Интервью с Гораном Петровичем. Беседу ведет Елена Калашникова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2009
Произведения сербского писателя Горана Петровича журнал «Иностранная литература» открыл для русского читателя[1]. Писатель приехал на XXI Московскую международную книжную выставку-ярмарку, гдепоявилась возможность поговорить с ним. Автор интервью выражает признательность Ларисе Савельевой, переводчику многих произведений Горана Петровича. благодаря которой и получился разговор, растянувшийся на два дня.
Елена Калашникова.Как вам кажется: может ли писатель сказать в интервью нечто интересное и полезное для себя?
Горан Петрович. Да, такие случаи у меня бывали. Более того, иногда я совершенно даром растрачивал идею, которую мог бы превратить в рассказ, потом это было уже невозможно.
Е. К.Было ли вам интереснее отвечать на вопросы журналистов, читателей в начале творческого пути, чем сейчас? Не наступила ли усталость от вопросов, с которыми к вам как к писателю обращаются? Со временем большинство публичных людей — осознанно или нет — отвечают на вопросы штампами.
Г. П. Просто вопросы задают, как правило, одни и те же, и на них очень трудно по-разному отвечать. Я особо за этим не слежу, но у меня такое впечатление, что на некоторые вопросы я всегда отвечаю одно и то же. Во всяком случае, в каждом интервью я стараюсь сказать что-то новое, но успех беседы зависит прежде всего от вопросов. Когда возникают провокационные вопросы, как, например, ваши, мне становится интересно, и я пытаюсь найти на них самый искренний ответ.
Е. К. Вы человек, скорее, монологического склада или диалогического?
Г. П. По утрам я склонен к монологам.
Е. К. Из какой вы семьи, кто по профессии ваши родители? Как они относились к тому, что вы писали стихи, а потом прозу?
Г. П. Отец был инженером, мать — экономистом. Отец хотел, чтобы я изучал машиностроение. Они надеялись, что писательство для меня — это детская болезнь. В общем-то, поначалу и я так думал, мне трудно было сказать себе: «Я — писатель». Решился я на это после третьей или четвертой своей книги.
Е. К. То есть вы смирились с этим?
Г. П. Именно. Просто слово «писатель» много для меня значило. Быть писателем — все равно что влезать в дома, в головы, иногда изменять ход чьих-то мыслей. И когда, наконец, я сказал себе: «Ты — писатель», то испугался, но потом вспомнил, что в основе писательства лежит радость, независимо от того, что ты пишешь. Счастье, если кто-то согласится издать то, что ты написал, а потом кто-то это переведет. В литературе две стороны: то, что происходит здесь, на этой ярмарке, наш с вами разговор — это рама, а не сама картина, фотография. Суть писательства в том, что человек просто откуда-то знает то, о чем пишет, живет в этой картинке или фотографии, и его читатели оказываются тоже там, внутри, вместе с ним.
Е. К. Кто для вас писатель? Этот человек сам придумывает свои истории или он, скорее, посредник, через которого говорит некая сила?
Г. П. Думаю, в писателе есть и то, и другое. С одной стороны, у него должно быть большое трудолюбие, а с другой — дар. Если вы прилежны и усердны, но у вас нет дара, вы — графоман, а если есть дар, но вы недисциплинированны, то пускаете его на ветер; поэтому надо найти равновесие. Кроме того, нужно понять, о чем говорить, а о чем молчать. Я всегда повторяю, что писатель должен рано вставать, садиться за рабочий стол, поддерживать непрерывность процесса работы, но, конечно, важны такие моменты, которые можно назвать словом «вдохновение»: когда я не отдаю себе отчета в том, что прекрасно написал одну или две страницы, не заметил, сколько времени на это ушло. В такие минуты я чувствую себя телом-проводником, когда язык сам собой бурлит и течет, когда рождаются новые слова, о которых я вообще не думал, не имел их в виду. То есть садиться за стол и писать — это значит каждый день заново рождаться и умирать.
Е. К. Вы каждый день пишете?
Г. П. Когда чувствую порыв, особое состояние, то пишу месяц, два, иногда три месяца подряд. Я имею в виду не только сам процесс писания, нажимания на клавиши -вообще все, что я делаю в течение этих трех месяцев, поставлено на службу письму.
Е. К. Вы до сих пор получаете удовольствие от писательства или со временем его все меньше?
Г. П. Буду с вами искренен, мне кажется, что потихоньку я его теряю. Важно получать удовольствие все время, пока пишешь книгу. Писатель — это ведь не просто мастер, ремесленник, который из разных элементов составляет хорошую вещь. Надеюсь, не будет такого, чтобы я писал вовсе без удовольствия. Хотя, кто знает…
Е. К. Многие мои собеседники — переводчики и писатели, творческие люди — признавались, что со временем перестали испытывать от своей любимой работы то удовольствие и радость, что были у них в начале. Это грустный, но тем не менее объективный процесс.
Г. П. Возможно, дело в том, что чем старше человек, тем меньше он находит для себя источников удовольствия. Когда мы молоды, мы всему радуемся, и это нормально.
Е. К. Вы не говорили об этом ощущении со своими коллегами?
Г. П. Думаю, писатели не та публика, с которой нужно обсуждать эти темы, они нередко мистифицируют собеседника. Лучше всего спросить об этом мою жену, ее здесь нет, но я знаю, что она бы ответила вам. Ей кажется, что счастливее всего я бываю тогда, когда работаю, пишу, в это время мне ничто не мешает, а когда я не пишу, мне мешает все.
Е. К. Что для вас литература? Помогали вам книги в трудных ситуациях, уберегали от неверных шагов?
Г. П. Думаю, да. Охранительное свойство книг я особенно замечал в тяжелые годы, которые пережила наша страна. Мне тогда казалось, что я повернулся спиной к миру и ко всему, что происходит вокруг, что просто сунул голову в песок, а на самом деле я погрузился в книгу, которую читал. Конечно, литература — это способ самообороны, и есть в ней что-то эскапистское. Любая книга — это такой небольшой палисадник, в который человек утыкается взглядом и внимательно его рассматривает. Литература предоставляет нам возможность выбора. В книжном магазине или библиотеке мы сами выбираем то, что будем читать, но у нас нет этой возможности, когда мы сидим с пультом перед телевизором, хотя программ много, но фактически не мы их выбираем.
Е. К. Какая ваша книга для вас самая главная?
Г. П. Та, которую пишу, которую еще не закончил. Готовая книга перестает для меня существовать, она мне больше неинтересна. К тому, что уже сделано, опубликовано, я ничего не испытываю, потому что все эмоции уже растрачены. На литературном вечере мне, конечно, приятно перелистать какой-то свой текст, но не более того.
Е. К. То есть вы к ним остываете?
Г. П. Да. Рукопись я считаю законченной, когда больше ничего к ней не чувствую. Потом на первый план выступает техническая сторона дела, все, что связано с печатью, изданием книги. Я люблю и одновременно ненавижу тот момент, когда пишу — ту рукопись, над которой работаю.
Е. К. Что вы считаете главными темами своего творчества?
Г. П. Есть несколько лейтмотивов, которые меня постоянно занимают. Например, отношения со временем, отношение к ближнему (к членам своей семьи, соседу по лестнице, своему соотечественнику, другому представителю цивилизации). Литература все еще стремится вернуть людям веру в слово. Слова теперь похожи на пустые стручки фасоли или гороха, в начале XXI века этому во многом способствовали политики — они выхолостили слова. Один из лейтмотивов моих текстов — цинизм истории. Вопрос о том, насколько человек удалился от самого себя. Возможно, я сейчас что-то и упустил, но к перечисленным темам я возвращался в нескольких своих книгах.
Е. К. Вы говорите, что остываете к своим предыдущим книгам, но при этом возвращаетесь к одним и тем же темам?
Г. П. Вы задали хороший, умный вопрос, но я не знаю, как на него ответить. Ведь говорят, что поэт всю жизнь пишет одно стихотворение, видимо, и у прозаика есть постоянные темы. Надеюсь, вы довольны моим ответом, а если нет, то на это я скажу, что у писателя тоже есть права,скажем, право возвращаться к одним и тем же мыслям, хотя, возможно, это и неразумно. В конце концов, может писатель делать что-то ради собственного удовольствия, так ведь?
Е. К. Значит, к своим написанным и напечатанным текстам вы остываете и уже не возвращаетесь, не редактируете их?
Г. П. Мне всегда хочется что-то изменить в книге. Это противоречит тому, что я только что сказал, но я в первый раз в жизникое-что исправил, когда просматривал свои тексты еще раз для собрания сочинений, вышедшего нынешним летом. Текст я пишу на компьютере, потом распечатываю и удаляю, он остается только на бумаге.
Е. К. Когда вы создаете тексты, вы воображаете себе какого-то определенного читателя или пишете в первую очередь для себя?
Г. П. Иногда я действительно имею в виду конкретных читателей. Я не хотел бы вас мистифицировать, но иногда у меня бывает такое состояние, когда я не осознаю того, что пишу, это бывает недолго — полчаса, сорок пять минут, потом, посмотрев на часы, я понимаю, что, оказывается, уже столько времени прошло. Иногда я проговариваю текст вслух, мне интересно послушать его акустику, достаточно ли он напряженный или где-то надо его скорректировать.
Е. К. Работаете ли вы с переводчиками? Если да, то как происходит работа?
Г. П. Иногда переводчики задают мне вопросы, но вообще я считаю, что переводчику надо доверять. Только он не должен дословно передавать некоторые вещи, которые на чужом языке теряют смысл.
Е. К. Читаете ли вы отклики на свои произведения?
Г. П. Читаю конечно. Иногда внимательно, иногда не очень. Не забывайте о том, что я написал целый роман, прославляющий процесс чтения[2]. Для литературы важен не только писатель и его книга, но и читатель. Собственно говоря, написать этот роман меня толкнуло именно то, что я слышал отклики читателей о своих книгах.
Е. К. Чье мнение о ваших текстах для вас самое авторитетное — близких, друзей, специалистов?
Г. П. Для меня очень важно, что думает моя жена. Кроме того, за последние десять-пятнадцать лет у меня образовался круг людей, которым я обязательно даю прочитать свою рукопись. Одни из них внимательны к деталям, другие, наоборот, видят произведение целиком. Мне интересна общая картина, которая складывается из их откликов.
Е. К.Как вы думаете, читатели и критики поняли ваше творчество? Увидели в ваших текстах то, что вы в них закладывали?
Г. П. Трудно ответить на этот вопрос. Я считаю, у читателя есть право понимать произведение так, как он хочет. Хотя я всегда расставляю в тексте метки и указатели — как его следует понимать. Случается, что инаяхвалебная критика меня огорчает, потому что у меня складывается впечатление, что человек просто не понял мой текст. Иногда такое же ощущение возникает у меня и в разговоре с читателем. Но, с другой стороны, повторяю, это его право. Единственно, что может вывести меня из себя, это если мои тексты пытаются нагрузить чем-то таким, что называется политикой.
Е. К. Правильно ли я понимаю, что вы равнодушны к политике? Такое к ней отношение свойственно современным сербским писателям вообще или вам в особенности?
Г. П.Многие авторы не хотят заниматься политикой — они и не обязаны заниматься ею. Думаю, прошли те времена, когда писатели были призваны высказывать свое мнение по любому вопросу. (Это не значит, что я плохо отношусь к тем своим коллегам, которые как раз занимаются политикой.) В Сербии самые популярные и самые эстрадные, если так можно выразиться, лица — именно политики. За литературой и искусством средства массовой информации следят куда более поверхностно. Политика, конечно, — чрезвычайно важная сторона жизни для меня, моей семьи, моего народа и цивилизации. Но я сторонюсь ее, и вот почему.Писатели очень ловко умеют обращаться со словами и иногда могут выдать такую гиперболу, которая людям потом дорого обойдется, будет стоить даже человеческих жизней. Я могу сочинить подобную гиперболу за пятнадцать секунд, а кому-то она обойдется в пятнадцать лет жизни. Поэтому я чувствую ответственность за то, что говорю. Может быть, мое высказывание покажется вам нескромным, но, уверен, что цивилизация выглядела бы иначе, если бы те, кто говорит, думали о том, что говорят, о том, что за послания они адресуют другим. Знаете, в Москве ко мне отчасти вернулась вера вслово и литературу: в московском метро я смотрел на лица тех, кто читает. Я не всегда мог разобрать название книги или имя писателя, но мне было достаточно посмотреть на лица читающих.
Е. К. Вот еще о чем я хотела вас спросить: следите ли вы за творчеством своих коллег — сербских писателей, уроженцев бывшей Югославии, зарубежных авторов?
Г. П. Такие писатели есть, хотя не могу сказать, что прочитал все их книги. Например, из современной сербской литературы я прочитал, наверное, почти все произведения Давида Албахари и Светислава Басары. Салман Рушди и Алессандро Барикко — мои любимые писатели, я знаю почти все их тексты. Читал много книг Улицкой, в Сербии ее охотно переводят.
Е. К.Понятно, что вы не знаете, хорошо ли представлена современная сербская литература на русском, но все равно ответьте на вопрос: тексты каких ваших соотечественников обязательно должны быть переведены в России?
Г. П. Я не знаю, что переведено, хотя, насколько мне известно, переведено много хороших книг, но ведь их всегда может быть больше.
Перевод Ларисы Савельевой