Non-fiction c Алексеем Михеевым
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2009
Издательство «Новое литературное обозрение» уверенно
лидирует в моем персональном рейтинге книг нон-фикшн. И, конечно же, Путешествия с Геродотом Рышарда Капущинского я никак не мог обойти вниманием. В «ИЛ»
публиковались фрагменты нескольких книг этого замечательного писателя (так, к
сожалению, и не получившего Нобелевскую премию, которую ему в последние годы
вовсю прочили): об Иране («Шахиншах», 1980, № 4) и Эфиопии («Император», 1987,
№ 6); африканские очерки («Черное дерево», 2000, № 8) и краткие дневниковые
записи («Лапидарий», 1993, № 4). Польский оригинал «Путешествий с Геродотом»
появился в редакции «ИЛ» еще три года назад, и тогда же была задумана — как
альтернатива «неформатному» для журнала полному переводу — публикация в рубрике
«Путешествие по книге». Журнальная публикация не сложилась, зато полный текст
книги вышел в 2008 году в уже хорошо известной серии «Современное европейское
письмо» в переводе Ю. Чайникова.
Последняя книга скончавшегося в 2007 году
Капущинского стала для него итоговой и во многом обобщающей. Путешествовать ему
было предназначено судьбой. В оттепельном 1955 году, после университета, он
начал работать в главной польской молодежной газете «Штандар млодых», и уже
через год (в возрасте 24 лет) его отправили корреспондентом в Индию. Первой моей реакцией было потрясение, —
вспоминает автор. — И сразу — паника: я
ничего не знаю об Индии. Лихорадочно ищу какие-нибудь ассоциации, образы,
названия. Ничего не нашел: об Индии я не знал ничего. Единственным
«помощником» для Капущинского стала выданная ему редакционной начальницей
«История» Геродота: От меня, в дорогу.
Точнее, Геродот стал не столько помощником, сколько «попутчиком»: дело не в
том, что из «Истории» можно было извлечь полезную информацию о стране (этого,
понятно, там и не могло быть), а в том, что Геродот задал некую тональность,
послужил своего рода «камертоном» для складывающегося способа мышления молодого
журналиста. И неслучайно в «итоговой» книге Капущинского он возвращается к той
исходной точке, которая положила начало череде его исключительно плодотворных
путешествий — прежде всего по странам Азии и Африки.
Читая в своих дальних вояжах Геродота, Капущинский по мере чтения стал участвовать сразу в двух
путешествиях: в одном — репортерском, по заданию газеты, и в другом — вместе с
автором «Истории». И именно это, наверное, в первую очередь и придало
репортажам (а впоследствии — и книгам) Капущинского специфическую объемность:
вслед за Геродотом он не хочет быть пассивным
слушателем, безучастным хроникером, он стремится участвовать в созидании этого
прекрасного искусства, каковым является история — сегодняшняя, вчерашняя,
совсем давняя.
Как и для Геродота, мир для Капущинского разделен на
две части. Первая — это привычная и понятная нам западная культура (в
геродотовскую эпоху — мир греческих полисов, в нынешнюю — ареал европейской
цивилизации); вторая же — то, что сегодня мы называем третьим миром. И
принципиально важными здесь оказываются две вещи. Первая — то, что третий мир
отнюдь не однороден, а исключительно многообразен. И Геродот с детским восторгом и горячностью познает свои миры. Самое
важное его открытие, что миров много. И что все они — разные. А вторая вещь
— что по-настоящему познать эти миры можно, лишь побывав в них, «пощупав»
своими руками, погрузившись в их ежедневный быт. А еще — спроецировав осязаемый
мир настоящего на существующий в пересказах, мифах и легендах мир прошлого. И в
«Путешествиях с Геродотом» Капущинский постоянно пытается синтезировать эти,
условно говоря, «этнографический» и «исторический» подходы: попадая в очередное
«достопримечательное» место, он мысленно реконструирует события многовековой
давности, делая акцент на обыденных деталях и выстраивая, например,
воображаемую картину некоей исторической битвы не «с высоты птичьего полета»
(как на страницах исторических учебников), а представляя ее в ощущениях
отдельных участников — от вождя до простого солдата.
Программный тезис Капущинского: Другие миры, другие культуры — суть зеркала, в которые смотримся мы и
наша культура. Благодаря которым мы лучше понимаем самих себя, ибо мы не сможем
познать себя, пока не столкнемся с другими. И для российского читателя
особый интерес поэтому представляет «Империя» — опубликованная в 1993 году
книга Капущинского об уже исчезнувшем с карты мира Советском Союзе; полный
перевод «Империи» должен появиться в этом году.
Другой пример самопознания через посредство
экзотических культурных практик мы встречаем в документальном романе Михаила Володина Записки белого человека, который издательство «Амфора» выпустило в
серии «АМФОРА TRAVEL». Эта книга представляет
собой образец жанра так называемого травелога, или дневника путешествия,
заметки в котором обычно выходят за рамки простого отчета о поездке по экзотическим
местам; здесь присутствует несколько бóльшая степень авторской
рефлексии, превращающая текст о путешествии в пространстве в субъективное
повествование о «пути к себе».
Текст Михаила Володина посвящен Индии — стране,
паломничество в которую стало модным среди продвинутой западной молодежи более
сорока лет назад, после того как первую попытку поиска духовных откровений на
Востоке предприняла знаменитая четверка «Битлз». С этого, пожалуй, момента
началась активная экспансия индийской культуры на Запад, а поездки в Индию
вскоре стали для многих (прежде всего для молодых англичан) чуть ли не
обязательной строкой в личном «резюме», своего рода свидетельством духовной
инициации. Соответственно, не заставили себя ждать и индийские «травелоги»
(среди которых можно назвать ироничный «А ты попробуй» Уильяма Сатклиффа).
В книге Володина присутствуют три пласта
повествования. Первый — собственно путевой отчет с описанием конкретных деталей
путешествия (маршрут, расстояние, вид транспорта, стоимость проезда) и экзотических
мест (автору удалось объехать по периметру практически всю Индию: от тибетских
Гималаев на севере до южной оконечности Индостана). Второй — это впечатления от
разнообразных встреч: как с местными жителями, так и со случайными попутчиками
(автор хорошо владеет жанром психологического портрета, и эти зарисовки часто
превращаются в особые дополнения к основной линии повествования). Наконец,
третий (и, по сути, центральный) пласт связан с описанием внутренней
сверхзадачи самого путешествия. Автор уже немолод (ему где-то около пятидесяти,
то есть детство его выпало на те самые 60-е), и в Индию он отправляется именно
затем, чтобы лучше разобраться в себе. Отсюда — интерес к конкретным практикам:
от обучения аюрведическому массажу до десятидневного курса групповой медитации.
Впечатления от этого курса, который Володин прошел в Тушите — Центре по
изучению буддизма, — подробно описаны в одной из самых больших глав — Путешествие на одном месте.
Это был
десятидневный поход в попытке отыскать собственную сущность, — пишет автор. — Я и сейчас не знаю, насколько он мне удался. В течение десяти дней
Володин практиковал так называемую Випассану (буквально — взгляд внутрь),
проводя ежедневно по десять часов в полном молчании среди себе подобных. Отчет
о проведенном над собой опыте составил более полусотни книжных страниц. В
начале этого отчета Володин вспоминает вопрос, адресованный Осипом
Мандельштамом своей жене, Надежде Яковлевне: Почему ты вбила себе в голову, что должна быть счастлива? — в конце же он констатирует, что Випассана не сделала меня счастливее, но
теперь, после курсов, мне кажется, что
важнее, чем быть счастливым, не быть несчастным.
Подозреваю, что подобные практики часто бывают
поверхностными и порой несут в себе элемент профанации: ведь между культурами
всегда имеется некий зазор, который, несмотря на любые благие намерения со
стороны субъекта, преодолеть до конца все же не удается. Сама процедура
молчаливой медитации для человека иной цивилизации заведомо менее органична,
чем для коренного индуса, за которым стоит культурный и генетический опыт
тысячелетий. Западный же человек привык доверять более рациональным процедурам
и верить, например, в медицину.
Впрочем, медицина вовсе не является областью, где
царит однозначно понимаемая эффективность, — что наглядно показал в своей книге
Катарсис польский врач (и прежде
всего мыслитель) Анджей Щеклик
(книга вышла в издательстве «Новое литературное обозрение» в переводе Ксении Старосельской). Как пишет
ирландский поэт, нобелевский лауреат Шеймас Хини, эта книга напоминает нам, что забота о чужом здоровье
скорее относится к сфере любви и милосердия, нежели к экономике. А другой
нобелевский лауреат, польский поэт и эссеист Чеслав Милош, вслед за Щекликом
считает, что умение врачевать родом из
магии и трудно поддается определению, поскольку неразрывно соединяет в себе
элементы искусства и науки.
Появление книги Щеклика в контексте сегодняшнего
характера научных знаний о мире можно считать по-своему удивительным. Например,
в главе Констелляции автор
неожиданным образом реабилитирует астрологию: Сегодня мы ищем предсказание своего будущего скорее не в небесах, а в
самих себе, в своих генах. А поскольку генетические констелляции имеют небесное
происхождение, быть может, их познание восстановит утраченную связь с небом,
укажет обратный путь, вернет утерянную гармонию. А древний символ медицины
— две змеи, обвивающие жезл Гермеса, — Щеклик увязывает с генетической
спиралью: В ядре каждой из миллиардов
клеток нашего тела укрыта дезоксирибонуклеиновая кислота, ДНК, имеющая форму
двойной змеевидной спирали. Она содержит тайну возрождения жизни и хранится в
нас, как память, след, отражение царственной пары змей, от соединения которых
родился мир.
Все это кажется невероятным: ведь в сознании
современного цивилизованного человека наивная мифология, а уж тем более
астрология не имеют никакого отношения к подлинной науке и ассоциируются скорее
с псевдомедициной, с повсеместно рекламируемым шарлатанством (типа «Василиса,
народная целительница в пятом поколении, снимает порчу и сглаз за три сеанса»).
Однако обвинить Щеклика в шарлатанстве невозможно: здесь мы имеем дело скорее с
новым пониманием медицины, выходящим за рамки поиска эффективных способов
фармакологического воздействия на больной организм.
Немецкий врач XVI века Парацельс утверждал, что врач полнее откроется пациенту, если будет помнить о господствующей во
вселенной духовной связи всех вещей.
Вселенную он воспринимал как живое существо, все элементы которого
взаимосвязаны, как и в человеческом организме. И Платон, и Аристотель, — пишет Щеклик, — глядя на звезды и планеты, видели животных, а богов помещали в
категорию живых существ, наряду с птицами, рыбами и земными тварями. Древние
упорно искали единство в мире, будучи уверены, что, вопреки видимости, у вещей
есть общая черта, которая объединяет их подобно падающей с небес сети Ананке.
А греческая мифология, как писал Иосиф Бродский, — наиболее здравое из доступных представлений о ткани существования с ее
дырами, пятнами и каймой, теряющейся в темноте.
Несмотря на все успехи рациональной науки, мир в
своей основе продолжает оставаться грандиозной и непознаваемой загадкой. И одна
из самых сложных составляющих этой загадки — человеческий организм. Шестьсот
лет назад Петрарка утверждал, что если
взять тысячу людей, страдающих одной и той же болезнью, и половину из них
отдать в руки врача, а половину оставить на произвол судьбы, то у последних
будет больше шансов поправиться. С тех пор положение дел улучшилось, но ненамного. И хотя «Катарсис» Щеклика
трудно считать принципиальным прорывом в выходе на новый уровень медицины, но
это, безусловно, шаг в правильном направлении.
При остро
протекающей болезни рано или поздно наступает кризис. Он проявляется бурно, но
при этом организм избавляется от вредных элементов, очищается. Этому
сопутствует эмоциональный стресс. Возникает ощущение, что болезнь отступает, а
затем приходит уверенность, что больше она не вернется. Внезапно «мир предстает
в ином свете». <…> Это состояние проявляется уверенно, ясно и отчетливо,
как в тот краткий миг, когда перед преодолевшим болезнь открывается vita nuova.