Вступление Т. Соколовой-Делюсиной
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2009
Перевод Т. Соколова-Делюсина
Из японской женской лирики XII-XIV веков[1]
Перевод с японского и вступление Т. Соколовой-Делюсиной
Несколько лет назад у меня возникла идея — возможно, слишком дерзкая — сделать книгу, в которую вошли бы стихи, написанные японскими женщинами разных эпох. Я тут же приступила к ее осуществлению, и к настоящему времени у меня скопилось довольно много переводов. Ориентировалась я в основном на те стихотворения, которые так или иначе попали в поле моего зрения за долгие годы общения с японской литературой. Почему именно женская поэзия? Дело в том, что в Японии роль женщин в литературе принципиально иная, чем в других странах. Литература в Европе, да и не только в Европе, традиционно считалась мужским занятием, а в Японии женщины изначально участвовали в литературном процессе наравне с мужчинами, причем не только в поэзии, но и в прозе, которая вообще, можно сказать, создана женщинами. К тому же меня всегда завораживал образ японской дамы, склонившейся над листком бумаги с кистью в руке.
Японское пятистишие вака (букв. японская песня) оформилось как основная поэтическая форма уже к VIII веку, причем его функции не ограничивались исключительно поэтической сферой. Стихосложение в Японии вообще никогда не считалось уделом избранных, оно было не столько способом самовыражения или приятного времяпрепровождения, сколько способом общения с внешним миром. Древние японцы обращались к ветру, тучам, людям, рассчитывая на вполне определенный результат, — чтобы ветер перестал дуть и позволил мужу благополучно добраться до дома, чтобы тучи рассеялись и открыли взору прекрасную вершину горы, чтобы сердце любимого загорелось ответным чувством… А в средние века поэзия стала главным посредником в любви. При том что женщина почти никогда не показывалась мужчине, о ее достоинствах судили прежде всего по поэтическому дарованию. Умение правильно сложить пятистишие, облечь свои чувства в изящную и утонченную форму и по возможности зашифровать их так, чтобы их мог понять только один конкретный адресат, было жизненной необходимостью. Образы природы использовались не как нечто самоценное, а как знаки, выражающие вполне определенные человеческие чувства.
Только к XII веку в поэзии произошло относительное разделение человеческого и природного и соответственно изменилось ееназначение: она стала рассматриваться как способ уловить и зафиксировать зыбкую красоту окружающего мира, как способ выразить тончайшие движения человеческой души. Именно к этой эпохе, знаменующей последний взлет классической поэзии японских пятистиший вака, относятся представленные здесь стихи Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу и Эйфукумонъин. В них отсутствует характерная для более ранних пятистиший усложненность и зашифрованность поэтических образов, да и сам набор этих образов гораздо шире ( например, ворон у Эйфукумонъин — образ немыслимый для более ранней поэзии).
И Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу (годы рождения и смерти точно не установлены, предполагается, что родилась она в 1155 или 1157 году и прожила примерно до 1233 года), и Эйфукумонъин (1271-1342) принадлежали к самым знатным столичным семействам. Первая прислуживала императрице Кэнрэймонъин (1155-1213), иначе Тайра Токуко, супруге императора Такакура (1161-1181, годы правления 1168-1180). Вторая сама была императрицей, супругой императора Фусими (1265-1317, годы правления 1287-1298). Настоящее имя первой неизвестно, в те времена было не принято упоминать реальные имена женщин (исключение составляли супруги императора) в исторических хрониках и прочих документальных произведениях, обычно они фигурировали там не под своими реальными именами, а под некими условными обозначениями, составленными по разному принципу и, как правило, включавшими в себя названия должностей их родственников мужского пола. В частности, Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу означает что-то вроде «начальник правой столичной управы из дворца Кэнрэймонъин». Начальником правой столичной управы, иначе «укё-но дайбу», был известный поэт Фудзивара Сюндзэй (1114-1204), который скорее всего играл роль опекуна при поступлении этой дамы на службу к императрице Кэнрэймонъин, поэтому за ней и закрепилось такое имя. Настоящее имя второй известно, ее звали Фудзивара Сёси, но в истории поэзии она известна как Эйфукумонъин — так называлась резиденция императора Фусими, где он поселился после отречения от престола.
Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу родилась в трагическую эпоху, когда относительно мирное существование столичной аристократии было прервано военным противостоянием между родами Тайра и Минамото. Она разделила трагическую судьбу своей госпожи, императрицы Кэнрэймонъин, которая была дочерью могущественного Тайра Киёмори. После того как многолетнее противостояние родов Минамото и Тайра закончилось решительным поражением Тайра в битве при Данноура (1185), императрица Кэнрэймонъин бросилась в море вместе с малолетним императором Антоку, но воины Минамото помешали ей умереть, и она, приняв постриг, удалилась в монастырь Дзяккоин на северо-западе Киото, где и жила до самой смерти. Очевидно, одновременно с ней приняла постриг и Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу, потерявшая в той же битве при Данноура своего возлюбленного. После нее осталось нечто вроде поэтического дневника — «Домашняя антология Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу», откуда и взяты представленные здесь стихотворения.
Эйфукумонъин выпала на долю куда более благополучная судьба. Император Фусими, годы правления которого оказались достаточно мирными, слыл большим любителем поэзии и каллиграфии, его наставником (а одновременно и наставником Эйфукумонъин) был поэт Фудзивара Тамэканэ (1254-1332), правнук знаменитого Фудзивара Тэйка (1162-1241), продолжатель традиций школы «Кёгоку», призывавшей к большей свободе поэтического выражения, к обновлению поэтических канонов. Эйфукумонъин активно участвовала в турнирах, ее стихи есть во многих поэтических антологиях. Перед смертью император Фусими завещал своему преемнику, будущему императору Гофусими, советоваться с ней во всех начинаниях, имеющих отношение к поэзии, и, выполняя его волю, она до конца жизни активно участвовала в деятельности поэтической школы «Кёгоку». Помимо пятистиший, вошедших во все ведущие антологии того времени, она оставила потомкам собрание «Сопоставление ста пар собственных песен Эйфукумонъин», откуда и взяты стихотворения, вошедшие в данную подборку.
Обе эти поэтессы, занимающие достойное место в японской поэзии, совершенно неизвестны русскому читателю, надеюсь, что встреча с ними поможет любителям японской классической литературы расширить свои представления о ней.
Кэнрэймонъин-но укё-но дайбу
Кто возвестил
Соловью, что весна уже здесь?
В бамбуковой роще,
Где он обитает, о ней
Еще ничего неизвестно…
***
Расцветайте скорей!
А то разрываюсь на части:
Ночь напролет
Смотрю на луну, а мысли
Невольно стремятся к цветам.
***
Кто вздохнет обо мне?
Кто захочет меня проведать?
Пусть даже я
Обращусь в камень безмолвный
От тоски по тебе, жестокому[2].
***
Когда одолевали печальные думы, услыхала голос соловья
Печальным думам
Предаюсь, и мне незнакома
Весна души.
Зачем прилетел, соловей?
О чем мне хочешь поведать?
***
Вечерней порой проезжая по лугам, любуюсь цветами…
Мискант вдалеке,
Рукавами взмахнув призывно,
Полонил мое сердце.
Опустив поводья, доверюсь коню.
На луга опускается вечер…
***
Слышим друг о друге только от чужих людей
Ему что-то расскажут,
Я тоже что-то услышу…
Как тяжело…
Уж лучше бы вовсе меж нами
Никогда ничего не бывало…
***
Когда окажется, что твой возлюбленный одновременно поклялся в любви еще и другой
Как бы ждала
Сегодня тебя, поверив
Твоим обещаньям,
Не принеси мне гонец
По ошибке чужое письмо…
***
О цветах, увиденных вечером сквозь ветви сосен…
Иль у вершины,
Озаренной закатным солнцем,
Уже вишни цветут?
По соснам белое облачко
Растеклось, никак не растает…
***
Любовная тоска, одолевшая днем
Быть может,
Тобою назначенный час
Совсем уже скоро?
Увяли, яркость утратив,
Цветы «утренний лик»…
***
Глядя, как гуси улетают по темному небу
Гуси кричат,
В родные края улетая.
Что им цветы?
Даже луны предрассветной
Дожидаться не стали…
***
Весенние сумерки на море
Якорь опущен.
Погружается медленно в волны
Закатное солнце.
Уходящей весны картина
вот она — перед взором.
***
Все вокруг
Словно велит — вздыхай,
Предавайся печали.
Так изменчиво, так ненадежно
Осеннее небо под вечер[3].
***
Ах, ну никак
Не выходят из сердца
Думы о нем.
Говорю себе — все, довольно,
А думается еще пуще.
***
Человек, с которым я была связана, пожелал осведомиться, оправилась ли я после болезни, и я ответила
Слова участия
Проникли целебным бальзамом
В самую душу,
И обильнее прежнего
Выпала слез роса…
***
Сложила, когда его чувства не отвечали моим желаниям и мне подумалось: «Хорошо бы вернуться к тому времени, когда и он обо мне не ведал, и я его не знала…»[4]
Ах, этим вечером
Твой образ встает предо мной
Чаще обычного!
А ведь решила как будто —
Все кончено между нами…
***
Он давно уже не навещал меня, и однажды поздно ночью я проснулась и долго предавалась печальным думам, наверное, из глаз моих катились невольные слезы, во всяком случае, на следующее утро мое светло-синее изголовье слегка изменило свой цвет…
Изголовье
Твой запах хранило, но слезы
Смыли его.
Даже цвет теперь изменился —
Ничего не осталось на память…
***
Рядом с очагом стояла чаша, наполненная водой, в ней отражалась луна, и мне показалось это таким необычным…
Чудеса!
Круг чаши — в ней круг луны
Приютился.
Облака, облекшие небо,
Не заслоняйте его!
***
Когда я жила в Западных горах, он долго не навещал меня, мол, слишком занят. Увидела как-то засохшие цветы и невольно…
Зачем мне считать,
Сколько дней от тебя
Не было писем?
Довольно просто взглянуть
На эти цветы в саду…
***
Эту цветущую ветку он сорвал, когда приезжал ко мне дней десять тому назад, а когда уезжал, воткнул ее в тростниковую штору…
То трепет восторга,
То горечь разочарований:
Не убежать
От судьбы, нас связавшей
Еще в предыдущих мирах.
***
Дочь Масаёри, которую называли Сукэдоно, прислуживала Государыне. Она была очень мила и говорила всегда такие трогательные слова, поэтому я иногда откровенно болтала с ней о том о сем. Осенью она надолго переселилась в горное жилище ради купаний в целебном источнике, и как-то с оказией я послала ей письмо…
В горном жилище
В спальню луна глядит
Сквозь бедную кровлю.
Верно, с ложа стряхнуть пытаешься
Ее блики, думая — иней…
***
Я слышала о том, что государыня Кэнрэймонъин изволит пребывать в Оохара, но не имея соответствующего соизволения, не могла туда отправиться, однако спустя некоторое время, ведомая своей глубокой любовью к ней, все же решилась, как ни неразумно это было. Оказавшись в горах, унылых и мрачных, я не смогла удержаться от слез. Государыня жила теперь в таком жалком окружении, что невозможно было смотреть на нее без сострадания. Даже тех, кто не знал ее в былые дни, ужасал ее нынешний образ жизни. А мне так и вовсе казалось, что я вижу сон. Пронзительные порывы осеннего ветра, шум деревьев, подступающих к самому дому, журчанье воды в желобе, крики оленей, стрекотанье насекомых — вроде бы обычные осенние звуки, но мне от них стало нестерпимо печально. В былые дни, в столице, Государыня облачалась в великолепную парчу, ей прислуживали более шестидесяти дам, а тут ее и не узнаешь в этом черном платье, окруженную тремя или четырьмя прислужницами. «Ах, что же теперь…» — только и повторяли и я, и они, и ничего более не могли произнести из-за душивших нас слез…
Настоящее — сон?
Или прошлое мне приснилось?
Теряюсь в догадках…
Ясно одно лишь — явью
Это просто не может быть…
***
В поисках утешения решила отправиться в те края, которые никак не были связаны с ним, но в день отъезда нахлынули воспоминания…
Даже зная —
Вернуться смогу, как только
Пожелает душа, —
Все равно слишком печален
Миг расставания с домом.
***
Было это, кажется, в первый день двенадцатой луны. К ночи посыпался не то дождь, не то снег, на небо набежали облака и скрыли от взора звезды. Я лежала, закрывшись с головой, но поздно ночью, часу в третьем, откинула покрывало и посмотрела на небо — на нем не было ни облачка, оно светилось зеленоватым светом, испещренное крупными, необыкновенно яркими звездами. Это было удивительно прекрасно, совсем как листок синей бумаги, присыпанной золотом. Мне казалось, что таких звезд я никогда еще не видела. Может, оттого, что я была в пути, мне увиделось в этом нечто особенное, и в голове невольно стали тесниться разные мысли…
Раньше луной
Восхищалась привычно
И только сегодня
Поняла, как прекрасна
Бывает звездная ночь.
***
Все вокруг радовало душу — и сад, и ветви деревьев. Все зеленело, отовсюду слышался птичий щебет, такой беспечный, что на глаза навернулись слезы…
Птичий щебет,
Безоблачно чистое небо
Над головой…
Безмятежности этой
Завидую я невольно…
Эйфукумонъин
В предгорьях
Со звонкого птичьего щебета
Начинается утро.
Вишни являются взору —
одна пышнее другой.
***
Весна. На лугу
Цветут безвестные травы.
А в облаках
Жаворонок звенит
Так безмятежно.
***
Неужели
Так будет каждой весною?
Слив аромат,
Нежные краски вишен,
Трепет сердечный…
***
Снег лепестков,
Осыпавшись разом, устлал
Землю в саду.
Верни же его на ветки,
Ветер весенний.
***
Почему-то проснувшись,
Тщетно выжать пытаюсь
Мокрые рукава.
Окно распахну, а за ним —
Полночный весенний дождь.
***
По дороге домой,
Наверное, заблудились…
В обители туч,
Завешенной дымкой вечерней,
Тают крики диких гусей.
***
Летнего ливня
Нити с крыши свисают
В старом жилище.
Некому прясть их, никто не придет.
Как же тосклив этот вечер!
***
Позднее лето.
Заглушили буйные травы
Тропинки в саду.
Потаенным думам моим
Сквозь них никак не пробиться…
***
Ночью печалюсь
О быстролетных
Осенних днях.
Ах, хотя бы эта луна
Так не мчалась по небу!
***
Одинокая тучка
Возникла над горной вершиной
За окном.
Холодным дождиком брызнула
И поплыла себе дальше.
***
Горный ветер,
Подхватив алые листья,
Бросает их вниз.
Сколько же надо деревьев,
Чтобы сад парчою устлать?
***
Вниз по склону
Несется-мчится неистовый
Вечерний вихрь.
Слежу за его продвиженьем
По стайке летящих листьев.
***
Утром выгляну в сад —
Будто у самой стрехи
Каркает ворон…
Вон он, далеко, на дереве.
Голос сквозь толщу снега.
***
Сегодня вечером
Слезы не удается
Никак удержать.
Прижму к глазам рукава —
Катятся из-под них…
***
Странно самой —
В таком смятении чувства…
А ведь думала:
«Уж я-то вовек не стану
Страдать от любви…»
***
На берег невстреч
Одна за другой набегают
Соленые волны…
Жаль, что не видишь ты,
Как мои рукава промокли!
***
Готова тебя
Ждать всю жизнь, бесконечно.
Печалит одно —
Так надолго вряд ли сумею
Задержаться я в этом мире.
***
Никаких обещаний
В письме вечернем твоем,
Не пишешь — «когда»…
Уж лучше бы мне и сегодня
Не иметь от тебя вестей!
***
Вот и опять
Жду, надеюсь — «быть может…»
Хоть и помню о том,
Что мы с тобою расстались
Только сегодня утром.
***
Не придешь и сегодня —
Кончено, выброшу вон
Тебя из сердца.
А ты где-то ночь коротаешь,
О мыслях моих не ведая.
***
Непостижимы
Пути ночных сновидений…
Потому ли,
Что с мыслью о нем ложусь?
Иль его так безудержны чувства?
***
«Ты неизменно
В сердце моем». Ах, когда бы
Он так не сказал,
Не дала бы себе обмануться
В истинных чувствах его.
***
Печали, горести,
Их больше нет, остались
В далеком прошлом.
Но как же они теперь
Моему сердцу милы!
***
Сколько же я
Зарекалась: «Больше со мной
Такого не повторится!»
Увы, когда бы хоть раз
Удалось зарок не нарушить!