в 1916 году в качестве члена специальной группы. Он сообщает следующее: «Там был официальный банкет под председательством сэра Эдварда Грея и забавное интервью с королем Георгом V, у которого Чуковский, enfantterrible группы, добивался узнать, нравятся ли ему произведения Оскара Уайльда — "ди ооаркс оф Оалд". Король, не отличавшийся любовью к чтению и сбитый с толку акцентом спрашивавшего, ответил в свою очередь вопросом, нравится ли гостю лондонский туман; (позже Чуковский торжественно цитировал это как пример английского ханжеского замалчивания писателя из-за аморальности его личной жизни)». Как это занимательно! Я не знала, что Ваш интерес к литературе так велик, что вы были способны взрывать правила дворцового этикета. Искренние мои поздравления по этому поводу. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 154.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], декабрь 1966
Соня, милая Соня!
<…> Выдержку из воспоминания Вашего друга я получил, и никак не могу представить себе, зачем и над чем он глумится. Действительно. У меня не было гувернеров, какие были у него, и английский язык я знаю самоучкой. Он был барин, я был маляр, сын прачки, и если я в юности читал Суинберна, Карлейла, Маколея, Сэм<юэля> Джонсона, Хенри Джеймса, мне это счастье далось в тысячу раз труднее, чем ему. Над чем же здесь смеяться? Выдумку о том, будто я в Букингэмском дворце обратился к королю Георгу с вопросом об Уайльде, — я считаю довольно остроумной, но ведь это явная ложь, клевета. Конечно, это не мешает мне относиться ко многим его произведениям с любовью, радоваться его литературным успехам — 65 лет литературной работы приучили меня не вносить личных отношений в оценку произведений искусства, но я уверен, что никто из знающих меня не поверит злому вымыслу знаменитого автора.
Новый журнал. 1976. № 123. С. 155.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 11 февраля 1967
Дорогой Корней Иванович,
я нахожу набоковскую ложь отвратительной и собираюсь написать ему об этом, процитировав в своем письме Ваши слова. В самом деле, выдумать, как французы говорят, сплошную неправду о живом человеке — какая безвкусица! И это не первый раз случается с ним. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 156.
Корней Чуковский — «Соне» [Роману Гринбергу], 22 апреля 1967
<…> Относительно Влад. Влад-ча: люди, прочитавшие его мемуары (я не читал их), пишут мне с удивлением, с возмущением по поводу его строк обо мне: видят здесь чуть не пасквиль. Но я вскоре поостыл и думаю, что в то время — 1915-16 гг. — во мне было, очевидно, что-то, что дало пищу его анекдоту. Самый анекдот — выдумка, но возможно, что он верно отразил то неуважительное чувство, которое я внушал окружающим. Я был очень нескладен: в дырявых перчатках, не умеющий держаться в высшем обществе — и притом невежда, как все газетные работники, — невежда поневоле, самоучка, вынужденный кормить огромную семью своим неумелым писанием. Отец же Вл<адимира> Вл<адимировича> был человек очень высокой культуры. У него была особая игра: перечислять все имена героев Диккенса — чуть ли не триста имен. Он соревновался со мною. Я изнемогал после первой же сотни. Мы в шутку состязались в знании всех романов А. Беннета. Он и здесь оказывался первым: назвал около двух десятков заглавий, я же читал всего восемь. Я всегда относился к нему с уважением и любовно храню его немногие письма и дружеские записи в «Чукоккала». Сейчас прочитал статью о «PaleFire» в anniversaryissueofthe «Tri-Quarterly» и «CommentsonEugeneOnegin» в «SlavicReview» XXIV, 4 дек. 1965, — и решил свою статью положить на ту полку, где хранятся мои posthumouswritings.
Новый журнал. 1976. № 123. С. 158.
«Соня» [Роман Гринберг] — Корнею Чуковскому, 7 мая 1967
<…> Относительно Набокова: после того, как я написала ему насчет его выдумки относительно Вашей поездки в Лондон вместе с его отцом, он в ответ просил меня передать Вам, что его сын вырос на Вашем «Крокодиле» и «Мойдодыре». Мне кажется, что он чувствует себя очень неловко, будучи уличенным. <…>
Новый журнал. 1976. № 123. С. 158.
Из дневника Марка Шефтеля, 20 января 1968
<…> В пятницу после полудня — организованная Иваском встреча с двумя гостями за чашечкой кофе: Игорь Чиннов, преподаватель русской литературы (в Париже с 1947 по 1953, теперь преподает в Канзасе), и С., польский поэт, приехавший из Лондона. Чиннов — о бунинских «Воспоминаниях»: чрезвычайно несправедливые, сводил счеты; я привел другой пример несправедливой критики: Набоков о Толстом. Несколько лет тому назад, в Корнелле, Вера и Владимир Набоковы обратили мое внимание на то, что в «Войне и мире» нет упоминаний о литературе; «возможно ли, чтобы Пьер не читал Пушкина?» Но «Война и мир» завершается 1812 годом, тогда как Пушкин привлек к себе внимание публики не раньше 1818 года! Другой пример касается «Анны Карениной», набоковское замечание о Вронском, играющем в теннис сразу после возвращения со скачек (или с охоты): прямо в шпорах в теннис играть! Должен ли был Толстой писать о том, как Вронский приводил себя в порядок в ванной и, может быть, при этом снимал шпоры? «Как бы то ни было, — сказал я, — для Набокова русская литература состоит только из пяти или шести великих писателей (один из них, естественно, сам Набоков)». Да и в мировой литературе (мог бы я добавить) для Набокова наберется 20, самое большое 25 приемлемых имен: надеюсь, мое предположение не чрезмерно оптимистично.
Можно задаться вопросом. Читая дневник и письма Толстого, так же как и письма Флобера, поражаешься тому, какие муки доставляло им писательство. Сопряжен ли с муками творческий процесс Набокова? Только ли бабочка — единственный конечный результат болезненного роста (Набоков — энтомолог, и все его посвящения обычно снабжены изображением бабочки)? И еще я заметил, что в клоунах (а в набоковском стиле много клоунады) обычно таится глубокая печаль. В его случае это не очевидно, но все-таки может быть, глубоко, на самом дне!
То ли потому что я коротко знал Набокова, то ли из-за моего интереса к его творчеству, он привлекает меня и как человек, и как писатель, хотя его произведения, несмотря на всю их виртуозность и даже красоту, оставляют меня холодным. <…>
Pniniad. P. 120-122.
Из дневника Александра Гладкова, 29 декабря 1968
<…> Читал целый день роман Сирина (Набокова) «Дар». Я читал его раньше, но по тексту «Современных записок», т. е. без главы о Чернышевском, да и не так внимательно, как сейчас. Роман великолепен. По-моему, это лучший роман этого автора. Он прекрасен и по замыслу, и по прихотливой и небанальной сюжетной структуре, и по словесному мастерству. Но главная его удача — герой его убедителен как талант, как человек с поэтическим даром. Подобного примера я не знаю во всей мировой литературе: обычно (кроме «Мартина Идена», м. б.) «писатели» — герои романов — условно-ходульные фигуры. <…>
In memoriam. С. 601.
Эдмунд Уилсон — Роману Гринбергу, 9 мая 1969
<…> Видали Володю Набокова на обложке «Ньюсуика»? Он напоминает статиста нанятого, чтобы позировать в роли Володи — Владимира Набокова. <…>
Шифф С. Вера (Миссис Владимир Набоков). С. 408.
Из дневника Джона Фаулза, 3-11 октября 1969
<…> Набоков, «Ада». Он безнравственный старик, грязный старик; роман, по большей части, мастурбация; доставляющие физическое наслаждение мечтания старого человека о юных девушках; все окутано осенней дымкой в духе Ватто; очень красиво, он вызывает из области воспоминаний сцены, мгновения, настроения, давно минувшие часы почти так же искусно, как Пруст. Его слабая сторона — та, где он ближе к Джойсу, хотя, мне кажется, она нужна ему больше, чем большинству писателей. Я хочу сказать, что сентиментальные, слабые места как-то очень гладко, легко переходят у него в замечательные прустовские сцены. Думаю, неорганизованность огромной эрудиции, проистекающая от усиленного чтения и странных увлечений, никогда не даст ему подняться на вершину Парнаса; но и без того есть нечто неприятное в отбрасываемой им тени — нарциссизм, онанистическое обожание его, Набокова. Почти как у Жене, но без искренности того. <…>
John FowlesThe Journals. Volume Two: 1966-1990 / Ed. by Charles Drazin. –
Из дневника Марка Шефтеля, 9 декабря 1969
В еженедельнике «Wiadomości» Мишат К. Павликовски дал Набокову титул «величайшего из ныне живущих писателей». Как много писателей в разных странах, чье величие либо скрыто, либо не может быть оценено по достоинству из-за отсутствия перспективы. Нет сомнений в том, что Набоков добился большого коммерческого успеха со времени выхода «Лолиты». Между прочим, до этой публикации был ли М. Павликовски о нем того же мнения, что и сейчас? Было бы интересно узнать. Также несомненно, что Набоков — удивительный литературный виртуоз, который выполняет изумительные словесные пируэты и блестяще обводит читателей вокруг пальца. Боюсь, однако, что это не более чем восхитительное цирковое представление. Является ли цирк высшей формой театрального искусства? Менее разнообразная, но зато более волнующая драма, по крайней мере на один уровень выше цирка. Набоков способен проделывать удивительные вещи со словами и образами, но часто задаешься вопросом, есть ли во всем этом внутренняя необходимость? Чувствуешь, что за всем этим блеском маловато серьезности, и можно легко догадаться, что вряд ли для Набокова писательство было такой же мукой, как для Флобера или Толстого. Высочайшего таланта виртуоз, но романист, романам которого недостает силы и композиционной собранности. Безусловно, художник, но меньше, чем виртуоз. Вот почему, читая Набокова, не можешь забыться. В его историях нельзя, как у Толстого, увидеть реальность, большую, нежели наша повседневность. Ими можно восхищаться и наслаждаться, но увлечься ими трудно. По крайней мере так я ощущаю и его русские, и гораздо более затейливые английские романы. Ни любви, ни сострадания, ни отождествления с тем, что изображается! Тогда почему «величайший»? Талантливый, эгоцентричный, игривый клоун, дурачащийся перед зеркалом. Лелеющий свои слова, словно это драгоценные ювелирные украшения (часто это и впрямь так!), и восхищающий ценителей слов ради слов — не силой их выражения, а изящным расточительством. Простите, но я предпочитаю Казандзакиса. Поставил бы Павликовски Казандзакиса выше Набокова, если бы Казандзакис был еще жив?.. Что касается Набокова, я прочитал и перечитал «Лолиту». Я прочитал его русские романы, и некоторые мне нравятся (в частности, я очень люблю «Защиту Лужина»). Но я не нахожу в них истинного величия, волнующей силы, литературной магии… крови из сердца соловья, которая сделала розу столь прекрасной в восхитительной сказке Уайльда «Соловей и роза». Это не про творчество Набокова, головное искусство, которое не способно тронуть чье-либо сердце… Хотя есть исключения. Одно из них — финальный эпизод «Лолиты»: он трогает до глубины души. Но это именно исключение. Все остальное — лишь игра слов. Так я чувствую… Вероятно, я ошибаюсь, а может быть, ошибаются М. Павликовски, Нина Берберова, Мэри Маккарти и другие, кто возносит Набокова на вершину славы… Набоков не считает Стендаля писателем! Ставит ли М. Павликовски Набокова выше Стендаля? Выше Бальзака? Выше Пруста? Для Набокова двое последних также не великие писатели. Такое непомерное высокомерие не служит доказательством гениальности, в отличие от скромности.
Pniniad. P. 124-125.
…10 декабря 1969
Рассказал Олегу Масленникову про мнение М. Павликовски о Набокове. Он ответил: «На безрыбье и рак рыба». Аспирантка, которая была с нами, рассказала, что видела по телевизору интервью с Набоковым. Среди вопросов один был про его отношение к писателям. Выше всех он поставил Джеймса Джойса, затем Андрея Белого. Что касается Достоевского, то он постоянно третирует его как второсортного писаку («наш отечественный Пинкертон в мистическом одеянии»). Я слышал, что после моего доклада о «Лолите» на заседании «Бук энд боул» Роберт Лэнгбаум говорил о родстве Набокова с Достоевским. Действительно, как я заметил, у них можно найти много общих тем и мотивов. На это Лэнгбаум откликнулся, сказав, что хорошо было бы написать статью «Достоевский и Набоков». Набоков был бы взбешен этим, но овчинка стоит выделки. И сегодня я перечислил Масленникову их общие черты: 1) мотив двойничества; 2) жизнь как игра («Защита Лужина», «Король, дама, валет»); 3) любовь к неполовозрелым девочкам («Исповедь Ставрогина» у Достоевского). Довольно об этом.
Достоевский не отделывал свою прозу столь же тщательно, как Набоков, но у него не было времени, он должен был зарабатывать писательством на жизнь. У Достоевского была идея, глубокая нравственная и религиозная идея, которую он хотел донести до читателя, видение жизни, основанное на сострадании. Набоков же любую идею в литературе считает мертвечиной, хотя и в его романах чувство жалости порой поднимает голову то там, то здесь. И неудивительно, ведь оба, и Набоков, и Достоевский, происходят из одного источника, из Гоголя. Достоевский — непосредственно, Набоков — через Белого. Оба принадлежали к гоголевскому направлению русской литературы, в котором особое внимание уделялось другой стороне бытия, потусторонней реальности, отражению жизни в «кривом зеркале» воображения. Как выразилась по поводу Набокова Нина Берберова, «жизнь, перевернутая вверх ногами». Для Набокова это всего лишь игра, в которую он играет очень искусно. Для Достоевского в этом таился намек на высшую реальность, переосмысление всех ценностей, сложившихся благодаря христианской концепции страдания. Думается мне, что Достоевский пошел дальше и (если смотреть ретроспективно) завершил то, что Набоков только наметил. Таков мой план статьи о Набокове и Достоевском!
Одно удивительно — отсутствие в набоковских произведениях Петербурга как мотива. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Блок, Белый — у всех имперский город выступал как мотив, как персонаж. Не то у Набокова! Его детские и юношеские воспоминания связаны с различными загородными поместьями, но не с Санкт-Петербургом…
Pniniad. P. 125-126.
…7 октября 1970
Пролистал толстенную «Аду». На каждой странице — русские или французские фразы, да еще стихотворные цитаты. Она почти полностью состоит из каламбуров, как будто писать просто и ясно достойно порицания. Вещи вроде Ги де Монпарнас вместо Ги де Мопассан показывают недостаток вкуса. Нет, не нравится мне книга. Скучно разгадывать бесконечные загадки, хотя в некоторых из них и проявлено незаурядное мастерство. Набокову семьдесят, и его продуктивность изумительна. Не знаю, напишет ли он еще книгу, но я надеюсь, что он сможет. В качестве прощального залпа предпочтительнее был бы простой, изящный роман, наподобие «Защиты Лужина», но не «Ады» — этого талмуда, полного запутанных мест и загадок. Что-нибудь, исполненное мягкого юмора, как в «Пнине», и без клоунады.
Pniniad. P. 127-128.
…18 января 1971
<…> Набоков выглядит еще моложе! Огромный коммерческий успех «Лолиты» позволил ему распродать все, что он написал до нее, и на русском, и на английском; один за другим в переводе на английский выходят даже те русские романы, которые были написаны больше сорока лет тому назад… В «Книжном обозрении ▒Нью-Йорк таймс’» — новое интервью Набокова. Читать его неприятно. Очевидно, Набоков утерял способность говорить как простой смертный, пусть и прославляемый всеми. Интервью превратилось в развязный спектакль, выступление капризного мальчика, которое недостойно набоковского таланта. И притом возраст! В 72, после такого большого успеха, наконец пришло время стать взрослее и бросить эти глупые игры в «enfantterrible». <…>
Pniniad. P. 71.
Эдмунд Уилсон — Элен Мучник, 18 марта 1971
<…> Набоков неожиданно написал мне письмо, в котором сообщает о том, что ценит мою дружбу и что все прощает. Ему сказали о моей болезни, а он всегда испытывает радость, когда узнает, что его друзья в плохой форме. Он оплакивал Романа Гринберга по меньшей мере за десять лет до его смерти. <…>
Edmund Wilson Letters. P. 733.
Из дневника Марка Шефтеля, 2 апреля 1972
Набоков — русский писатель (точнее сказать, был им до 1940 года), который в какой-то момент начал писать по-английски. В настоящее время почти все его русские вещи переведены на английский, хотя большинство из них переведено другими людьми. Правда, значительную часть перевел его сын Дмитрий, под присмотром самого Набокова, но это не то же самое, что аутентичный авторский перевод. Набоков говорил мне, что такой перевод для него тяжелое испытание, так как теперь он ориентирован на другого читателя, с иной системой координат, и у него возникает естественное желание — переписать книгу, фактически создать новое произведение на ту же тему.
Pniniad. P. 129.
Из дневника прот. Александра Шмемана, 20 апреля 1973
<…> Вчера — на сон грядущий — перечитывал страницы из книги J. Schlumberger об A. Gid’e и его жене. <…>
Тоже вчера — две главы из «Дара» Набокова, который перечитывал много раз. Смесь восхищения и возмущения: какое тонкое разлито во всей этой книге хамство. Хамство в буквальном, библейском смысле этого слова: самодовольное, самовлюбленное издевательство над голым отцом. И бесконечная печаль набоковского творчества в том, что он хам не по природе, а по выбору, гордыне. А гордыня с подлинным величием несовместима. Он не «хамит» с природой, и тут его творчество подчас прекрасно, велико («И хочется благодарить, а благодарить некого…»). «Хамит» он исключительно с людьми, которых он видит по-«хамски»: подобное познается подобным. Гоголь видел «пошлость». Но он не «хамил». Потому у него трагедия. Никакого трагизма, ни малейшего, в творчестве Набокова нет. Откуда же ему взяться в этом хамском и пошлом мире? Набоков тоже в конце концов — «спекуляция на понижение». Беспримерное торжество, удача этого «хамства» — чего стоят отчим и мать Зины в «Даре» или Ширин. И полный крах, когда он, как говорят, «выводит положительные типы», то есть тех, кого он любит и с кем не «хамит». Отец, мать (и в «Даре», и в «Других берегах»), Зина, жена, сын. Уж такие они не как все, с такой тонкостью, с такой несводимостью ни к чему обычному, общему. Тут «хамству» противостоит мелкий «снобизм». Но горе в том, что это не природа Набокова, что и хамство, и снобизм он выбрал. И там, где их нет («Василий Иванович» и др.), там видно, с какой возможной, данной и заданной ему, полноты он «пал». И, упав, смеется и страшно доволен сам собой. Демоническое в искусстве: ложь, которая так подана, что выглядит, как правда, убеждает, как правда. <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 27-28.
…7 мая 1973
<…> Вот случайно купил за девяносто пять центов и лениво перечитываю «Пнин» Набокова. Как он верно подметил фальшь американского университета, карикатуры на Оксфорд, Гейдельберг и Сорбонну, но карикатуры дешевые. Диссертации, докторат, наука — тут все это вроде зажигалки, которую, не зная что с ней делать, дикарь вешает себе на нос или на ухо и страшно горд. Эксперты без культуры, мешанина курсов, которые студент выбирает, как овощи на базаре. Библиографии, душный, затхлый воздух «департаментов», напичканных гениями. <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 30.
Из дневника Владимира Варшавского, 21 мая 1973
<…> И все-таки всегда тайная мечта написать что-то приближающееся к чуду некоторых страниц «Жизни Арсеньева»: арестанта в окне острога, цветистого обрыва над станицей в Крыму. У Набокова тоже есть такие волшебные описания: например в «Весне в Фиальте». Как странно: они оба, владея этим чудным даром воссоздания природы, ничего подобного не достигают, когда доходит дело до человеческой жизни, до человеческих чувств. <…>
Библиотека-фонд «Русское зарубежье». Фонд В. Варшавского.
Из дневника Марка Шефтеля, 21 марта 1975
Вечереет, становится сумрачно. Не темнота (она будет позже), а светло-серые сумерки, когда, как говорят русские, «все кошки серы». Сумрачно снаружи, сумрачно внутри… Было ли у Набокова, вечно юного Набокова, чувство всепроникающей серости?
В последнем выпуске «Нэйшенал обзёрвер» прочел о нем замечательную статью Энн Тайлер «Набоков возвращается, ослепляя нас зеркалами». Она про его новую книгу «Истребление тиранов и другие истории», в которую вошло 12 рассказов, написанных между 1924 и 1938 и теперь переведенных его сыном Дмитрием. Есть ли среди них «Волшебник»? Кажется, есть, ведь Энн Тайлер заметила по поводу одного из рассказов (не упомянув названия), что в нем «Гумберт Гумберт появляется за 30 лет до "Лолиты"». Надо будет поискать книгу: хочу прочитать рассказ. Набоков так и не дал мне его (хотя обещал!), а когда вышла «Лолита», заверил меня, что полностью задействовал его в романе. Так ли? Великий мастер мистификаций и розыгрышей, с его неизменными зеркальными играми. Привожу его высказывание о «Лолите»: «Всегда есть зеркальное отражение!» Энн Тайлер пишет, что даже в самых простых своих вещах он запутаннее, чем 12 писателей вместе взятых. Это напомнило мне набоковское замечание на моем семинаре в Корнелле — в ответ чешскому студенту, который, идеализируя русских, называл их «славянами»: «Русские — лжецы! Вот почему они такие хорошие артисты». Набоков сам замечательный актер! Мне бы не хотелось думать, что он, будучи русским, характеризует этим замечанием самого себя. Во всяком случае, как писатель он всегда разыгрывает пьесу, и делает это прекрасно. Еще лучше был спектакль Гоголя (Набокова сравнивают с Гоголем), исполнявшего роль ценой куда более несчастной жизни, чем у Набокова, который, в конечном счете, очень счастливый человек. Исключительно удачливый. И в целом (насколько я могу знать) ведет уравновешенную жизнь. Как это отличается от Гоголя!
Pniniad. P. 130-131.
…22 июня 1975
Я более или менее прочитал книгу Карла Проффера о «Лолите», а затем «Твердые суждения» самого Набокова (главным образом, интервью, где он очень откровенен в своих письменных ответах). Более или менее, потому что чтение подобных книг занятие нелегкое и с точки зрения формы (сколько незнакомых слов!), и с точки зрения содержания (переусложненного в плане образов и идей). Конечно, я мог бы разгрызть их, но я не чувствую себя свободным (время!) и совсем не заинтересован в том, чтобы сделать их объектом систематического изучения. Это не значит, что я отрицаю изумительную языковую изобретательность Набокова и оригинальность его мыслей. Совсем наоборот! Но я предпочитаю простоту языка и идей. <…>
Pniniad. P. 131.
Из дневника прот. Александра Шмемана , 12 декабря 1977
<…> Читал вчера Набокова. «Весна в Фиальте». И раздумывал о месте и значении этого удивительного писателя в русской литературе. Вспоминал давний ужин с ним в Нью-Йорке. «Моя жизнь — сплошное прощание с предметами и людьми, часто не обращающими никакого внимания на мой горький, безумный, мгновенный привет…» За такие-то вот строчки сразу все ему прощаешь: снобизм, иронию, какую-то «деланность» всего его мира. <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 402.
…16 января 1978
<…> Искусство самоутвержденья, искусство — власть над словом, искусство без смирения. <…> И потому искусство таланта (который все может), а не гения (который «не может не…»). В Набокове, может быть, и был гений, но он предпочел талант, предпочел власть (над словами), предпочел «творчество» — служению. Кривая таланта — от удачи к неудаче («Ада», поздний Набоков, которому так очевидно нечего больше сказать, ибо все возможные — в его таланте — удачи исчерпаны). Гений, даже самый маленький, ибо гений совсем не обязательно «огромен», — от неудачи к удаче (по-настоящему чаще всего — посмертной, ибо требующей отдаления или даже, по «закону» и «пути зерна», смерти и воскресения…). <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 411.
…4 мая 1978
<…> Думал в эти дни о творчестве Набокова — в связи с предложением выступить на симпозиуме, ему посвященном, в июле в Norwich’e <…>. В каком-то смысле все его творчество карикатура на русскую литературу (Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов). Будучи частью ее, но ее не принял. Наибольшее притягивание — к Гоголю, тоже «карикатурному», наибольшее отталкивание — от Достоевского, самого из всех «метафизического». И все же он ими всеми, в том числе, конечно, Достоевским, определен, из мира русской литературы выйти не может. Только там, где у Гоголя — трагедия, у Набокова — сарказм и презрение. <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 431.
Из дневника Марка Шефтеля, 10 ноября 1978
<…> Помню, Набоков сказал мне, что Вера считала те пять лет, которые он посвятил переводу [«Евгения Онегина»], колоссальной тратой драгоценного времени, и, думается мне, скорее всего, она была права, если иметь в виду сам перевод, получившийся неудачным. Но ведь есть еще и комментарий, а это чистейший Набоков, то есть нечто интересное само по себе; вероятно, единственная ценная часть этого четырехтомного издания. <…>
Pniniad. P. 135.
Из дневника прот. Александра Шмемана, 10 мая 1979
<…> Набокова читаю, словно у меня какие-то личные счеты с ним. Может быть, в том смысле, что я всегда читал его с наслаждением как бы физиологического свойства. Бесконечно «вкусно». Но чтение это почти как соучастие в каком-то нехорошем деле, и отсюда потребность «катарсиса», выяснения, что же тут «нехорошо». По отношению к другим писателям у меня никогда этого чувства не было (русским). Набоков всегда упирается в пустоту. «Отчаяние»: это отчаяние творца, убедившегося, что все его творчество было заранее, неизбежно, очевидно для всех — кроме него — провалом (но сколько усилий, сколько деталей, чтобы убить этого Феликса, совершить «совершенное преступление»!). Почему уходит в Россию Мартын? Только для того чтобы что-то доказать себе, навязать себе подвиг, абсолютно бессмысленный и ненужный. <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. -М.: Русский путь, 2007. С. 461.
…16 мая 1979
<…> Переписка Набокова с Эдмундом Вильсоном (изданная С. Карлинским). В сущности — неинтересная, поверхностная. Одержимость «литературой», но как-то «безотносительно». Mutatismutandi[6] к Набокову приложимо брюсовское: «…всё в жизни есть средство для ярко-певучих стихов…», для «сочетания слов».
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 462.
…20 ноября 1980
<…> КупилвчераНабокова «Lectures on Literature» (Austen, Flaubert, Kafka, Joyce, Proust). Пока что пробежал две-три страницы посередине книги. Все тот же блеск и какая-то странная навязчивая защита литературы от самого понятия «содержания». Это как бы кулинарный подход к литературе. От хорошего завтрака в первоклассном отеле ничего не требуется кроме того, чтобы был он вкусным. Отсюда великое французское искусство соусов и всяческих «заправок». Но ресторанное искусство, действительно, и не требует «оправдания», отнесения себя к чему-то «высшему» (разве что с аскетической точки зрения, с которой требует оно не оправдания, а осуждения). А литература, слова и ими воплощаемое видение мира? Мне ясно теперь, что моя вечная любовь к Набокову, вернее — к чтению Набокова, — того же порядка, что любовь к хорошему ужину. Но если так, то не применима ли и здесь «аскетика»? То, что так сильно мучило Толстого, — не мучит Набокова. Или, может быть, сама его ненависть к истолкованиям и оценкам литературы по отношению не к «кухне» и «ресторану», а вот к тому, ненавистному ему «свыше» — и объясняется таким «подавленным» мучением? Не знаю, нужно будет вернуться ко всему этому по прочтении книги. <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 548.
…15 сентября 1981
<…> Недели две тому назад в воскресной «Нью-Йорк таймс» лекция Набокова о Достоевском, рекордная, с моей точки зрения, по своему злому легкомыслию. Боюсь, что от Набокова мало что останется, что все в нем исчерпывается его «блеском». <…>
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 583.
…7 ноября 1981
<…> В английских лекциях Набокова о русской литературе — неожиданная для меня глава о Чехове, о глубине, о человечности его. Неожиданная потому, что я начал эту книгу «кровожадно» — и вдруг…
Шмеман А. Дневники 1973-1983. — М.: Русский путь, 2007. С. 597.
Кингсли Эмис — Филипу Ларкину, 22 марта 1982
<…> Осилил уйму книг за последнее время. Точнее — не осилил. «Отчаяние» Набокова. Этот парень абсолютно не в себе, не так ли? Что ты думаешь о Набокове? Ну — трам-тара-рам! С ним то же, что и с доброй половиной американских писак — у остальной половины плохо другое, — и к тому же он задурил башку многим местным дурням, включая и моего малыша Мартина. <…>
The Letters of Kingsley Amis / Ed. by Zachary Leader. –
ПРИМЕЧАНИЯ
Список условных сокращений
Грасский дневник — Кузнецова Г. Грасский дневник. — Вашингтон, 1967.
Диаспора — Диаспора: Новые материалы. — Париж: Atheneum; СПб.: Феникс.
Классикбезретуши — Классикбезретуши: литературный мир о творчестве Владимира Набокова / Под общей редакцией Н. Г. Мельникова. — М.: Новое литературное обозрение, 2000.
Набоков о Набокове — Набоков о Набокове и прочем: интервью, рецензии, эссе / Редактор-составитель Н. Г. Мельников. — М.: Издательство Независимая Газета, 2002.
С Двух берегов — С Двух берегов. Русская литература ХХ века в России и за рубежом. — М.: ИМЛИ РАН, 2002.
Inmemoriam— Inmemoriam: исторический сборник памяти А. И. Добкина. — СПб.; Париж: Феникс-Atheneum, 2000.
Pniniad — Diment G. Pniniad. Vladimir Nabokov and Мarc Szeftel. —
SL — Nabokov V. Selected Letters. 1940-1977 / Ed. by D. Nabokov and Matthew J. Bruccoli. — N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich / Bruccoli Clark Layman, 1989.
EdmundWilson. Letters — Wilson E. Letters on Literature and Politics, 1912-1972. — N. Y.: Farrar, Straus and Giroux, 1977.
Книга Яну от Сирина. — Сборник рассказов и стихотворений «Возвращение Чорба», присланный в
декабре
Кузнецова Галина Николаевна (1900-1976) — поэт, прозаик, литературная ученица и
возлюбленная И. А. Бунина; с
Гиппиус Зинаида Николаевна (1869-1945) — поэт, прозаик, критик; еще до революции была первой из профессиональных писателей, обратившей внимание на творчество Набокова (точнее, на сборник его незрелых юношеских стихов, изданных за свой счет). Согласно набоковским воспоминаниям, встретившись на заседании Литературного фонда с В. Д. Набоковым, отцом начинающего поэта, она произнесла «пророческую» фразу, которую потом «лет тридцать не могла забыть»: «Пожалуйста, передайте вашему сыну, что он никогда писателем не будет». Будучи в эмиграции, в своих критических писаниях вполне сознательно «замалчивала» произведения набиравшего силу и популярность В. Сирина.
Фельзены и Поплавские… — Прозаик Юрий Фельзен (наст. имя Николай Бернгардович Фрейденштейн, 1894-1943) и поэт Борис Юлианович Поплавский (1903-1935) — представители младшего поколения эмигрантских писателей, участники литературно-философского общества «Зеленая лампа», организованного Мережковскими.
Карпович Михаил Михайлович (1888-1959) — историк,
публицист, мемуарист, редактор нью-йоркского «Нового журнала».Знакомство с Набоковым состоялось в апреле
Тарасов-Родионов Александр Игнатьевич (1885-1938) — «пролетарский» писатель, чей нашумевший роман «Шоколад» (1922) оправдывал смертный приговор, вынесенный партией ни в чем не повинному коммунисту лишь для того, чтобы показать «массам» необходимую беспощадность революции. Сам Тарасов был позже репрессирован. Встреча Набокова с советским писателем состоялась по инициативе последнего в декабре 1931-го. Об их беседе, послужившей пищей для анекдотов и нашедшей отзвук в рассказе Набокова «Встреча» (декабрь 1931) и в романе «Приглашение на казнь» (1934), см.: Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. — М.: Издательство Независимая газета; СПб.: Симпозиум, 2001. С. 438.
Деспотули Владимир Михайлович (1895-1977) — журналист; в эмиграции сначала был
сотрудником газеты «Руль», затем — берлинским корреспондентом парижской газеты
«Возрождение», а с
Буров Александр Павлович (наст. фам. Бурд-Восходов; 1870-1957) — предприниматель, писатель-дилетант и меценат, субсидировавший журнал «Числа», в котором публиковались его произведения; стал прототипом писателя-графомана Ильи Борисовича, главного героя набоковского рассказа «Уста к устам», в сюжетную основу которого легла скандальная история с финансированием «Чисел». Несмотря на свое еврейское происхождение, Буров, один из немногих в литературном мире русской эмиграции, поддерживал дружеские отношения с Деспотули после того, как тот возглавил пронацистскую газету «Новое слово».
Адамович Георгий Викторович (1892-1972) — «шире всех читаемый и самый влиятельный критик эмиграции» (В. Вейдле), на протяжении многих лет внимательно следил за развитием творчества Владимира Набокова, которому посвятил в общей сложности около сорока статей и критических заметок. По своим мировоззренческим и эстетическим принципам «чистейшей воды выдумщик» Набоков был антагонистом Адамовича, подозрительно относившегося ко всяческим формальным «вывертам», ратовавшего за простоту и безыскусность «человеческого документа», что и обусловило критическую направленность большинства адамовичевских отзывов. Тем не менее в послевоенный период Адамович во многом пересмотрел свое отношение к творчеству Набокова, что нашло отражение и в тех суждениях, которыми он делился со своими корреспондентами, и в его критических статьях (именно Адамович написал предисловие к парижскому переизданию «Защиты Лужина», вышедшему под эгидой ЦРУ для распространения в СССР).
«Повесть о пустяках» — роман Ю. П. Анненкова (Берлин: Петрополис, 1934), вышедший под псевдонимом «Б. Темирязев».
Штейгер Анатолий Сергеевич (1907-1944) — поэт, наиболее полно воплотивший в
своем творчестве эстетические принципы «парижской ноты». Судя по всему, в его
письме описывается литературный вечер, устроенный 6 апреля
Шаховская Зинаида Алексеевна (1906-2001) — писательница,
журналистка. Писала на русском и французском языках. В эмиграции с февраля
…типа алдановских Кременецких… — Речь идет о персонажах трилогии Марка Алданова «Ключ», «Бегство», «Пещера».
Шмелев Иван Сергеевич (1873-1950) — писатель, публицист; с ноября
Иваск Юрий Павлович (1907-1986) — поэт, критик, литературовед. Участник
таллинского «Цеха поэтов» (1933-1935). Несмотря на географическую отдаленность
от литературных центров эмиграции, Иваск, до войны живший в Эстонии, активно
сотрудничал с ведущими изданиями русского Парижа: «Числа», «Современные
записки», «Новый град». В
Был вечер Сирина… — 24 января
Грузенберг Оскар Осипович (1866-1940) — адвокат и общественный деятель, участник
многих громких судебных процессов (М. Бейлиса, Горького, Короленко, Троцкого,
думцев-выборжцев и т.д.), принесших ему славу одного из самых ярких судебных
ораторов России начала ХХ в. В 1920-го эмигрировал из Советской России, до
Мильруд Михаил Семенович (1883-1942) — журналист; до революции сотрудничал в
газетах «Киевская мысль» и «Русское слово»; в марте
Пильский Петр Моисеевич (1879-1941) — критик, публицист, беллетрист; в годы эмиграции -литературный обозреватель рижской газеты «Сегодня», на страницах которой неоднократно рецензировал произведения Набокова. В письме О. Грузенберга упоминается его негативный отзыв на журнальную публикацию первой главы романа «Дар». В этой рецензии Пильский неприязненно писал о Сирине как о «карикатуристе», который «ищет выход для своего колкого остроумия» и, чтобы «утолить эту потребность, <…> поворачивает людей смешными и отталкивающими сторонами», а заодно «устами своего героя <…> ласково и, с виду, мягко, клеймит русских писателей» (Новая книга «Современных записок» // Сегодня. 1937. 29 апреля. С. 3; см. также: Классик без ретуши. С. 151-153).
…стихи на смерть Блока…-Речь идет о двух набоковских стихотворениях, впервые опубликованных в берлинской газете «Руль» (1921. 14 августа): «За туманами плыли туманы…» и «Пушкин — радуга по всей земле…», в котором при желании можно усмотреть «нечто вроде казарменной переклички» русских поэтов — Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, «уплывших в рай» и собравшихся, «чтоб встретить в должный час душу Александра Блока».
МалоземоваЕлизаветаАндреевна(1881-1974) -литературовед,автор одной из первых диссертаций о творчестве Бунина.
Полонский Яков Борисович (1892-1951) — журналист, в годы эмиграции — сотрудник парижской газеты «Последние новости».
КарамзинаМария Владимировна (урожд. Максимова, 1900-1942) — поэт, прозаик, с 1937 по 1940 гг. — корреспондент И. А. Бунина. См. их переписку: Литературное наследство. Т. 84. Иван Бунин: В 2 кн. Кн. 1. — М.: Наука, 1973. С. 661-687.
Гессен ЕвгенийСергеевич(1910-1944) — поэт, член поэтического объединения «Скит» (Прага); погиб в немецком концлагере.
Гольденвейзер Алексей Александрович (1890-1979) —
юрист, публицист, общественный деятель; с
Алданов Марк Александрович (наст. фамилия Ландау, 1886-1957) — один из самых
популярных беллетристов русского зарубежья; хороший знакомый В. Набокова:
благодаря его рекомендации тот в мае
Уилсон Эдмунд (1895-1872)- ведущий
американский критик 1930-1940-х гг., с которым начиная с
Госс Кристиан (1878-1951) — американский критик и литературовед, с
Шкловская Зинаида Давыдовна (?-1945) — жена публициста Исаака Владимировича
Шкловского (псевд. Дионео). В наброске некролога 3. Д. Шкловской,
предназначавшегося для «Нового журнала», Г. Струве описал свою последнюю
встречу с ней в Париже весной
Струве Глеб Петрович (1898-1985) — литературовед, переводчик, критик, в
1920-1930-е гг. поддерживавший приятельские отношения с Набоковым и много
сделавший для пропаганды его творчества (Струве написал о набоковских
произведениях несколько статей и рецензий на русском, английском и французском
языках, а также перевел на английский рассказы «Возвращение Чорба» и
«Пассажир»). К середине пятидесятых годов, времени написания его главного
литературоведческого труда «Русская литература в изгнании» (1956), Струве
заметно охладел к творчеству Набокова, о чем можно судить и по «набоковской»
главе «Русской литературы в изгнании» (где настойчиво проводится тезис о
«нерусскости» писателя), и по многочисленным признаниям, сделанным в письмах.
Например, в письме от 29 июля
Бем Альфред Людвигович(1886-1945)
— критик, историк литературы, публицист; в эмиграции преподавал в пражском
Карловом университете, был организатором и руководителем литературного
объединения «Скит поэтов» (позднее — «Скит»). В отличие от большинства эмигрантских
литераторов старшего поколения, очень высоко ценил творчество Набокова (Сирина)
и в статье «Человек и писатель»широковещательно
заявил: «Эмиграция оправдана тем, / Что в ней появился Сирин» (Меч. 1936. 3 мая
(№ 18). С. 3). Во время Второй мировой войны вступил в переписку с оказавшимся
в Германии критиком и публицистомИвановым-Разумником
(наст. имя Разумник Васильевич Иванов; 1878-1946), который в ответном письме
(от 15 мая
Гринберг Роман Николаевич (1893-1969) — эмигрант «первой волны», бизнесмен,
меценат, издатель, приятель Набокова (они познакомились в
…прислал тетрадь стихов, подписанную
«Сирин», с просьбой дать свой отзыв… — Тетрадь стихов прислал Бунину сам В. В.
Набоков, начинавший свою литературную карьеру как поэт В. Сирин (псевдоним
пришлось взять из-за того, что его поэтические опусы обильно печатались в
кадетской газете «Руль», выходившей под редакцией В. Д. Набокова). Для юного
поэта Бунин был литературным кумиром; его письмо мэтру от 21 марта
Бахрах Александр Васильевич (1902-1985) — критик, мемуарист; во время войны несколько лет прожил в грасском доме Буниных, о чем оставил воспоминания «Бунин в халате» (1979).
«Фиала»— то есть рассказ «Весна в Фиальте», впервые опубликованный в «Современных записках» (1936. № 61).
Мучник Элен (Елена Львовна, 1903-?) — американский литературовед русского происхождения, близкая приятельница Э. Уилсона.
Я разочарован новым романом… — То есть «BendSinister» («Под знаком незаконнорожденных»), первым романом, написанным Набоковым в Америке. Со свойственной ему прямотой о своем неприятии романа Уилсон написал Набокову сразу по прочтении рукописи: «Тебе не удаются вещи, касающиеся вопросов политики и социальных процессов, ибо ты никогда не интересовался этими предметами и не давал себе труда вникнуть в них. В твоем понимании диктатор вроде Падука — это просто вульгарная и одиозная фигура, которая до смерти запугивает серьезных, высокоинтеллектуальных людей наподобие Круга. У тебя нет ни малейшего представления, почему и как Падуку удалось захватить власть, или что представляет собой совершенная им революция. Именно это делает изображение событий столь неудовлетворительным. И не говори мне, что подлинный художник не имеет ничего общего с политикой. Художник может не принимать политику всерьез, но, если уж он обращается к таким вопросам, ему следует знать, о чем идет речь. <…> Не думаю, что твоя вымышленная страна сослужила тебе добрую службу. Твоя сила — это большой степени сила точной наблюдательности… а получилось нечто ирреальное, что особенно заметно при неизбежном сравнении написанного с жуткой современной действительностью. На фоне подлинной нацистской Германии и подлинной сталинской России злоключения твоего несчастного профессора отдают бурлеском… В конце концов получилась лишь сатира на события столь ужасающие, что они не поддаются сатирическому обличению — ибо для того, чтобы сделать нечто предметом подобного обличения, следует представить сущее еще более ужасным, чем оно есть на самом деле» (Цит. по: Классикбезретуши. С. 248).
Уайт Кэтрин (1892-1972) — с 1925 по
…от воспоминаний о детстве Менкена. — Речь идет об автобиографической книге американского критика и публициста Генри Луиса Менкена (1880-1956) «Счастливые дни, 1880-1892» («HappyDays, 1880-1892», 1940).
Гладков Александр Константинович (1912-1976) — советский поэт и драматург,
прославился пьесой «Давным-давно» (1942); страстный библиофил, в
…он тут же написал по-русски четверостишие… — Вероятно, это было стихотворение Набокова «Казак», которое было составлено из палиндромов, написанных им в двадцатых годах:
Я ел мясо лося млея.
Рвал Эол алоэ, лавр.
Те ему: «Шш — Ишь, умеет
Рвать!», он им: «Я — Минотавр».
Берберова Нина Николаевна (1901-1993) — писательница, критик, с 1922 по 1932 гг.
— гражданская жена В. Ходасевича, вместе с которым покинула Россию в июне
Струве Алексей Петрович (1899-1976) — сын известного философа и общественного деятеля П. Б. Струве; библиограф, владелец букинистического магазина в Париже.
Конрад Джозеф (Коженёвский Юзеф Теодор Конрад, 1857-1924) — английский писатель польского происхождения, с которым многие американские критики сопоставляли Набокова, на что тот резонно возражал: «Меня слегка раздражают сравнения с Конрадом. Не то чтобы я был недоволен в литературном плане, я не это имею в виду. Суть в том, что Конрад никогда не был польским писателем. Онсразусталанглийскимписателем» (Breit H. Talk With Mr. Nabokov // New York Times Book Review. 1951. July 1, p. 17). В многочисленных интервью «швейцарского периода» Набоков неприязненно отзывался о Джозефе Конраде: «…не выношу стиль Конрада, напоминающий сувенирную лавку с кораблями в бутылках, бусами из ракушек и всякими романтическими атрибутами» (из интервью журналу «Плейбой»; цит. по: Набоков о Набокове. С. 154); «…мое отличие от Джозефа Конрадикально.Во-первых, он не писал на своем родном языке, прежде чем стать английским писателем, и, во-вторых, сегодня я уже не переношу его полированные клише и примитивные конфликты» (из телеинтервью Р. Хьюзу; цит. по: Набоков о Набокове. С. 171); «…я не люблю его книги, они мне ничего не говорят. Когда я был ребенком, я читал их, потому что это книги для детей. Они полны клише и неуемной романтики…» (Беседа Владимира Набокова с Пьером Домергом // Звезда. 1996. № 11. С. 62).
Сантаяна Джордж (1863-1952) — американский поэт, философ и культуролог испанского происхождения.
Зейбель Мортон (1901-1960) — американский критик, литературовед; в 1947 -1964 гг. — профессор Чикагского университета.
Херси Джон(1914-1993) — американский писатель и
журналист. Его документальный репортаж о первой атомной бомбардировке, впервые
опубликованный в журнале «Нью-Йоркер» в
Хайман Стенли Эдгар (1919-1970) — американский критик и литературовед, автор
нескольких статей о набоковском творчестве. Одна из них, рецензия на английский
перевод «Дара» (Nabokov’sGift // NewLeader. 1963. Vol. XLVI. October 14, p. 21), вызвала ряд нареканий со стороны Набокова. В письме Хайману от 15
декабря
И никогда я не был с ним ни в одном
ресторане. — Встреча с Буниным,
описанная в набоковских воспоминаниях, на самом деле имела место, что
подтверждается, в частности, письмом Набокова, посланным жене 30 января
Варшавский Владимир Сергеевич (1906-1978) — писатель, мемуарист; будучи сотрудником парижского журнала «Числа», был втянут в литературную войну против берлинца Сирина, которую вели адепты «парижской ноты», писатели-монпарнасцы, вдохновляемые Георгием Адамовичем и Георгием Ивановым. Его перу принадлежит отрицательная рецензия на роман «Подвиг», в которой набоковское произведение объявлялось «очень талантливой, но малосерьезной книгой» (Числа. 1933. № 7/8. С. 266; перепеч. в: Классик без ретуши. С. 95-96). К чести Варшавского, уже к середине тридцатых годов он пересмотрел свое отношение к творчеству Набокова. В итоговой книге «Незамеченное поколение» (Нью-Йорк, 1956), развивая основные положения своей довоенной статьи «О прозе "младших" эмигрантских писателей» (1936), он предложил глубокое социально-философское прочтение «Приглашения на казнь». Связывая проблематику романа с духом «незамеченного поколения» эмигрантских писателей, Варшавский оценил набоковскую прозу как «единственную, блистательную и удивительную удачу ▒молодой’ эмиграции» (Указ. соч. С. 214).
Яновский Василий Семенович (1906-1989) — прозаик, мемуарист, представитель
«младшего поколения» писателей русской эмиграции; в
Поляков Александр Абрамович (1879-1971) — журналист; в эмиграции с ноября
Статья Вейдле действительно отличная… — Имеется в виду статья В. Вейдле «На смерть Бунина» (Опыты. 1954. № 3. С. 80-93). В том же номере «Опытов» были опубликованы главы набоковских воспоминаний «Другие берега».
…спасибо за рукопись… — Скорее всего, речь идет о рукописи книги «Русская литература в
изгнании», которая была выпущена в
Терапиано Юрий Константинович (1892-1980) — поэт, критик, мемуарист; активный
участник литературной жизни русского Парижа (был одним из организаторов и
первым председателем «Союза молодых поэтов и писателей»; в
МарковВладимир Федорович (р. 1920) — эмигрант «второй волны»; критик, литературовед, переводчик; до выхода в отставку в 1990 году — профессор Отдела славянских и восточноевропейских языков и литератур Калифорнийского университета, Лос-Анджелес (UCLA).
Поэму, конечно, читал… — Речь идет о «Парижской поэме», впервые опубликованной в «Новом журнале» (1944. № 7).
Варшавский интересен в первой части… — В письме к Юрию Иваску, в то время главному редактору журнала «Опыты», Г. Адамович разбирает материалы четвертого номера, в том числе и статью Варшавского «О Поплавском и Набокове» (Опыты. 1955. № 4. С. 65-72), позже вошедшую в книгу «Незамеченное поколение».
Моршен Николай Николаевич (наст. фам. Марченко, 1917-2001) — поэт, представитель «второй волны» русской эмиграции.
…в какой-то своей статье о стихах Сирина… — Имеется в виду статья Г. Адамовича «По поводу стихов Влад. Набокова» (Новое русское слово. 1953. 29 марта; 26 апреля); с небольшими дополнениями она вошла в книгу «Одиночество и свобода» (Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955), где составила основу главы «Владимир Набоков».
Митфорд Нэнси
(1904-1973) — английская писательница; с
В «Санди таймс» Грэм Грин
рекламировал какую-то порнографическую книгу…— Речь идет о той самой судьбоносной заметке Грэма Грина, в которой
«Лолита» (выпущенная в
Кленовский Дмитрий Иосифович (наст. фам. Крачковский, 1893-1976) — поэт, эмигрант
«второй волны» (в
ОдоевцеваИрина Владимировна (наст. имя Ираида Густавовна Гейнике, 1895-1990) -поэт, прозаик, жена поэта Георгия Иванова, злейшего литературного недруга Набокова; ее роман«Изольда»удостоился язвительного отклика В. Набокова (Руль. 1928. 30 октября), на который Иванов отреагировал разгромной антисиринской статьей (Числа. 1930. № 1).
Вишняк Марк Вениаминович (1883-1976) — общественный деятель, один из лидеров партии
социалистов-революционеров, журналист, мемуарист, соредактор журнала
«Современные записки», в свое время сделавший все возможное, чтобы на его
страницах не была опубликована четвертая глава «Дара». Чуть позже Набокова,
осенью
В книге… — То есть в мемуарах Марка Вишняка «▒Современные записки’:
Воспоминания редактора» (Bloomington: IndianaUniversityPublications, 1957), где, в частности, цитируются высказывания о «Даре» Г. Адамовича
и М. Слонима: «По мнению Г. Адамовича, Набоков-Сирин обрушился в ▒Даре’ на
Чернышевского с ▒каким-то капризным легкомыслием’ (▒Одиночество и свобода’. С.
221). М. Слоним отозвался о ▒Даре’ как о ▒злобно полемическом романе’, в
котором В. Сирин ▒выставил Чернышевского каким-то полуидиотом’ (▒Новое
р<усское> слово’ от 3 июля
…упомянул и Вас… — В «Заметках на полях» В. Маркова содержалось резкое суждение, вызвавшее бурю отрицательных откликов: «Глава о Чернышевском в ▒Даре’ Набокова — роскошь! Пусть это несправедливо, но все заждались хорошей оплеухи ▒общественной России’» (Опыты. 1956. № 6. С. 65).
Чиннов Игорь Владимирович (1909-1996) — поэт русского зарубежья, сформировавшийся под сильным влиянием «парижской ноты»; в США преподавал русскую литературу в Канзасском (1962-1968) и Питсбургском (до 1970) университетах, а затем в университете Вандербилта в Нэшвилле, Теннесси (до 1976).
И какой вздор с налетом учености написала о Набокове Берберова… — Речь идет о берберовской статье «Набоков и его ▒Лолита’» (Новый журнал. 1959. № 57. С. 92-115).
Чуковский Корней(наст. имя и фам. Николай Васильевич Корнейчуков,
1882-1969) — русский советский писатель, переводчик, литературовед, до
революции — влиятельный критик, близкий знакомый В. Д. Набокова (среди прочих
изданий дореволюционной России Чуковский печатался в кадетской газете «Речь»,
издателем которой был отец будущего писателя). Когда в
Смирнов Николай Павлович (1898-1978) — советский писатель, критик. Почитатель Бунина, автор одной из немногих в советской прессе 1920-х гг. статей о бунинском творчестве (написанной, правда, в соответствии с «линией партии»); в годы хрущевской «оттепели» Смирнов предполагал написать о Бунине монографию, для которой собрал много документов. Собирая материал для книги, он вступил в переписку с вдовой писателя, В. Н. Буниной.
Хомяков Геннадий Андреевич (псевд. ГеннадийАндреев, 1904-1984) — эмигрант «второй волны», литератор, журналист, редактор журнала «Мосты».
…его стихотворение, второе (первое очень хорошее), все-таки наглость… -В альманахе «Воздушные пути» (1961. № 2) были опубликованы два набоковских стихотворения: «Минуты есть: ▒Не может быть’,- бормочешь…» и «Какое сделал я дурное дело…» Последнее вызвало бурю негодования среди многих эмигрантских литераторов, поскольку в нем усмотрели злую пародию на «Нобелевскую премию» Б. Пастернака.
Можайская
Маккарти Мэри (1912-1989) — американская писательница, критик, публицист, одна
из основательниц журнала «Партизэн ревью» — рупора либеральных американских
интеллектуалов. Будучи третьей женой Эдмунда Уилсона, в
АрендтХанна(1906-1975)
— известный немецко-американский философ и историк, ученица М. Хайдеггера и К.
Ясперса. Родилась в еврейской семье в Ганновере; перед приходом к власти
нацистов бежала во Францию, откуда в
Керуак Джек (1922-1969) — американский писатель, представитель так называемого «разбитого поколения» в послевоенной американской литературе.
ФерлингеттиЛоренс (р. 1919) — американский поэт.
Макдональд Дуайт (1906-1982) — американский публицист, культуролог и литературный
критик. Помимо разносной рецензии на «Бледный огонь» (рус. перев. см.: Классик без ретуши. С. 361-364), его
перу принадлежит негативный отзыв о набоковской работе «Пушкин и Ганнибал»,
опубликованной в июльском номере журнала «Энкаунтер» за
Эктон Гарольд (1904-1994) — англо-итальянский писатель и мемуарист, товарищ Ивлина Во по Оксфорду, ставший прототипом Энтони Бланша, эстета и гомосексуалиста из романа «Возвращение в Брайдсхед».
…прием, устроенный «Боллинген пресс»
в честь Набокова… — Состоялся 21 апреля
ЭпстайнБарбара (1928-2006) — редактор еженедельника «Нью-Йорк ревью оф букс», на страницах которого появилась разгромная рецензия Эдмунда Уилсона на набоковский перевод и комментарий «Евгения Онегина» (TheStrangeCaseofPushkinandNabokov // NewYorkReviewofBooks. 1965. July 15, pp. 3-6; рус. перев. см.: Классик без ретуши. С. 387-392). Эта рецензия вызвала одну из самых ожесточенных литературных дискуссий в англоязычной прессе 1960-х гг. После того как Набоков и Уилсон обменялись колкими заметками на страницах все того же «Нью-Йорк ревью оф букс» (1965. August 26), полемика, в которой приняли живое участие многие американские литературоведы и критики, перекинулась и на другие издания («Энкаунтер», «Нью стейтсмен»).
Арндтовском… — Имеется в виду перевод «Евгения Онегина», выполненныйУолтером Арндтом(AlexanderPushkin.EugeneOnegin. A new
translation in the Onegin stanza with an introduction and notes by Walter
Arndt. A Dutton paperback,
Джаррелл Рэндалл (1914-1965) — американский поэт, критик; четырехтомный набоковский перевод «Евгения Онегина» получил в подарок от своего приятеля, Майкла ди Капуа, в ту пору — редактора детской литературы в издательстве «Макмиллан».
«Соня» — Скрываясь за этим именем и выдавая себя за высокооплачиваемую модель,
любительницу литературы и искусства, приятель В. Набокова Р. Н. Гринберг
вступил с Корнеем Чуковским в переписку, которая продлилась с октября 1964 по
май
…очень обидны показались Анне Ахматовой его (правда, превосходные) пародии на ее лирику… — Речь идет о жеманных стихотворениях пошловатой героини романа «Пнин» Лизы Боголеповой, в которых пародируется поэтическая манера ранней Ахматовой:
Я надела темное платье,
И монашенки я скромней;
Из слоновой кости распятье
Над холодной постелью моей.
Но огни небывалых оргий
Прожигают мое забытье,
И шепчу я имя Георгий —
Золотое имя твое!
(гл. II, 6)
Самоцветов кроме очей
Нет у меня никаких,
Но есть роза еще нежней
Розовых губ моих.
И юноша тихий сказал:
«Ваше сердце всего нежней…»
И я опустила глаза…
(гл. VII, 3)
По свидетельству Л. Чуковской, Ахматову остроумная набоковская пародия разъярила настолько, что всю книгу Набокова она назвала «пасквилянтской» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962. – СПб.: Нева; Харьков: Фолио. С. 347).
…получили в свое время ту книжку «NewYorkReviewofBooks»… — «Соня» подписала Корнея Чуковского на нью-йоркский еженедельник и послала ему номер с отрицательным отзывом Эдмунда Уилсона на набоковского «Онегина».
…мне известны статьи об «Онегине» — проф. Эрнеста Симмонса… — Американский литературовед Э. Симмонс в целом сочувственно отозвался о набоковском «Онегине» на страницах книжного обозрения «Нью-Йорк таймс»: «Набоков работал над переводом ▒Евгения Онегина’ с 1950 года, и его затянувшаяся битва породила ожидания, что это будет magnum opus. Теперь, когда книга появилась, ее спорные места и полный отказ от рифм могут кого-то разочаровать. Но во всех формальных отношениях это великолепное достижение — непревзойденный перевод и комментарий пушкинской поэмы. Действительно, по точности перевода на английский с ним нечего сравнивать, точно так же и комментарий превосходит все, что есть на русском» (Simmons E. J. A Nabokov Guide. Through the World of Alexander Pushkin // New York Times Book Review. 1964. June 28, p. 4).
…автограф молодого В. Н. – терцины. — Речь идет о стихотворении «Революция» (1917).
Владимир никогда не был глубоко
связан с русской культурой, оставив родину в шестнадцатилетнем возрасте… — Оставляя на совести «Сони» заявление о том, что Набоков «никогда не
был глубоко связан с русской культурой» — этому противоречат и многочисленные
признания писателя (в письмах тому же Р. Гринбергу), и его творчество — вплоть
до перенасыщенной русскими аллюзиями «Ады», — хочу заметить, что Набоков
покинул Россию в апреле
Берлин Исайя (1909-1997) — английский философ (родился в богатой еврейской
семье в Риге), один из основателей современной либеральной политической
философии. Несмотря на то, что Берлин покинул Россию в детстве (в
…«Encounter» с феерической статьей о «Евгении Онегине». — Имеется в видуполемическая статья В. Набокова, которой он расправлялся с критиками своего комментированного «Онегина», в первую очередь — с Эдмундом Уилсоном (Nabokov’sReply // Encounter. 1966. Vol. 26. № 2 (February), pp. 80-89); с небольшими изменениями она вошла в сборник «Твердые суждения» (1973) под заглавием «Ответ моим критикам» (перев. см.: Набоков о Набокове. С. 531-567).
…номер «N. Y. ReviewofBooks» с невероятным ответом Эдмунда
Животное сие бывает неправым порой,
Бранить его нужно — едва учиняет разбой.
Не послал я свою статью в «ReviewofBooks», так как не кончил ее. — Все это явно противоречит заявлению, сделанному в письме от 21 июля
…новое, исправленное издание своих автобиографических воспоминаний. — «Speak, Memory. AnAutobiographyRevisited» (N. Y.: PutnamSon’s, 1966).
…собираюсь написать ему об этом… — Роман Гринберг сдержал слово и передал жалобы Чуковского Набокову.
Тот, однако, настаивал (в письме от 18 февраля
…его мемуары (я не читал их)… — Ср. с дневниковой записью К. Чуковского, сделанной 13 января
Я всегда относился к нему с
уважением… — Это подтверждается прочувственными
записями, сделанными в дневнике Чуковского 29 марта
Шефтель Марк Юрьевич (1902-1985) — американский литературовед (родился в еврейской семье, в России, в г. Староконстантинове); после революции вместе с семьей оказался на территории Польши, затем жил во Франции и Бельгии; в 1942-м переехал в США, где стал преподавать литературу в Корнеллском университете. Многолетний коллега Набокова по университету, Шефтель довольно тесно общался с ним (сохранилась переписка между ним, Набоковым и Романом Якобсоном, в которой обсуждался совместный проект по изданию комментированного англоязычного перевода «Слова о полку Игореве»). Некоторыми набоковедами Шефтель (в отличие от Набокова говоривший по-английски с сильным акцентом) считается прототипом Пнина. В частности, этой теме посвящена книга Г. Димент «Пниниада. Владимир Набоков и Марк Шефтель» (1997), где и опубликованы выдержки из дневника Шефтеля, не раз обращавшегося к личности и творчеству своего прославленного сослуживца (который, как с горечью отметил автор дневника, покинув Корнелл, ни разу не написал ему).
Фаулз Джон (1926-2005) — знаменитый английский писатель, которого некоторые критики называли «английским Набоковым». См., например, рецензию Джозефа Эпстайна на роман «Волхв» (AnEnglishNabokov // NewRepublic. 1966. Vol. 154. February 19, pp.26-29).
Wiadomości — польский эмигрантский журнал,
издававшийся в Лондоне с 1946 по
Казандзакис Никос (1883-1957) — классик греческой литературы ХХ в., получивший международную известность во многом благодаря своей скандальной книге «Последнее искушение Христа» (1951), внесенной католической церковью в Индекс запрещенных книг.
…интервью с Набоковым… — Речь идет о телеинтервью, которое в сентябре
«Бук энд боул» («BookandBowl», в переводе с английского — «Книга и чаша») — дискуссионный клуб, основанный в
…новое интервью Набокова… — Скорее всего, имеется в виду маленькое набоковское интервью Олдену Уитмену, которое было приурочено к выходу специального выпуска журнала «Трикуотерли», посвященного семидесятилетию писателя (WhitmanA.Nabokov, Near 71, GetsGiftfor 70th // TheNewYorkTimes. 1970, Marсh 18, p. 40).
Шмеман Александр Дмитриевич (1921-1983) —
богослов, общественный деятель. Родился в г. Ревеле (Таллине); юность провел в
Париже, где в
Есть ли среди них «Волшебник»? — новелла «Волшебник», одно из последних русскоязычных сочинений
Набокова в прозе, своего рода пра-«Лолита», написанная осенью
…прочитал книгу Карла Проффера о
«Лолите»… — то
есть «Ключи к "Лолите"» (ProfferC. KeystoLolita.
«Моя жизнь — сплошное прощание с предметами и людьми…» — Цитируется концовка набоковского рассказа «Памяти Л. И. Шигаева».
«…всё в жизни есть средство дляярко-певучих стихов…» — Цитируется стихотворение В. Я. Брюсова «Поэту» (1908).
Эмис Кингсли (1922-1995) — английский прозаик, поэт, критик; как и его корреспондент, поэт Филип Ларкин (1922-1985), входил в литературное объединение «Движение», участники которого выступали с резкой критикой модернизма, считая его очередной стадией романтизма, губительной для европейской культуры и искусства. Как литературный критик Эмис проявил себя непримиримым набокофобом. Из-под его пера вышло три негативных рецензии на набоковские произведения: отрицательный отзыв на роман «Пнин» — «вялый, безвкусный салат из Джойса, Чаплина, Мэри Маккарти»(см.: Классик без ретуши. С. 340-341); «ворчалка» на английское издание «Лолиты», в которой он усмотрел «атрофию нравственного чувства» автора (Amis K. She Was a Child and I Was a Child // Spectator. 1959. № 6854 (November 6), pp. 635-636), а также пренебрежительный отклик на английский перевод «Приглашения на казнь»: один из лучших романов В. Набокова он расценил как «второсортное переложение Кафки» (More or less familiar // Observer. 1960. June 5, p. 18).
…малыш Мартин. — То есть сын Кингсли Эмиса, популярный писатель Мартин Эмис (р. 1949), страстный поклонник Набокова, который, как считают многие критики, оказал большое влияние на его творчество. («ИЛ», 2005, №10.)