О книге Судхира Какара “Цвета насилия”
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2009
NB#
Сергей Арутюнов
Вражда без конца и без краю
О книге Судхира Какара “Цвета насилия”[1].
С давних времен синий цвет ассоциируется в Индии с исламом, красный — с индуизмом. На обложке книги С. Какара мертвенно-синеватый обнаженный мусульманин занес кинжал над беспомощно распростертой на его коленях девочкой-индуской в красном платьице. Он — убийца, она — жертва. Яркий и однозначный взгляд художника на мусульманско-индуистское противостояние.
Не знаю, как отнесся автор книги к такой обложке для своего труда, спросили ли его согласия. Сомневаюсь, ибо СудхирКакар, несомненно, хотел создать книгу объективную, не одностороннюю. Но не получилось. Обложка выражает общее впечатление от книги, написанной индусом и в основном с индусских позиций.
Какар — психоаналитик. Другие его книги без психоаналитической составляющей просто не могли бы появиться. И эту книгу, посвященную проблеме индусо-мусульманского противостояния, он хотел написать именно как психоаналитик, анализирующий кровавые столкновения в Хайдарабаде. Даже приложением снабдил: на двух страницах анкета теста Гиссена — балльная самооценка, терпелив я или нетерпелив, застенчив или нет, думаю ли я, что окружающие считают меня сильным или слабым и так далее. И еще одно: интервью. Тоже на двух страницах, с девятнадцатью вопросами — хорошо или плохо, допустимо или недопустимо, чтобы у мусульманина были друзья-индусы, чтобы мусульманин женился на индуске и тому подобное.
В книге обсуждаются результаты опросов, но ценность их не сущностная, а иллюстративная. Наши коллеги-социологи в России провели несметное множество подобных интервью с гораздо более детализированными вопросниками практически во всех регионах, где наблюдаются те или иные проявления этнического противостояния. Их результаты мало что дают для понимания его глубинных корней. В этом смысле опрос, проведенный СудхиромКакаром, ничем от них не отличается. Но впечатляет сама глубина выраженного в ответах осознания своейинаковости. Вряд ли найдешь что-либо подобное в интервью, взятых где-либо за пределами Индии. Изнасилования, например, сопровождают вспышки межэтнических конфликтов повсеместно. Причем повсюду изнасилования совершаются не всеми участниками конфликта поголовно, а лишь наиболее “отмороженными” из них, и рядовыми участниками не одобряются. Индия — не исключение. Но только в Индии информант-мусульманин может сказать, что он порицает мусульманина, насилующего индуску, не за бесчеловечность и жестокость, а за то, что он оскверняет себя, входя в нечистое тело индуски; ведь это все равно что есть свинину! Тело индуски — материя нечистая, запрещенная, как и свинина, она харам (запретная). А если мусульманину часом случится изнасиловать мусульманку, то это, конечно, нехорошо, но все же не в такой степени: ведь тело мусульманки — халяль (ритуально чистая материя)!
Регион Южной Азии — та часть мира, где накал воинствующего исламизма, его конфликтность с другими конфессиями достигает наивысшего уровня. Точные цифры приводить не имеет смысла, так как население региона быстро увеличивается. Все же следует отметить, что именно мусульманское население растет самыми высокими темпами, опережая все остальные конфессиональные группы, тогда как прирост индусского (то есть индуистского) населения, хотя и не малый, но все же наименьший среди прочих конфессий, так что доля мусульман в Индии постепенно растет и в настоящее время уже достигает 15 %, то есть более полутораста миллионов человек. Примерно по полтораста миллионов мусульман проживает и в Пакистане, и в Бангладеш, а с учетом мусульман Шри Ланки, Мальдив и других относительно небольших территорий Южной Азии общее их число здесь достигает полумиллиарда человек. Число индуистов — примерно миллиард человек, большинство которых проживает в Индии, а общая численность населения региона приближается к двум миллиардам — более чем одной четверти всего населения Земли.
Каждая этноконфессиональная группа населения этого региона показывает положительное демографическое сальдо, кроме, может быть, парсов (зороастрийцев), у которых по ряду причин очень низкая рождаемость. Некоторое превышение темпов прироста мусульман над индусами (индуистами) вызывает у последних панический страх, и постоянно слышатся стенания — дескать, рано или поздно настанет день, когда в самой Индии мусульман станет больше, чем индусов. Причем создается впечатление, что такой день может настать чуть ли не завтра, хотя реально — при сохранении нынешних демографических тенденций — для этого потребуются столетия.
Автор сам понимает, что книга у него получилась не собственно психоаналитическая, но настаивает в предисловии, что писал он ее все-таки именно как психоаналитик. Он подчеркивает, что религиозные конфликты (в отечественной науке мы бы назвали их этноконфессиональными) порождаются совокупным действием политических, экономических, культурных и психологических факторов. Но хочет дать психоаналитический взгляд на конфликт, чтобы “углубить понимание, даваемое другими дисциплинами”.
Город Хайдарабад был основан в качестве новой столицы правителем княжества Голконды, Мухаммедом Кули Кутуб-Шахом, в 1589 году. Первоначально он носил индусское имя Бхагнагар, но вскоре был переименован по-нынешнему. Романтическая легенда возводит оба названия к имени и придворному титулу любимой наложницы шаха, индуски Бхагмати, происходившей из простонародья. Эта легенда, за которой стоят вполне реальные исторические факты, ныне трактуется мусульманами как свидетельство величия и благородства их средневековых предков, а индусами — как свидетельство унижения и эксплуатации всяческого рода, включая сексуальную.
Невзирая на могольское завоевание, смену династии, а затем переход под английский протекторат, Хайдарабад оставался столицей полунезависимого княжества со своим наследственным правителем — низамом — и был процветающим и блестящим, преимущественно мусульманским, городом до 1948 года, когда низам был низложен, а территория княжества разделена между несколькими штатами новой независимой Индии — в соответствии с этническим составом их по большей части индусского населения. Все же в основном территория княжества и сам город отошли к дравидоязычному, то есть говорящему на языке телугу, штату Андхра-Прадеш. Как и в большинстве других штатов Индии, мусульманское население, по большей части свободно владея титульным языком штата, тем не менее демонстративно называет родным язык урду, общемусульманский символ, исламизированный (то есть арабофарсизированный) вариант многодиалектного языка хиндустани (санскритизированным индусским вариантом этого же языка является хинди). За урду не стоит никакого этноса, а только конфессиональная общность индийских мусульман; зато он имеет статус государственного языка Пакистана.
До 1948 года элита города состояла из мусульманских семей, имевших реальные основания заявлять свое персидское, турецкое, арабское или иное иноземное происхождение. Она и по физическому типу заметно отличалась от темнокожих городских низов, выходцев из сельской местности. Мусульманская часть этих низов, под язвительные насмешки индусов, всячески пыталась приписать себе какое-либо “благородное” происхождение, хотя всем было ясно, что это почти целиком потомки неофитов из низких и даже неприкасаемых каст. Что же касается индусского населения, то подавляющая его часть именно к этим кастам и принадлежала.
После 1948 года большинство хайдарабадской элиты эмигрировало в Пакистан. Ее сменила обычная буржуазная верхушка, характерная для прочих городов Индии (правда, с более широкой “оторочкой” рядового среднего класса), составленная из брахманских, интеллигентских слоев, торгово-предпринимательских средних (вайшьясских) каст титульного населения (в данном случае телугу) с обильной примесью “иногородних” — военных и полицейских (в основном кшатрийских каст), не чуждых индусам (то есть безоговорочно допускаемых в индуистские храмы) сикхов и джайнов и тому подобных некоренных компонентов населения. Эти относительно преуспевающие и затронутые духом буржуазно-европейской толерантности слои в основной массе не являются ни объектом мусульманского этноконфессионального насилия, ни субъектом антимусульманских эксцессов. Однако в случае возгорания подобных конфликтов они (как и принадлежащий именно к этим слоям автор рассматриваемой книги) скорее, пусть и подсознательно, симпатизируют индусской стороне.
За последние полтора десятка лет в Хайдарабаде и поблизости от него появились отдельные кварталы, микрорайоны и целые поселки как жилищной, так и промышленной, торговой, офисной застройки, резко отличающиеся по стилю от застройки старого города. Университет Османия, названный по имени последнего низама и первоначально строившийся на его средства как преимущественно гуманитарный вуз с явным мусульманским уклоном, превратился в один из ведущих университетов Индии с мощной естественно-научной и физико-математической базой. Его выпускников можно встретить во всех уголках Индии и много где за ее пределами, но все же большая их часть находит себе работу в самом Хайдарабаде с его развитой аэрокосмической индустрией, точным приборостроением и производством компьютерно-программного обеспечения. Вместе с другим южноиндийским городом Бангалором Хайдарабад считают в Индии аналогом Силиконовой долины.
Нет нужды объяснять, что и диета, и бытовые обычаи, и ценности, включая конфигурацию кругов брачности (обычно опирающуюся на настоятельно-предпочтительную эндогамию внутри данного кастового подразделения и строгую экзогамию внутри довольно широкого круга родственников) у работников этих сфер, да и вообще верхних страт среднего класса (включая состоятельную буржуазию, начальствующее чиновничество, кадровое офицерство и им подобных) совершенно иные, чем у неквалифицированных рабочих или торговцев-разносчиков. Дистанция здесь неизмеримо больше, чем, скажем, в Италии между ведущим инженером завода “Фиат” и горцем-пастухом из высокогорья сардинской Барбаджи. И отношение к индусско-мусульманской конфронтации, хотя и остается напряженным, но загнано глубоко в потаенные уголки психики, притом что внешне может вообще не вербализоваться и никак не выражаться.
Основным субъектом и объектом индусско-мусульманского насилия и, в частности, погромов 1990 года, служила и служит как индусская, так и мусульманская низкокастовая “чернь”, “плебс”, “люмпен-пролетариат”.
Все же следует иметь в виду при этом, что так называемый городской плебс — это далеко еще не самое “дно” индийских городов. Дно — это большие семейства и одиночки из числа настоящих бомжей, в самом деле не имеющие пристанища, спящие в груде тряпья на улице, в лучшем случае сооружающие навес из засаленной циновки на веревке, которая прикреплена к задней стене какого-нибудь дома. Отметим кстати, что владелец дома отнюдь не протестует против такого самоуправства; наоборот, он горд и счастлив, что его стена послужила некоторой опорой бедным людям, и полагает, что совершает тем самым некоторое благодеяние, отчасти подобное подаче милостыни, которое, несомненно, улучшит его карму.
Такие бомжи также не очень вовлекаются в конфликты: во-первых, на них не написано, кто они с точки зрения религии, а во-вторых, им, не владеющим имуществом, легче легкого вскочить и сбежать куда подальше, как только в воздухе запахнет жареным. Погромам подвергаются прежде всего постоянные жилища в бедных кварталах — сначала собственно дома, а затем и их обитатели.
Дома эти ветхие и тесные, и живут в них скученно и скудно, но все же жители стараются содержать их в относительной чистоте, раз в месяц обновляют обмазку стены глиняным раствором (у индусов часто с добавлением коровьего навоза), а рамы, наличники и двери периодически красят — мусульмане почти всегда зеленой краской, индусы — в другие яркие цвета.
Но главное, что отличает обитателей этих домов от представителей настоящего “дна”, — это то, что при всей скудости быта, у них в жилищах есть, и были уже в 1990-х годах, дешевенькие черно-белые телевизоры. Еще ранее имелись по крайней мере маленькие транзисторные радиоприемники. Мне доводилось работать в индийских (индусских и племенных) деревнях центральной и южной Индии в конце 1970-х — начале 1980-х. Их облик живо напомнил мне прекрасно выполненную экспозицию Государственного музея Грузии в Тбилиси времен моей юности, где на макетах было изображено южно-кавказское поселение эпохи неолита и ранней бронзы: те же эллиптические дома из сырца с тростниковыми крышами, дверные проемы, сложенные даже не из бревен, а из массивных неотесанных каменных плит, очаги на трех камнях, всевозможная, сошедшая с круга сельского гончара круглодонная черная или красная лощеная керамика — все, как пять тысяч лет тому назад. Но транзисторы во многих таких домах уже были. У некоторых были и велосипеды.
Это означает, что в последние четыре-пять десятилетий у жителей деревень и малых городов Индостана появились две новые черты, которых у них не было в предшествующие четыре-пять тысяч лет: подвижность и информированность. Прежде такой житель редко покидал пределы своего городка или нескольких деревень, и не знал, и не интересовался тем, что происходит за этими пределами, разве что иногда мог по обету отправиться в пешее паломничество к относительно удаленному храму (для мусульман роль храма порой играли могилы и склепы местных святых). Теперь же все изменилось: ему стал доступен весь невообразимый “компот” индийских радио, телевидения, кино, а для не очень многочисленных грамотных — также и пресса, включающая дикую смесь информации, дезинформации, всякого пиара — черного, белого, а чаще всего позолоченного, открытую и скрытую религиозную пропаганду, а наипаче того — всевозможную ахинею. Но каждый черпает из этого “компота” и усваивает то, что созвучно его восприятию, обусловленному рождением, воспитанием, верой, кастой и индивидуальным жизненным опытом.
Пожалуй, самое важное, что усваивает потребитель этого СМИ-компота, — некоторая очень эффективная “Растишка” для изживания вечного комплекса неполноценности и замены его комплексом превосходства. Для индусов — это гордые реляции о вводе в строй новых кораблей ВМФ, о доле Индии в глобальном производстве программного обеспечения, о числе и статусе индийских ученых в ведущих университетах мира и так далее. Это постоянное внушение самим себе, что времена вечной отсталости позади, что теперь “у нас” все как у больших, причем как у самых больших. А для мусульман актуальны речи о растущей роли исламских государств в мире, о неспособности Запада справиться с мусульманским сопротивлением, об огромных нефтяных доходах арабских стран, о чудесах Объединенных Эмиратов, и прочее, и прочее. И хотя из несметных доходов нефтяных шейхов обитателю хайдарабадских трущоб не перепадает ни пайсы, а к чудесам Эмиратов он в самом лучшем случае — если очень повезет — может причаститься лишь как чернорабочий-гастарбайтер, живущий и в Эмиратах примерно в таких же трущобах, как дома, все равно гордость его по поводу богатства и мощи мусульман мира безмерна.
Идеологическая основа взаимных обвинений такова: в глазах индусов мусульмане — чужие. Они нарочно пользуются чужим языком. Государство, проводя политику помощи беднейшим слоям, гораздо более заботится о благополучии не заслуживающих того мусульман, нежели о столь же нуждающихся индусах. Оно якобы потворствует им в расширенном деторождении, тогда как индусов агитирует рожать поменьше. Между тем мусульмане не считают Индию своей родиной. Они во всем симпатизируют Пакистану и в случае индо-пакистанского конфликта будут “пятой колонной”.
Мусульмане, в свою очередь, с ностальгией вспоминают времена, когда власть была в руках исчезнувшей ныне мусульманской элиты. Тогда даже перед самыми бедными из них открывалось больше перспектив, чем сейчас. Сейчас они обречены на постоянную безработицу, разного рода дискриминацию, особенно при приеме на работу. Многие, чтобы получить какую-нибудь, пусть маленькую, должность, меняют имя и выдают себя за индусов, но рано или поздно обман раскрывается и их выгоняют. Индусы могут надеяться на то или иное продвижение по службе, но мусульманам ничего не светит, в лучшем случае их ждет участь мелкого торговца-разносчика или поденного рабочего без постоянного места работы.
В 1947 году, когда Пакистан отделился от Индии и масса индусов-беженцев, в основном из среднего класса, хлынула искать убежища у своих близких и дальних родственников в городах Северной Индии, СудхируКакару было девять лет. Общую картину этих и более поздних индусско-мусульманских столкновений он рисует по своим детским и юношеским впечатлениям, по услышанным им рассказам очевидцев и по пересказам слухов, как всегда в таких случаях далеко не всегда достоверных, а нередко и стандартизованно-мифологизированных, но это не столь уж важно: важно не то, что произошло в действительности, а то, во что люди верят. Подобная уверенность и ее последствия хорошо известны по многим другим случаям этнических конфликтов и передаются из поколения в поколение в течение столетия и более — как можно видеть, например, в случае геноцида армян в османской Турции. То, как описывает свои впечатления Какар, это прежде всего хорошая художественная литература, в которой документальная и антропологическая достоверность занимают не главное место. Это, кстати сказать, относится и ко многим другим пассажам его повествования. Что не недостаток, а достоинство книги. Фактологический отчет об этнических конфликтах в Индии можно найти во многих публикациях[2]. Книга СудхираКакара ценна тем, что дает живую картину событий, позволяющую видеть их суть, — это мир, отраженный в капле воды. Эта книга ярко иллюстративна, и в этом ее основная ценность.
Третья глава книги озаглавлена “Воины”. Это в основном портреты людей, которые в Хайдарабаде являются и организующей, и главной ударной силой при погромах. Это так называемые пехлеваны (по-персидски — богатыри) — профессиональные борцы. Автор подробно описывает их историю, социальный статус, технику подготовки, распорядок дня. В других культурах ближе всего к ним стоят японские сумока, являющиеся, как и пехлеваны, кумирами своих фанатов. Сумока может иметь связь с якудза, но это отнюдь не правило. Пехлеваны же, как правило, имеют тесную связь с теневой экономикой, с полукриминалом, участвуют в разруливании всевозможных “стрелок” и разборок. Многие из них политически ангажированы.
Пехлеванов с сумока, как и с другими чемпионами восточных единоборств, роднит также и неразрывная связь этого спорта с определенными жесткими идейными и моральными установками их круга. Важная роль пехлеванов, как мусульман, так и индусов, в организации не только погромов, но и более насущной защиты материальных и моральных (статусных) интересов “своей” группы составляет характерную часть индусско-мусульманских взаимоотношений, хотя и не во всей Индии.
Далее автор описывает типичных рядовых представителей конкретных местных групп, индусов и мусульман, участвовавших в погромах и/или бывших их жертвами. С индусской стороны в качестве примера взята маленькая группа парди, до недавнего времени имевшая статус “зарегистрированного племени” (scheduledtribe), сохранившая даже предания о своем охотничьем — некогда — образе жизни. Но в новое время они были городским населением, в основном жившим торговлей фруктами, которые выращивались в садах мусульман. То есть парди жили в экономическом симбиозе с мусульманами, в тесном соседстве, между ними существовали отношения дружбы и сотрудничества. Нередко женщины-парди выходили замуж за мусульман (принимая при этом ислам), и даже бывали случаи замужества мусульманок за индусами (что вообще-то чрезвычайно редкое явление и встречается почти исключительно среди мигрантских, деклассированных и самых низкокастовых групп). Все это, однако, не помешало возникновению конфликтной ситуации, перешедшей в погром.
Последующие разделы книги Какара посвящены формированию нового, фундаменталистского самосознания как среди индусов, так и среди мусульман. Они опираются на цитаты из речей фанатичных и по-своему талантливых демагогов и подстрекателей, которые пытаются воспитать в своих слушателях чувство непримиримой вражды к “другому”, создать новое, четкое, чисто общинное самосознание, идущее на смену относительно мирному консенсусу сосуществования, который хоть и с определенными нарушениями, но все-таки господствовал в Индии до ее раздела. Нет нужды объяснять, что все такие агитаторы политически “крайние” и тесно связаны с самыми реакционными партиями современной Индии.
Книга Какара позволяет читателю глубоко проникнуть в анатомию мусульманско-индийского противостояния. Но всю огромную мозаику, весь гигантский паззл этого противостояния, возникшего в одной из крупнейших в мире стран — второй по счету перешагнувшей миллиардный уровень населения, — всё это никакая книга объять не может. Однако СудхирКакар показывает нам, как под увеличительным стеклом, сцепление разноцветных кусочков в отдельных, произвольно выбранных участках мозаики и позволяет, экстраполируя рисунок этих участков, понять мозаику в целом.
И все же это только анатомия болезни, а не диагноз. Симптоматика, но не этиология. И психоанализ здесь никак не может помочь. Безработные, неграмотные, лишенные надежды люди, фанатичные демагоги-агитаторы, беспредельствующие полицейские, криминализованныепехлеваны — это все токсины, производимые вирусом этноконфессиональной отчужденности, но еще не сам вирус. Где он, откуда он взялся? Эксплицитного ответа на этот вопрос книга Какара не дает, если не считать уже упомянутой отсылки к совокупности политических, экономических, культурных и психологических факторов. Такой совокупностью можно “разъяснить” любое крупное общественное явление, отчего сущность его яснее не станет. Какар блестяще показал, как возникает и как протекает вспышка межэтнического насилия, но не то — почему она вообще возникает.
В доколониальной Индии такое силовое противостояние наблюдалось постоянно, но носило преимущественно межгосударственный характер. Различным мусульманским султанатам, а затем силам могольской империи противостояли раджпутские княжества, государства маратхских пешв и сикхских гуру, шла борьба индусов с мусульманским порабощением. В колониальной системе британского раджа межгосударственная борьба сменилась межобщинной, и при постепенном развитии свараджа (самоуправления) она могла бы далее смениться и, наверное, сменилась бы более или менее цивилизованным соперничеством, как и спорадическим сотрудничеством.
Но когда это соперничество нашло свой выход в разделении на Индию и Пакистан, непрестанное враждебное противостояние двух государств стало с новой силой порождать конфликты уже внутри индийского политического организма. И приобретшее новую силу противостояние превратилось из причины раздела в его следствие. Именно к такому выводу подводит книга Какара, хотя сам он его не делает.
Весь XIX век и первая половина ХХ века прошли в Европе под знаком франко-германского противостояния, которое с образованием Европейского Союза ушло в прошлое. Если страны Южной Азии под воздействием необоримых сил глобализации объединятся в некий вид Южноазиатского Союза, может уйти в прошлое и индусско-мусульманское противостояние. Но пока до этого еще очень далеко.