Фрагменты книги
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2009
Перевод Елена Клокова
Ивонна Клоэтта[1]
Беседы с Мари-Франсуазой Аллен
Вступление
17 мая 1989 года, вручая мне экземпляр первого тома биографии Нормана Шерри, Грэм сказал: «Бедная моя, боюсь, однажды тебе придется иметь дело с биографами. Послушай моего совета: не рассказывай ничего — имеешь полное право, — но если решишься, говори всю правду, ничего не утаивай». Грэм смотрел на меня сочувственно, словно хотел предостеречь от соблазна превратить нашу историю в сказку. Прошли годы. Я долго обдумывала его слова.
Грэм умер 3 апреля 1991 года, и первым — сугубо эгоистическим — желанием было сохранить для себя одной воспоминания о тридцати двух годах нашей совместной жизни. Однако летом 1994 года на Грэма обрушился град обвинений, опорочить его посмертно пытались даже некоторые старинные «друзья». В его адрес летели столь гнусные обвинения, что я решила нарушить обет молчания. Не для того, чтобы опровергнуть клевету (это, увы, безнадежно), а чтобы, опираясь исключительно на факты и наблюдения, рассказать о человеке, которого я знала.
Восстанавливая в памяти образ Грэма, я старалась ничего не упустить, быть предельно точной, для чего обратилась к своему «Красному дневнику», который вела много лет. В дневник я записывала наши разговоры, которые всегда начинались спонтанно, без особого повода, и были очень откровенными. Грэм часто читал «Красный дневник» и делал в нем пометки.
Сделать запись моего рассказа о Грэме я доверила Мари-Франсуазе Аллен[2], дочери героя Сопротивления Ива Аллена, старого друга Грэма. Она автор книги «Грэм Грин: Другой и его двойник»[3].
Ивонна Клоэтта,
Веве, ноябрь 1999 г.
Предисловие
В апреле 1991 года, сразу после смерти Грэма Грина, Ивонна нашла в одном из ящиковписьменного стола клочок бумаги, на котором неровным почерком было написано: InSearchofaBeginning — В поисках начала. Она долго размышляла, пытаясь разгадать смысл этой короткой фразы. Что это — название новой книги? Но Грэм прекрасно понимал, что не успеет ее написать. Нет, скорее он пытался подготовить себя — в метафизическом смысле — к полному, окончательному одиночеству, к встрече со смертью… или с вечностью, если верил в Бога.
Работая над этой книгой, я пыталась понять, что же «искал» Грэм. Ключ к разгадке он оставил своей верной спутнице. В ее воспоминаниях, полных сомнений, тревог, но в то же время светлых и радостных, и содержится ответ.
Особенности Грэма Грина представлены в книге так, как их видела Ивонна, ведь она была очень близким его другом, но все же не alterego. Не будь у нее тонкого, интуитивного, «точного» восприятия его творчества, они вряд ли прожили бы вместе тридцать два года,
Эта книга не претендует на то, чтобы называться биографией Грина. Но, возможно, именно таким незамысловатым рассуждениям о жизни писателя, рассуждениям любимой и любящей женщины, и стоит доверять. Все остальное есть в книгах самого писателя.
Мари-Франсуаза Аллен
Встреча
Суазик. В письмах, которые Грэм писал тебе долгие годы, привлекает внимание повторяющаяся фраза «Люблю тебя. Навечно». Потом он стал приписывать «Навечно — и еще на один день», затем «Навечно — и на еще один, самый длинный день»… Он не думал о конце. Но каким было начало? Расскажи о начале.
Ивонна. Мы встретились совершенно случайно. Это произошло в Камеруне, в Дуале, в начале марта 1959 года. Мне позвонила приятельница — Хо Буккарю. «В Дуалу приехал наш друг Грэм, — сказала она, — приходи к нам на ужин». Я была занята, и пришлось отказаться, но мне очень хотелось познакомиться с ним. Я читала его книги, видела фильм «Третий человек». Особенно сильное впечатление произвел на меня роман «Сила и слава»; я все думала: каким надо быть, чтобы написать такую сильную вещь?
О приезде Грэма Грина в Дуалу никто даже не слышал, и поначалу я решила, что это шутка. Но в понедельник утром Хо снова позвонила и спросила, можно ли им с Грэмом зайти ко мне ненадолго. Я, естественно, согласилась, и мы встретились. Для меня он был тогда автором нескольких книг, которыми я искренне восхищалась, но не более того…
В ту первую встречу мы оба так смущались, что разговор все не клеился. Хо внесла оживление, вспомнив, что как-то раз ночью они с Грэмом решили посмотреть на гору Камерун с высоты птичьего полета. Дремавший много лет вулкан внезапно пробудился. Полет произвел на Грэма неизгладимое впечатление, он вспоминал, как потоки лавы завораживали его своей красотой и в то же время пугали.
С. Зачем Грэм приехал в Дуалу?
И. Как я потом узнала, туда он приехал из тогда еще Бельгийского Конго, где провел полтора месяца в расположенном неподалеку от Кокийявилля лепрозории. В столицу Камеруна его пригласил друг, человек по фамилии Морэ. Они тесно общались в 50-е годы в Сайгоне (во время войны в Индокитае Морэ был шефом Службы безопасности), а затем переписывались. К несчастью, накануне приезда Грэма Морэ попал в аварию, и его самолетом отправили во Францию. Когда Море на носилках вносили на борт, он инструктировал Хо и Поля Буккарю, как следует принимать Грэма. Во время войны супруги Хо и Поль тоже работали в Индокитае. Поль был высокопоставленным чиновником и служил вместе с Море в Сайгоне. После войны, в 1955-м, его, как и некоторых других французских служащих, перевели в Камерун. Дуала в то время была спокойным, мирным местом, где мы с моим мужем Жаком вели беззаботную, счастливую жизнь. Однако 1959 год — когда усилилась борьба за независимость — в корне изменил не только жизнь страны, но и нашу.
Вернемся к недолгому пребыванию Грэма в Камеруне: по радио передавали страшные новости о том, что происходит в колониях — людей убивали, а трупы сбрасывали во рвы; в городе было неспокойно, но супруги Буккарю решили во что бы то ни стало отпраздновать приезд Грэма в Дуалу и пригласили друзей на танцевальную вечеринку в единственный ночной клуб для европейцев. Вот так мы и встретились — в ночь с понедельника на вторник — и протанцевали в «Шантако» до четырех утра. Грэму подобные развлечения были явно не по вкусу, он вообще не любил танцевать.
На рассвете, прежде чем мы разошлись по домам, Поль сказал мне: «Грэм вечером уезжает и приглашает нас с тобой выпить в баре ▒Кокосовые пальмы’ — это в гостинице, где он остановился. Заеду за тобой в четыре», — и умчался, не желая слушать мои возражения. Через несколько часов он разбудил меня: «Вставай, я привез Грэма. Поедем простимся с ним». — «Но мы уже попрощались, — не соглашалась я, — в ▒Шантако’». Поль приложил палец к губам и зашикал на меня — в гостиной ждал Грэм. Поль был известным сводником, поэтому я сразу сказала: «Мы ведь с тобой друзья, правда? Поклянись, что не оставишь меня с ним в гостинице одну». Он поклялся, и мы поехали, но пошли не в бар, а в номер Грэма. Он собирал вещи, и — к великому разочарованию Поля — зашел серьезный разговор о жизни, смерти и любви…
Короткое пребывание Грэма в Дуале подходило к концу. Мне наша встреча показалась немного странной, и я думала, что очень скоро о ней забуду. А вот Грэм отнесся к нашему знакомству иначе. Уже в дверях он как бы невзначай бросил: «Хо сказала, что в августе приедет в Ниццу, кажется, вы тоже будете в это время на юге Франции? Сегодня я возвращаюсь в Англию, потом лечу на Кубу, а оттуда — на Капри. В конце августа рассчитываю провести неделю с друзьями в Сен-Жан-Кап-Ферра, в ▒Золотом парусе’. Приедете с Хо выпить со мной?» -«Посмотрим, — ответила я, — до августа еще далеко!»
В тот момент я не осознавала, как решительно настроен Грэм. Однако в августе мы с Хо и в самом деле оказались у него, и он предложил мне поужинать с ним в «Ла Резерв де Больë», недалеко от гостиницы, где он остановился. Я приняла приглашение, о чем ни разу не пожалела.
Мы впервые оказались наедине и поговорили спокойно. Именно тогда началось наше общее будущее. В марте 1959-го, когда Грэм был в Дуале, политическая ситуация, как я уже рассказывала, стремительно ухудшалась, и мы с Жаком не без колебаний решили, что дети уедут со мной во Францию, а Жак останется в Африке (по карьерным соображениям). Для нас с мужем начиналась новая жизнь, в определенном смысле мы обретали некоторую свободу. Мне предстояло самой воспитывать двух наших дочерей — Мартине было восемь, Брижит — четыре — и я прекрасно понимала свою ответственность. Перемены, произошедшие всего за три месяца со времени нашей встречи и ужина в «Больё», я переживала так тяжело, что Грэм не мог не заметить: «Когда мы встретились в Дуале, вас переполняла радость. А сейчас вы сами на себя не похожи. Что случилось?»
Я принялась рассказывать обо всех моих тревогах, а он слушал так внимательно, с таким неожиданным интересом, что я вдруг поняла: два часа назад мы были друг для друга чужими, а теперь он знал и понимал меня лучше, чем я сама. Таких людей я еще не встречала. И дело тут было не в отношении Грэма ко мне и не в писательском таланте, а в его человеческих качествах.
С. В то время к нему уже пришло признание. Возможно — первое время, — тебя привлекала его известность? Ведь слава подкупает или, по крайней мере, производит впечатление.
И. Доля истины тут есть. Я восхищалась Грэмом, а восхищение — часть любви, но его слава оставалась для меня чем-то внешним, не имеющим ко мне прямого отношения, и я не придавала ей особого значения. Меня поразила его способность проявлять неподдельное участие и интерес к другому человеку, в данном случае — ко мне. Грэм умел находить слова утешения, знал, как успокоить. В тот вечер я обрела настоящего друга. Человека, на которого могу положиться.
На следующий день Грэм возвращался в Лондон. Он спросил, не хочу ли я проводить его в Ниццу, в аэропорт, и я согласилась. Мы пообедали в ресторане «Лазурный берег» на верхнем этаже аэровокзала. Объявили посадку, мы сели в лифт, Грэм обнял меня и спросил: «Ты меня любишь?» Я удивилась тому, как скоро он спрашивает меня об этом, и ответила: «Но… Не знаю… Это так неожиданно. Слишком быстро. Не могу сказать». Возможно, он был разочарован. Наверное. Но не показал этого.
Неделю спустя, вернувшись из Лондона, Грэм рассказал мне: «В лифте я понял, что начинаю тебя любить. Понимаешь, я уже был влюблен, но твой ответ, твоя честность восхитили меня».
«Сезон дождей»?
С. В 1961 году Грэм написал на твоем экземпляре «Сезона дождей»: «Это книга об Африке, которой ты не знаешь». Но ведь именно Африка, скажем так, вас объединила, ведь там вы впервые встретились?
И. Все не так просто. Африка — огромный континент, и мы с Грэмом бывали в разных ее странах. Ведь я провела там четырнадцать лет: в Дакаре, столице Сенегала, где вышла замуж; в Котону, столице Дагомеи, в Ломе, столице Того, в Бамако, столице Мали, и, наконец, в Дуале, во французском Камеруне. По большей части я проводила время в счастливой праздности. Домом занималась прислуга, а я вела светскую жизнь. Через некоторое время мы начали задыхаться в тесном пустом мирке коктейльных приемов и ночных клубов: общение с одними и теми же людьми, сплетни, пересуды отравляли мозг и душу.
Для Грэма же подобное времяпрепровождение было неприемлемым. Приезжая в Африку, он всякий раз рисковал жизнью. Даже когда он попал туда впервые (в 1934 году), он едва не умер от нервного перенапряжения и усталости, да еще подхватил малярию. В «Путешествии без карты» (1936) он описал, чем могла закончиться та безрассудная вылазка.
Несколько лет спустя, в 1941-м, он вернулся в Западную Африку, в Лагос, и побывал во Фритауне в Сьерра-Леоне. Во Фритауне он провел полтора года, выполняя задание МИ-6. В путевом дневнике «В поисках героя» (1961) он рассказывает, насколько «широки и неопределенны» обязанности «правительственного чиновника». В свободное от работы время он написал «Ведомство страха» (1943) и «Суть дела» (1948).
Мы встретились в начале марта 1959 года. Грэм только что вернулся из тяжелого путешествия в «сердце тьмы» — лепрозорий в Йонде — и отлично понимал, как непохожи наши жизни, чем и объясняется посвящение к «Сезону дождей».
Африку мы с Грэмом знали с разных сторон, но этот континент, который он называл «Смутно-сладенькой страной», очень нравился нам обоим. Мы любили ее тропическую красоту, детскую беспечность и доброжелательность ее жителей, интересовались их обычаями и суевериями, часто вспоминали особый, незабываемый аромат, который исходит от кожи живущих там людей, — стойкий влажно-пряный, с примесью гумуса. Этот запах не встречается больше нигде, и со временем мы стали тосковать по нему.
С. Грэм рассказывал, что провел в лепрозории полтора месяца? Что он там делал?
И. В детали он никогда не вдавался… Летом, при встрече, объяснил только, почему отправился туда. Он говорил, что разочаровался в жизни и чувствует себя опустошенным и обессиленным (a burnt-out case[4]), словно «исцелившийся прокаженный». Тогда я поняла, чтó привлекало Грэма в этом затерянном месте: он пытался убежать от жизни, ставшей невыносимой. Тогда он было решил, что пора кончать с писательством, что источник вдохновения иссяк и будущий роман — «Сезон дождей» — станет последним. Он больше ни во что не верил, и меньше всего — в любовь. Его преследовали неудачи. Он рассказывал о бесконечных разочарованиях, об отчаянии — ничего не получалось, — о пресловутой писательской хандре.
С. То есть в тот раз он переживал более тяжелую депрессию, чем обычно?
И. Мне судить трудно, ведь когда мы встретились, я почти ничего не знала о прежней жизни Грэма. Одно могу сказать: ни в одном его романе нет персонажа мрачнее Керри, героя «Сезона дождей».
С. Ты полагаешь, это герой так повлиял на своего создателя?
И. Природа отношений между героем и его создателем мне до сих пор не ясна. Вот что сказал по этому поводу Грэм (я записала его слова в «Красный дневник»): «Когда придумываешь героев, очень важно не ошибиться в эмоциях. Единственный способ вдохнуть в них жизнь — представить, как бы они реагировали в той или иной ситуации. Чтобы описать влияние событий на человека и его реакцию на эти события, я должен сам по-настоящему глубоко все прочувствовать». Теперь ты понимаешь, почему такой депрессивный персонаж, как Керри, давался Грэму особенно тяжело.
Причем Керри доставлял Грэму не только душевные страдания. Мне вспоминается Рождество, которое мы праздновали в 1960 году в Сан-Ремо у моей итальянской подруги Леллы (Грэм жил в гостинице по соседству). Мы веселились, всем было хорошо. Но на следующее утро Грэм чувствовал себя ужасно. Я спросила: «Может, съел вчера что-то не то?» — «Нет, — ответил он, — просто, вернувшись, решил немного поработать над книгой, очутился в обществе Керри, впал в уныние, и меня вырвало». Помню, я тогда ужасно удивилась: как может тошнить из-за того, что пишешь роман? Со временем я многое поняла. Несколько лет спустя в Антиб приехали Притчетты. Мы пошли обедать в ресторан в старом городе. По дороге Виктор[5] и Грэм разговаривали о писательском ремесле. Оба сошлись во мнении, что их труд бывает невероятно тяжелым, а Виктор признался, что очень часто, выполнив «дневную норму», ощущает себя совершенно разбитым.
«Сжечь корабли»
С. Что было главным в первые годы ваших отношений с Грэмом?
И. В начале 60-х важнейшей задачей было наладить новую жизнь во Франции с двумя детьми, ответственность за которых отныне несла только я. В Жуан-ле-Пен у нас был дом, там жил и мой отец. Это облегчало задачу.
Тогда Грэм большую часть времени проводил в Англии и курсировал между Лондоном и Ниццей. Обычно он селился в гостинице «Руаяль» в Антибе, на самом берегу моря. Достаточно было перейти ведущее в Кан-д’Антиб шоссе, чтобы оказаться на пляже де Лилет. Затем он стал чаще прилетать на юг Франции, проводил там все больше времени, а в 1964-м решил снять маленькую квартирку на седьмом этаже «Флориды», окнами на сады Альбера I, рядом с крепостной стеной. Это была скромно обставленная студия, но она была нашей. Грэм называл ее гнездышком. То были безумные годы. Страсть захватила нас, и мы не задумывались о будущем. Важно было одно — сохранить любовь.
В 1961 году увидел свет «Сезон дождей», Грэм освободился от кошмарного Керри и спокойно писал «Вы позволите одолжить вашего мужа?» (1967) и другие повести более легкого жанра.
1966-й стал для Грэма поворотным. То было время важных решений — и в личной жизни, и в профессиональной. В ноябре 1965-го он писал мне из Лондона: «Сегодня я освободил все шкафы, уничтожил кое-какие письма. Готовлюсь к новой жизни». В письме от 17 декабря 1965 года я прочла следующее: «Думай обо мне 31 декабря: я устраиваю прощальный ужин в ▒Коннафе’, будут Макс и Джоан, Джон и Джиллиан и мисс Рид[6]. На следующий день, в десять часов, я сяду в поезд, а в шесть пятнадцать — выйду на Северном вокзале свободным человеком!» В подтверждение этих слов Грэм не без удовольствия как-то заявил мне: «Чтобы ознаменовать мое новое состояние, я решил отказаться от линованной бумаги — линейки кажутся мне теперь тюремными решетками». Решение, конечно, несколько ребяческое, но чрезвычайно показательное, на мой взгляд.
Когда Грэм сообщил мне, что собирается покинуть Англию и окончательно обосноваться во Франции, я долго не могла ему поверить. Я никоим образом не хотела влиять на Грэма, но ничто не могло помешать ему осуществить задуманное. Лучшего доказательства любви и быть не могло. Счастье переполняло меня, но я не могла не беспокоиться о том, как переезд во Францию скажется на его работе. Мои страхи быстро рассеялись, когда Грэм прилетел в Ниццу: он был полон решимости остаться со мной и явно счастлив.
Вскоре он купил в Антибе, который хорошо знал и любил, трехкомнатную квартиру — довольно скромную, но удобную — в современном доме под названием «Цветочная резиденция», у порта Вобан, напротив Квадратного форта, с видом на старый город с одной стороны и на горы — с другой. Там он и жил до конца своих дней. Можно сказать, что в старинном Антибе Грэм обрел дом.
Об этом поворотном этапе своей жизни Грэм рассказал в «Путях спасения» (1980): «Что помогло мне не только выйти из депрессии, но даже сделало меня счастливым, позволило написать большинство рассказов из книги ▒Вы позволите одолжить вашего мужа?’ и приступить к работе над ▒Путешествиями с тетушкой’? Думаю, нелегкое решение, касающееся моей личной жизни, а также мой отъезд из Англии в 1966 году, когда я окончательно обосновался во Франции. Я сжег несколько кораблей и в свете пламени начал писать роман».
Именно в те восторженно-счастливые годы перемен, когда к Грэму возвращался вкус к жизни, он объявил мне, что собирается работать над «серьезной» книгой о смерти. Роман должен был называться «Последнее десятилетие». Грэм написал первые страницы, а потом вдруг решил бросить (такое с ним часто случалось): «То, что я делаю, бессмысленно. Теперь я понимаю: писать о смерти можно только в абсурдистско-шутливом тоне». Так родились «Путешествия с тетушкой», единственная книга, по словам самого Грэма, которую он написал «ради удовольствия».
«Путешествия с тетушкой» вышли в 1969-м. Отзывы были разные, некоторые критики, особенно английские, выказали суровость. Грэм расстроился. «Мои соотечественники не хотят, чтобы я шутил, — сказал он, — это противоречит их пониманию и ожиданиям. Не соответствует ярлыку, который они на меня навесили. Тут я бессилен и могу сделать только одно: напомнить, что книга — о смерти. Это фарс, но фарс, в отличие от комедии, — жанр не смешной, пусть в нем и есть забавные сцены. Клоун смешит, но сам остается печальным» (из «Красного дневника»).
С. Эта книга о таинственной личности — «С. З. К., которая помогла мне больше, чем в том можно признаться», а на твоем экземпляре Грэм дописал: «(и?) Ивонне, с любовью. Грэм». Кто это — С. З. К.?
И. С.З.К. означает «счастливая здоровая кошечка», так меня иногда называл Александр Стюарт Фрир[7], когда мы дурачились, а я звала его братишкой. Грэм хотел посвятить книгу мне, но из скромности и по совету Фрира взял это сокращение, хотя сам никогда так меня не называл.
С. Уверена, что Грэм ни разу не пожалел о решении, так круто изменившем его жизнь?
И. Ни разу! Я часто его об этом спрашивала. Он не только ни о чем не жалел, но даже, по его словам, не тосковал по родной стране. Дело в том, что он нигде, что называется, не пускал корней, умел жить, не ощущая их. Он так и говорил: «У меня нет корней — в этом и состоит моя тайна».
В поисках компромисса
С. Итак, Грэм принял очень серьезное решение: поселиться в Антибе, в нескольких километрах от твоего дома в Жуан-ле-Пен. Что изменилось в ваших отношениях?
И. Многое. Изменились сами отношения, у них появилось будущее, а вместе с этим — право на существование. Так, во всяком случае, думала я… Мы не жили под одной крышей, но теперь мы были вместе практически всегда — насколько позволяли наши дела и обязанности. Расстояние больше нас не разделяло.
С. Так почему же вы просто не стали жить вместе?
И. С самого начала я сделала сознательный выбор, решила разделить жизнь на две половины: в одной я была матерью, в другой — женщиной. Однако никаких жестких рамок я не устанавливала: Грэм всегда помогал мне решать проблемы с детьми, а я предпочла избавить его от их постоянного присутствия, иначе он не мог бы работать. Чтобы писать, Грэму требовались тишина и возможность сосредоточиться.
С. Значит, ты сознательно приняла решение не жить вместе с Грэмом?
И. Получается так. А может, просто трусила… В 1966-м, когда Грэм решил переехать в Антиб, Мартине было пятнадцать лет, Брижит — одиннадцать, и они ничего не знали о моей личной жизни. Честно говоря, мне не хватало духу сказать им правду.
С. А что Грэм? Как он реагировал на твое поведение?
И. Грэм не просто соглашался с моими решениями, он тоже хотел вести себя ответственно и разумно. 20 августа 1964 года он написал мне: «…Я очень хочу, чтобы ты жила со мной, но только ни о чем не жалея». Видишь, мы оба понимали, что импульсивность и поспешность в такой непростой ситуации привели бы к печальным последствиям. И не хотели рисковать.
С. Удивительно, что ваши отношения продлились так долго, учитывая многочисленные трудности, с которыми пришлось столкнуться. Ведь принять подобные решения, да еще и последовательно придерживаться их (причем не в теории, а в реальной жизни) — очень непросто. Как это у вас получилось?
И. Не знаю, тогда все казалось четким и ясным. Жизнь напоминала огромную мозаику: каждый кусочек вставал на свое место; было так, потому что не могло быть иначе.
Кроме того, все можно объяснить сложившимися обстоятельствами и характерами каждого из нас троих.
Обстоятельства заключались в следующем: Жак все еще работал в Африке[8] и отсутствовал десять месяцев в году, предоставляя нам достаточно свободы для устройства совместной жизни во Франции. Грэм сосредоточился на писательстве, что в его случае было связано с многочисленными поездками и путешествиями. В те годы его больше всего интересовали Куба, Гаити, позже — Панама, Никарагуа и Сальвадор, в эти страны он никогда не брал меня с собой, заявляя, что это слишком опасно… Грэм старался посвящать путешествиям два месяца, когда я занималась семейными делами, но никогда не отсутствовал дольше двух недель кряду. Мы встречались в Антибе, Лондоне, Париже или в других городах, сокращая таким образом время разлуки. Сделать паузу (abreak) — так он называл наше вынужденное расставание.
С другой стороны, два летних месяца (которые всякий раз казались Грэму, судя по его письмам, «страшно долгими») позволяли моим дочерям провести время с родителями. Хоть на какое-то время мы превращались в нормальную семью… Думаю, девочкам эта иллюзия была очень нужна.
Что касается особенностей наших характеров, то я имела в виду следующее: по совершенно разным причинам ни Грэм, ни Жак не были созданы для брака, я же, в силу независимости, которая у меня в крови, всегда плохо переносила принуждение, от кого бы оно ни исходило. И Грэм и Жак были и достаточно умны, чтобы понимать это, и достаточно великодушны, чтобы принимать.
С. Вы нашли компромисс, приняли решение, удобное для каждого из вас, но какой ценой? Это действительно было так легко, как ты сейчас рассказываешь? Зная сложную натуру Грэма, его прежние неудачи с женщинами, не могу поверить, что жизнь вдруг стала такой удивительно свободной и спокойной…
И. Нет, нашу жизнь не назовешь длинной спокойной рекой[9]. Вначале сохранить равновесие было непросто, и Грэм очень беспокоился. Помню, он как-то сказал: «Если ты поймешь, что я тебе больше не нужен, если полюбишь другого, пришли мне чистый лист в конверте — я все пойму и не стану надоедать».
А для меня каждый отъезд Грэма был испытанием. Всякий раз приходилось гадать, расстаемся мы на время или навсегда… В подобной ситуации все зависело только от веры каждого из нас в нашу любовь.
С. Не задумывалась ли ты о разводе?
И. Конечно, у меня неоднократно возникало желание развестись с Жаком. К тому же каждый из нас мог рано или поздно устать от такой игры. Мы сознавали, что рискуем, но были к этому готовы. Будущее меня не пугало. Я знала, что бы ни случилось, я могу положиться на Грэма. Прошлое приучило его к осторожности, и с самого начала он стремился во всем добиться ясности. Он заявил, что не станет «подталкивать меня к разводу», и добавил: «Решать будешь ты, но помни одно: захочешь изменить свою жизнь — добро пожаловать ко мне!»
С. Что ты имела в виду, сказав: «Прошлое приучило его к осторожности»?
И. Я хотела сказать — заметь, я основываюсь на его собственных словах, — что благодаря жизненному опыту он знает, как опасно и глупо подталкивать замужнюю женщину к разводу, особенно если у нее есть дети. Грэм убедился, что это только разрушает отношения любовников и, infine, — взаимную любовь. Он был твердо намерен не повторять ошибок.
С. Вы оба вели себя «разумно», но все же отношения могли в любой момент распасться, ведь никаких гарантий вы друг другу не давали, так ведь?
И. Вступать в отношения с другим человеком всегда рискованно. Не рискуют только трусы. Сомневаюсь, что брачные узы дают супругам гарантию стабильности. Посмотри вокруг — и убедишься в моей правоте. По-моему, для уверенности в завтрашнем дне важны решимость и желание быть вместе. А у нас обоих такое желание было.
Только Жак мог положить конец нашему браку — если бы захотел начать новую жизнь и потребовал развода. Мы с Грэмом были готовы и к такому развитию событий. Грэм подчеркнул это в письме от 20 августа 1964 года: «Если разрыв произойдет раньше, чем мы предполагаем, я изо всех сил постараюсь сделать тебя счастливой».
Несколько раз Жак угрожал мне разводом, но дальше слов дело не пошло.
С. Испытывала ли ты угрызения совести?
И. Нисколько. Нравственные принципы зачастую оказываются обычным ханжеством. Я считаю, что никто не имеет права судить других. Я жила в ладу со своей совестью, лишь это имело для меня значение.
С. Но ведь вы с Грэмом католики. Как мысли о разводе сочетались с христианством?
И. По церковным законам, даже если бы мы оба развелись, наш союз никогда бы не признали. Мы были обречены жить «во грехе».
С. Я спросила о разводе — не о браке…
И. Думаю, многих мой ответ шокирует, и все-таки скажу: нас не волновало, что наша связь не укладывается в рамки христианской морали.
С. А что думал об этом более «воцерковленный» (по сравнению с тобой) католик Грэм? Ведь он ходил на службу каждое воскресенье?
И. Да, ходил, и это доказывает, что он не чувствовал себя отторгнутым Церковью и сообществом, к которому хотел принадлежать. Грэм не понимал, как, занимаясь любовью с женщиной — с ее согласия и даря ей наслаждение, — можно оскорбить Бога и почему это считают грехом. Так что в этом смысле совесть Грэма тоже была спокойна.
С. А если можно было бы прожить этот этап заново?
И. Ответ на твой вопрос дал сам Грэм, надписав снимок, сделанный в 1979 году в Братиславе: «Если бы я мог прожить жизнь заново, то сохранил бы в ней только одно — нашу встречу, наше знакомство, нашу любовь». В ответ я написала: «А если бы я могла вернуться назад, то я бы просто-напросто не стала этого делать, потому что такая любовь, как наша, — это дар Божий. Он бы не стал порицать нас, ведь тогда Ему пришлось бы осудить Себя Самого».
С. Значит, ни сожалений, ни раскаяния?
И. По большому счету — нет. Жизнь поворачивалась к нам только светлой стороной, у нас не было ни материальных трудностей, ни убивающих любовь привычек. Я искренне и глубоко сожалею только о том, что не поняла, как серьезно болен Грэм, и решилась все бросить и быть с ним рядом всего за год до его смерти.
(См. далее бумажную версию)