Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2009
Книга “Великий средний класс” впервые увидела свет десять лет назад, когда Индия отмечала пятидесятую годовщину своей независимости. Теперь, когда нашей независимости исполнилось больше шестидесяти, настало время вновь обратить внимание на класс, который продолжает играть центральную роль в становлении современной Индии. Она развивается. Индия выходит из тени прошлого навстречу будущему и его новым возможностям. Сегодня у нас много суеты и волнений — трансформацию переживает страна с миллиардным населением и огромным количеством запутанных и сложных проблем. Ключевым игроком в этом процессе остается средний класс. Основные его характеристики не изменились. Однако на фоне изменений, произошедших в самой Индии, некоторые перемены произошли и в нем. Какие именно? Достаточно ли глубокие, чтобы подвергнуть пересмотру само понятие “индийский средний класс”? Или эти изменения не более чем продолжение качеств, которыми он обладал и прежде? Если же средний класс в каком-то отношении начинает обновляться, то насколько жизнеспособной окажется эта его новая аватара?
Не вызывает сомнений, что численность среднего класса особенно быстро выросла в последнее десятилетие. От экономических реформ 1991 года и ускорения экономического роста средний класс выиграл больше, чем бедные и беднейшие слои общества. По мере того как увеличивался “экономический пирог”, увеличивалось и число рабочих мест, а у представителей индийского среднего класса появлялось все больше возможностей реализовать себя в бизнесе. Бум информационных технологий, разразившийся на рубеже тысячелетий, сыграл роль некой огромной воронки, втянувшей в себя тысячи молодых специалистов, получивших техническое образование, которых поставляет на рынок постоянно расширяющаяся сеть высших учебных заведений. Сеть институтов, как государственных, так и частных, формировалась в предыдущие десятилетия ради удовлетворения потребностей среднего класса — во многом в ущерб развитию начального образования, в котором остро нуждалась страна.
Несмотря на то что средний класс сложился в последние десять лет, точно определить его численность трудно. В контексте индийских реалий мне представляется, что в этот несущийся в будущее поезд попадает всякий, у кого есть жилье, кто может позволить себе трехразовое питание, кто имеет доступ к элементарному медицинскому обслуживанию, общественному транспорту, среднему образованию и чей доход позволяет приобрести такие товары, как вентилятор, наручные часы или велосипед. Исходя из этих критериев, к среднему классу можно отнести четыреста миллионов человек. Над средним классом — 2 % населения, куда входят очень состоятельные индийцы, ниже него триста миллионов индийцев, живущих за чертой бедности, и еще двести миллионов, которые хоть и пребывают в не столь отчаянном положении, но тоже очень бедны.
Вряд ли нужно напоминать, как формировалась эта довольно многочисленная и разнородная прослойка. В 1947 году средний класс, по большей части возникший как результат колониального сотрудничества с британцами, походил на закрытый клуб для избранных. В 1960 и 1970-е это положение стало меняться, а после 1991 года перемены стали стремительными. Несколько ветеранов прежнего “клуба”, дожившие до наших дней, были бы потрясены, узнав, что те, к кому они относились как к людям низшего сорта, сегодня считают себя их ровней. В наши дни среди новых членов “клуба” можно встретить и так называемых капиталистов при буйволах. Это фермеры, тщательно возделывавшие свои земельные угодья и сумевшие разумно использовать государственные сельскохозяйственные субсидии, предоставляемые им правительством, которое одновременно принимало меры по борьбе с кастовыми пережитками. Среди других представителей нынешнего среднего класса — миллионы владельцев лавок, мелких предпринимателей, агентов по торговле недвижимостью, промышленных рабочих средней квалификации, работников сектора услуг и семей служащих, чей совокупный располагаемый доход (то есть доход после уплаты налогов и вычетов) намного превосходит по размерам пенсию “старой гвардии”.
Однако, несмотря на видимую пестроту, которая соответствует постоянно увеличивающейся пестроте национальной экономики, у всех представителей среднего класса легко просматривается нечто общее. Почти каждый из них упорно шагает по одному и тому же пути к вершинам карьеры и заветным целям. В 1997 году типичный представитель среднего класса только выходил из-под сени социализма и только начинал ощущать вкус к новой философии потребления, которую “узаконили” и стимулировали реформы 1991 года. В те первые дни после либерализации материализм среднего класса носил характер спонтанный и в то же время “настороженный”: от старых идеологических императивов отказывались довольно неохотно. Средний класс чувствовал, что наступает его время, но все еще не был вполне уверен, что стоит заявлять об этом во весь голос. Сегодня сомнения в том, стоит ли стремиться к благам современной жизни, уже отброшены. Слово “консьюмеризм” перестало быть ругательным, а от принципов строгости и самоограничения Махатмы Ганди или социализма Джавахарлала Неру открестились окончательно.
Смена идеологии была подкреплена появлением большего количества денег и вещей, которые на эти деньги можно было купить. Сегодня страну — больше, чем что-либо и когда-либо — объединяет реклама все новых и новых объектов вожделения. Прежние представления о том, что жить надо по средствам, оказались похоронены под лавиной пластиковых кредитных карточек: с 2001 года количество индийцев, обладающих таковыми, увеличилось в четыре раза. По прогнозам “МастерКард”, к 2015 году “растущий состоятельный класс индийцев будет тратить на покупки в магазинах $14,4 млрд (в 2005 году эта цифра составляла $5,6 млрд), $8 млрд — на рестораны и развлечения ($5,3 млрд в 2005 году), $13,6 млрд — на путешествия и отдых ($3,3 млрд в 2005 году), $8,9 млрд — на автомобили, персональные компьютеры, мобильные телефоны и так далее ($2,8 млрд в 2005 году) и $6,4 млрд — на здоровье и медицинское обслуживание ($1,8 млрд в 2005 году). Итого получается $51,3 млрд. При этом “шопинг” поддерживает цикл потребления, инвестиций и создания рабочих мест. В одном только производственном секторе количество рабочих мест к 2010 году должно составить около 83 миллионов — это в два раза больше, чем в 2006 году. В секторе информационных технологий по итогам 2006 года был зафиксирован рост прибыли в размере 35 %; в 2007 году число новых рабочих мест превысит 150 000, а уровень заработной платы в корпоративном секторе, и без того неслыханно высокий для стран с развивающейся экономикой, в 2007 году вырос в среднем на 14 %. Это самый внушительный показатель в Азиатско-Тихоокеанском регионе за 2007 год.
По данным одного из последних исследований “Маккинзиглоублинститьют”[1]. При этом аналитики Института признают, что представители этой группы способны тратить более половины своих доходов на товары отнюдь не первой необходимости. По оценке “Маккинзи”, на одну ступеньку выше стремящихся располагаются две группы потребителей — ищущие и “старающиеся”[2]. Именно эти два типа потребителей, по мнению составителей доклада, и образуют новый средний класс Индии. Впрочем, какие бы подгруппы ни выделяли аналитики, сами по себе размеры этого развивающегося класса таковы, что Индия вполне может стать крупнейшим потребительским рынком в мире. “На протяжении жизни одного поколения, — пишет журнал “Ньюсуик”, — эта страна станет государством со стремительно растущим уровнем благосостояния среднего класса, который будет покупать товары высшего качества — от дорогих автомобилей до дизайнерской одежды. Через двадцать лет Индия опередит Германию и выйдет на пятое место в мире по размерам потребительского рынка”.
Один из признаков нынешнего среднего класса, бросающийся в глаза, — беспрецедентно высокий потенциал “сконцентрированной” человеческой энергии. В основе его — предпринимательский талант и умение много и упорно трудиться, в которых индийцы почти не знают равных. Несмотря на то что они любят, когда иностранцы приписывают им некую духовную ауру, на самом деле это изобретательные и выносливые предприниматели, которые прочно стоят на земле и, не отрываясь, смотрят в бухгалтерские книги. Вообще в индуизме, как известно всему миру, Артха (достижение материального благополучия) является одной из четырех высших жизненных целей (пурушартхв), наряду с Дхармой (следование Шастрам), Камой (реализацией желаний) и Moкшей(путем к спасению). В отличие от Библии, в индуизме нигде не говорится, что “удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие!”[3]. Напротив, Лакшми, богине богатства и процветания, поклоняются едва ли не в каждом индийском доме. Неудивительно, что предпринимательство ради стяжания материальных благ остается неистребимой чертой индийцев. При этом трудности и конкуренция только отшлифовали эту их способность. Средний класс всегда знал, что в Индии выживание гарантировано только самым выносливым. Возможностей было немного, ровных игровых площадок — еще меньше, а народу, пытающегося прорваться в каждую дверь, — много. Чтобы победить в мире, жестоком к проигравшим, требовались талант предвидения, гибкая тактика, проницательность, позволяющая оценивать человеческие потребности, и умение пользоваться обстоятельствами в собственных целях. В условиях жесткой экономии и недостатка капитала средний класс научился вырабатывать нестандартные подходы к инвестициям и снижению расходов. Прибавьте сюда способность сосредоточиваться исключительно на результате, зачастую, а то и вовсе не обращая внимания на средства, с помощью которых достигается этот самый результат. Еще одним доказательством силы предпринимательского духа стало стремительное развитие малого бизнеса в 1960 и 1970-е годы, невзирая на душившее его законодательство и беззастенчивое вымогательство и грабеж со стороны чиновников.
Удивительно и то, что триумф предпринимательства происходит в среде, где практически не существует надежных условий работы. В организованном секторе экономики (частном, государственном и корпоративном) занято около 5 % рабочей силы. Подавляющее большинство населения — независимые предприниматели, умудряющиеся получать доход в таких условиях, которые предприниматель в развитой стране даже представить себе не может. В Европе в официальном секторе экономики трудится 90 % населения. Они работают эффективно в условиях хорошо организованного производства — с высокой прогнозируемостью прибыли и надежной системой охраны труда. Тогда как индийский “предприниматель-следопыт” работает, что называется, на лезвии бритвы, и каждый новый день приносит новые трудности. Простор для предпринимательства, открывшийся в 1991 году, вновь показал, на что способны индийцы, если позволить им реализовать их природный талант делать деньги. Многие из них — предприниматели в первом поколении: большинство не принадлежит к торговому сословию. И это еще одно доказательство того, что коммерческая хватка присуща индийцам как народу. Первопроходцы всегда шли на риск. Им была свойственна дальновидность и вера в себя, они исключительно ловко использовали возможности для бизнеса. Описывая средний класс современной Индии, следует отдать должное новаторству, настойчивости, целеустремленности, умению приспосабливаться к любым условиям и рисковать, присущим большому числу его представителей.
Средний класс всегда высоко ценил образованность, однако в последние годы роль образования стала еще выше. У землевладельцев всегда была собственность в виде наделов, у знатных семей — наследственные состояния. Для типичного представителя среднего класса единственным способом подняться по общественной лестнице было образование. Оно же позволяло ему сохранять, если не увеличивать, разрыв между собственным статусом и положением тех, кто зарабатывает себе на жизнь неквалифицированным трудом. С 1947 года образование становилось все более и более доступным, а возможность получить работу многократно увеличилась благодаря экономическим реформам 1991 года и последовавшей за ними революцией в области информационных технологий. Вследствие всего этого индийский средний класс растет сегодня как на дрожжах. В обществах с жесткой системой иерархии существует сильное давление, ограничивающее стремление к личному росту. Как только две эти силы приходят в столкновение, взрыв неминуем. Когда на рубеже нового тысячелетия стали стремительно развиваться компьютерные компании, быстро отреагировало и правительство: принялось инвестировать средства в компьютерные школы и институты по подготовке специалистов в области компьютерных технологий, а также открывать и модернизировать курсы по развитию информационных технологий. Почуяв новые возможности, частные институты тоже занялись подготовкой таких специалистов. На сегодняшний день в Индии в общей сложности насчитывается более тысячи инженерных колледжей и столько же учебных заведений, выдающих диплом специалиста по компьютерным технологиям. Более 300 университетов и существующих при них колледжей каждый год выпускают более двух миллионов программистов и компьютерщиков. Из них число выпускников инженерных учебных заведений составляет порядка 150 000 человек, а если принимать в расчет и выпускников политехнических институтов, то цифра превысит миллион.
Средний класс приложил немало сил, чтобы участвовать в
образовательном буме и извлечь из него максимум пользы. На каждое место в
Технологическом институте претендует несколько тысяч абитуриентов. В 2007 году
общий письменный экзамен для поступления в Индийские технологические институты[4] держало 300 000 человек.
Из них поступило 2000 — менее 1 % абитуриентов. Подобная конкуренция не может
не внушать страх: в такой ситуации люди то и дело отказываются от своих планов,
перестают верить в успех и выходят из борьбы. Но не индийский средний класс. У
его представителей жестокая конкуренция только разжигает стремление к успеху.
Родители с юных лет готовят детей к грядущей борьбе. Семьи со скромным бюджетом
тратят астрономические суммы на частных преподавателей. Дети нацелены на подготовку
к вступительным экзаменам, и нередко их усилия вполне можно назвать
героическими. В своей книге “Что такое быть индийцем” я привожу два примера,
которые заслуживают того, чтобы их воспроизвести вновь. 16-летний ШатрунджайВерма, лучший из двух
миллионов выпускников 2003 года в штате Уттар-Прадеш,
жил в деревне БагулаНада,
в которой не было электричества. Он учился при керосиновой лампе и каждый день
ездил в школу на велосипеде за
Неудивительно, что героями среднего класса становятся преуспевшие люди, “сделавшие себя” сами. Пожалуй, самым известным из них стал НараянаМурти. В 1962 году он блестяще сдал вступительный экзамен в технологический институт, но не смог учиться, так как его отец, государственный служащий с зарплатой в 500 рупий в месяц, был не в состоянии платить 150 рупий за институтское общежитие. Несмотря на это, Мурти основал “Инфозис”[6]. Сегодня Мурти — один из самых богатых людей Индии. Средний класс любит истории о том, как нищие становятся принцами. У них вызывают уважение трудолюбие, упорство и самоотверженность подобных личностей; средний класс мечтает жить как эти “принцы”. Но при этом предпочитает не тратить время на тех, кто так и остался нищим. Десять лет назад, когда я писал эту книгу, я критиковал средний класс за его установку: равнодушное отношение ко всему, что лежит за пределами его личных интересов, кроме разве пересчитывания денег в карманах богачей. На мой взгляд, с тех пор мало что изменилось.
Почему так происходит? Почему большинство индийцев так невосприимчивы к тому, что творится в обществе? Почему в их сознание не “встроены” такие понятия, как единство и общее благо? В 1997 году я все еще был оптимистом. Я верил, что средний класс, столь чуткий к собственным интересам, именно благодаря этой своей чуткости, осознает, как важно понимать их более широко. Необходимость этого очевидна. Вопрос в том, произойдет ли это. Мои сомнения основаны отчасти и на личном опыте. Когда эта книга впервые увидела свет, она вызвала большой резонанс. Меня часто приглашали выступать в разных городах Индии, и везде аудитория горячо воспринимала мысль о необходимости активнее участвовать в общественной жизни страны, где проблемы бедности, неграмотности и недоедания до сих пор стоят недопустимо остро. Однако те самые люди, которые в принципе соглашались со мной, на практике делали чрезвычайно мало, чтобы изменить себя. Складывалось впечатление, что их личности состояли из двух изолированных частей. Одна существовала на уровне теории и была гибкой и податливой, а другая — на уровне действий и ни на йоту не отклонялась от стандартного поведения, правила которого словно были высечены на каменных скрижалях. Мне задавали очень часто один и тот же вопрос: сможет ли сделать погоду один человек, если остальные будут по-прежнему бездействовать? Мой ответ, что усилие отдельно взятого человека тоже имеет значение и что перемены — процесс постепенный, почти никого не убеждал.
Тогда, в 2000 году, мы вместе с журналистом РенукойНараянаном выпустили книгу под названием “Извлеките максимальную пользу из жизни: план действий для среднего класса”[7]. Мы надеялись, что она станет практическим руководством, с помощью которого средний класс сумеет повернуться к обществу лицом. Я говорил, что рядовому представителю среднего класса не нужно копировать Махатму Ганди, идеализм и социальная отзывчивость которого были столь высоки, что обычному человеку подражать ему очень трудно, если вообще возможно. Опасность заключалась в другом — будучи не в состоянии вести себя, как Ганди, большинство представителей среднего класса бросились в иную крайность: такое понятие, как общественное благо, для них попросту исчезло. Задача состояла в том, чтобы найти образ жизни, который находился бы между этими двумя полюсами. Обычные люди, не отказывающиеся быть членами общества, а заодно и вкушать радости жизни, тоже могли бы сделать немало и стать полноценными гражданами страны, в которой живут, а не быть, так сказать, в положении квартирантов. Для того чтобы показать, что это реально, я стал раз в две недели писать в “Хиндустан таймс”, где рассказывал о людях и организациях, относившихся как раз к той самой средней части общества. Я хотел, чтобы они послужили примером хотя бы для некоторых представителей среднего класса, которые желали делать больше, но не знали, с чего начать. Эти колонки под названием “Люди как мы” были позже опубликованы отдельной книгой.
Книга “Извлеките максимальную пользу из жизни: план действий для среднего класса” бестселлером не стала. По правде говоря, она продавалась хуже всех моих книг. Что касается колонки “Люди как мы”, то через год мы оставили эту затею. Постепенно я пришел к твердому убеждению, что деятельную заботу о страждущих и обделенных никак нельзя назвать сильным качеством индийского характера. Богатые в Индии никогда не проявляли особого интереса к океану нищеты, среди которого жили. В стране, которая входит в число “лидеров” по уровню бедности, повсеместно распространено стремление к богатству и изобилию, ставшее самоцелью. Бедные, хотя в чем-то и обойдены, в этом отношении от богатых не отличаются. Они хотят стать богатыми — а почему бы и нет? Но как только им удается вскочить на заветную подножку, а то и подняться повыше, они точно так же, как богатые, становятся безучастными к тем, кто остался сзади. Буйное развитие потребления после 1991 года — явление, касавшееся отнюдь не только среднего класса, хотя именно на его примере этот процесс проявился наиболее наглядно. Стремительное распространение потребительской философии в принципе полностью соответствует устремлениям индийцев. Несмотря на то что индийцы всегда идентифицируют себя с той или иной крупной социальной группой (родом, кастой или общиной), они, как правило, невероятно эгоцентричны, замкнуты в собственном мире проигрышей и выигрышей и больше ничем не интересуются. Принято считать, что люди рождаются, чтобы жить так, как им на роду написано, а следовательно, страдать или преуспевать в зависимости от своих кармических “наработок”. Жизнь — длинная сага, и возможность вырваться из нужды и голода, о которой мечтает бедняк, вполне может представиться в следующем рождении без всякого человеческого вмешательства. Эта-то философия и воспитывает подозрительное отношение к коллективному альтруизму и укрепляет уверенность в том, что в качестве движущей идеи личная выгода выше, чем общественное благо. Иерархия воспринимается как одна из важнейших закономерностей общественного устройства. Представителям низших сословий суждено жить в лишениях, а стоящим на самом верху (правда, находящиеся ниже все равно смотрят на них не без зависти) положено обладать тем, чем они и обладают. Если же подворачивается возможность вырваться из дыры, куда закинуло человека провидение, нужно, вопреки сопротивлению окружающих, воспользоваться предоставившимся случаем и сделать личное усилие — ради личной выгоды.
При таком взгляде на жизнь вся моя затея с развитием социальной отзывчивости, какими бы проповедями и агитацией она ни сопровождалась, теперь представляется мне ущербной изначально. Недавний призыв, с которым обратился к стране премьер-министр Индии МанмоханСингх — повышать социальную ответственность и ограничивать неумеренное потребление, был воспринят, как и следовало ожидать, довольно цинично. Настроенные критически полагают, что прежде чем взывать к бизнес-сообществу, премьер-министр мог бы сначала обратить внимание на расточительность правительства, министров и их приближенных. И тут они правы. Однако, в сущности, оригинальная идея Ганди, мыслившего себе общество как некий трест, где богатые добровольно отдают часть своего богатства бедным, стала типичным случаем “разговоров в пользу бедных” — ослепленный собственным идеализмом мессия сам не ведал, каков на деле окружающий его мир. Стремиться к личному благосостоянию, не учитывая потребностей общества, — свойство индийского характера в целом и среднего класса в частности. Если же говорить о выработке реалистичных политических решений, то выбор таковых весьма невелик. Идеи социализма или хотя бы государства всеобщего благосостояния, понимаемого в самом широком смысле, всегда были обречены на провал. А единственная разновидность капитализма, которая может оказаться продуктивной, похоже, несет на себе проклятие социального равнодушия.
В такой ситуации реальным средством, которое могло бы преодолеть “окаменевшее нечувствие” среднего класса, должны стать не благостные увещевания политиков, а демократические методы, способствующие укреплению политического влияния малоимущих слоев общества. За шесть десятилетий работающая демократия дала “немытым толпам” голоса и властные полномочия — если бы не это обстоятельство, преуспевшие давно бы создали собственную республику. Нехотя и с трудом средний класс начинает понимать, что в сегодняшней Индии приоритетными становятся отнюдь не его интересы. Для класса, который с 1947 года обладает исключительно высоким влиянием (непропорционально высоким, учитывая его численность), это, безусловно, явление новое. Конечно, он все еще сохраняет влияние. Однако теперь сознает, что получить желаемое может, только конкурируя с другими, доселе более пассивными группами населения. Именно это понимание вынуждает его наиболее разумных представителей поворачиваться к обществу — в собственных же интересах.
Хороший пример подобных перемен — деятельность представительских групп Ассоциации благосостояния жителей[8] в крупнейших городах страны. Средний класс начал проявлять активность и в других областях. Вечером 29 апреля 1999 года Ману Шарма, избалованный сынок влиятельного индийского политика, в приступе пьяной ярости убил выстрелом в голову молодую симпатичную Джессику Лал в присутствии многочисленных свидетелей. Только потому, что девушка отказалась продать ему очередную порцию виски. Суд первой инстанции его оправдал. Тогда средний класс, едва ли не впервые, дал волю своему негодованию. Его неоценимым “пособником” стала революция на рынке средств коммуникаций. Практически у каждого представителя среднего класса был мобильный телефон, а у кого не было, тот собирался приобрести его в ближайшем будущем. И рассылка SMS-сообщений оказалась действенным средством, благодаря которому удалось расшевелить людей и организовать коллективное выступление. Кроме того, сегодня есть возможность обратиться к гораздо более широкой аудитории через СМИ, которые, используя в борьбе за рейтинг адресное вещание, могут превратить то или иное отдельно взятое происшествие в самое важное событие для судьбы целой страны. На протяжении нескольких недель все телеканалы проводили опросы общественного мнения: людей спрашивали, что они думают по поводу оправдательного приговора. Создавались комитеты, следившие за тем, чтобы по делу Джессики Лал свершилось правосудие. В общественных местах проводились акции памяти с зажженными свечами и ночными бдениями. Дело кончилось тем, что в Верховный суд была подана апелляция, и комиссия из двух судей отменила приговор, а 20 декабря 2006 года было оглашено новое решение: Ману Шарме дали пожизненный срок. Вне всякого сомнения, в этом случае средний класс одержал важную победу.
И все же главное — не утратить чувства реальности. Дело Джессики Лал могло бы стать первой ласточкой, свидетельствующей о том, что образованные индийцы начинают высвобождаться из кокона индивидуализма и переходят к осознанным коллективным действиям общественного характера, но на самом деле средний класс просто отреагировал на ситуацию, непосредственно затрагивавшую его мирок и его благополучие. Джессика была девушкой из среднего класса, и ее страшное убийство заставило содрогнуться каждого индийца — представителя городского среднего класса. Беззастенчивая попытка обелить виновного была воспринята как личный вызов каждым его представителем, а потому у всей этой группы возникло стремление выступить против произвола. Это пример положительный. Однако трезвый подход состоит в том, чтобы не делать поспешных выводов и не рассчитывать, что индийский средний класс станет так же реагировать на десятки изнасилований и убийств, на то и дело имеющий место сговор между властями предержащими, о которых помалкивают СМИ, как помалкивают и о бедах тех, кто к среднему классу не принадлежит. И тот же средний класс, который в деле Джессики Лал так организованно выступил в защиту правосудия, сегодня выступает в качестве “выгодоприобретателя” в тысячах других, более мелких, случаев несправедливости, коррупции и аморализма. Если говорить о коррупции, то средний класс по-прежнему, с одной стороны, выражает негодование по поводу ее проникновения в самые “высокие” кабинеты, а с другой — отнюдь не чурается ее в собственной практике. И здесь опять я невольно прихожу к выводу, что индийцы вообще не считают коррупцию злом и только злом. Они видят в ней некий инструмент для достижения цели. Инструмент вредный, если им пользуется кто-то другой, но вполне приемлемый, если им пользуешься ты сам. Прагматизма ради индийцы признают, что коррупция нужна, и относятся к ней вполне терпимо — вопреки всем своим лицемерным разглагольствованиям о необходимости борьбы с ней. Единственным средством от этой пагубы остается более широкое применение новейших технологий и тесно связанные с ним политические реформы, которые несколько минимизируют роль человеческого фактора в нашей стране.
Что у среднего класса и в самом деле изменилось, так это его отношение к провокациям, ведущим к межконфессиональным столкновениям. Когда в начале 1990-х страсти вокруг Бабримасджид[9] достигли высшего накала, многих представителей индийского среднего класса легко было привлечь на ту или другую сторону — мусульман или индуистов. Официальной позицией властей был секуляризм, однако за их разговорами о светском государстве скрывалась озабоченность тем, что им казалось опасным заигрыванием с меньшинствами, а это, в свою очередь, порождало враждебность среди отдельных групп. Сегодня этот средний класс, по всей видимости, уже понимает, как играют на чувствах верующих политические партии. Большинство представителей среднего класса стремятся покинуть островки религиозной исключительности и плыть в сторону светского государства со всеми его преимуществами, то есть просто жить своей жизнью. Я могу подтвердить свою правоту простым примером: сравните, как отреагировал средний класс на взрывы в Мумбаи в 1993 и 2003 годах. В 1993 году индусские и мусульманские общины мгновенно превратились в два враждующих лагеря, а насилие продолжалось еще много дней спустя после катастрофы. В 2003 году и индусские, и исламские организации резко — и без промедления — осудили эти подлые провокации, а в очереди, чтобы сдать кровь для раненых, стояли вместе и индусы, и мусульмане. На следующий же день Мумбаи вернулся к жизни. Правда и то, что все меньше индийцев — представителей среднего класса вступают в ряды индийских националистических организаций. Да и среди мусульман — членов консервативной партии Дар-ульУлюм (DarulUloom) в Деобанде — как никогда много изучающих компьютеры и английский язык. Нестабильность, к которой приводят религиозные распри, отвлекает представителей среднего класса от главной цели: скорейшего продвижения наверх. Чтобы вести борьбу за голоса представителей среднего класса, политическим партиям пришлось ступить на секулярную почву. И это к лучшему.
На самом деле благодаря расширению сферы светского государства стали расти паниндийские настроения, которыми сегодня охвачен весь средний класс. На протяжении нескольких десятилетий этому способствовало многое: и большая доступность образования, и мобильность рабочей силы, и радио (в том числе на новых частотах FM), и телевидение (включая и кабельное, абонентами которого стали, среди прочих, тысячи человек, проживающих в сельской местности), и фильмы (по тысяче новых лент в год), и связанная с киноиндустрией индустрия музыкальная, и развивающийся рынок, и реклама, и увеличивающееся потребление, и растущие тиражи газет (совокупный размер читательской аудитории составляет до 200 млн человек по всей стране), и развитие внутреннего туризма (по выходным до 200 млн индийцев совершают поездки по стране), и проводная и беспроводная телефонная связь, и наконец всепроникающая поп-культура (которая одна только знает, почему альбом под названием “Пенджабский”, записанный ДейлеромМенди, побил рекорд продаж в штате Керала, где большинство не имеет ни малейшего представления, о чем он поет). Вследствие всего этого сегодня большинство индийцев среднего класса одинаково одеваются, питаются одними и теми же продуктами фастфуда, посмотрев один и тот же фильм, напевают один и тот же мотивчик, стремятся к обладанию одними и теми же предметами, говорят на одной и той же смеси английского и хинди, хотят получить сходную работу, спешат домой смотреть одни и те же сериалы и вообще, незаметно для себя, становятся почти неотличимыми друг от друга, чего прежде никогда не бывало.
Это всеохватное — за неимением лучшего слова — взаимоуподобление разбавило традиционные нормы, но не сумело их отменить. Например, кастовая система все еще сохраняет свое влияние, хотя оно и заметно ослабело. Брачные объявления, по-прежнему занимающие по несколько полос в ежедневных газетах, до сих пор компонуются по кастовому признаку. Однако все чаще в них попадается фраза о том, что принадлежность к другой касте не является неодолимым препятствием для супружеского союза при условии компенсации определенными преимуществами (читай — материальным и общественным положением). Вне всякого сомнения, увеличивается число межкастовых браков, особенно в крупных городах. Кастовая принадлежность соискателя перестает играть существенную роль при приеме на работу. Из “миски салата” Индия постепенно превращается в “плавильный котел”, и средний класс играет при этом ведущую роль.
Однако никто не может с уверенностью сказать, что же варится в этом котле, особенно если зачерпнуть поглубже. Понимание необходимости перемен то и дело наталкивается на привычную пассивность. Калейдоскоп искрится тысячью разноцветных стеклышек, однако вращается с такой скоростью, что узора, в который они складываются, почти не разглядеть. В городах, где едва ли не каждое утро возникают новые кварталы с гигантскими торговыми центрами, а молодежь, измученная подражанием западному выговору, после бессонной ночи с трудом выползает из колл-центров, разбросанных по всей стране, частная жизнь представителей среднего класса пребывает в переходной стадии, где прошлое и настоящее существуют в странных, порой неожиданных формах. Если считать показательными тенденции кино и СМИ, то налицо больше сексуальной свободы. Однако в жизни нравы все еще консервативны, а терпимость по отношению к ханжеству — соответственно — выше. Недавно власти одной из провинций потребовали запретить презервативы с виброкольцами, изготавляемые некой государственной компанией, мотивировав это тем, что подобные вещи “противоречат индийской культуре”. При этом в крупнейших ежедневных газетах страны публикуются столбцы рекламных объявлений о массажных салонах, которые обещают клиенту, что в заботливых руках женщин из России, Испании и Индии ему гарантировано исполнение любых желаний. Прилюдные ласки в больших городах уже не редкость. Однако некоторые правые группировки по-прежнему ставят себя в глупое положение, пытаясь время от времени объявлять войну парочкам, предающимся любовным утехам в общественных местах. Все больше женщин из среднего класса идут учиться в колледжи, а затем поступают на работу. И все же гендерные стереотипы все еще сильны даже у тех, что называют себя эмансипированными. Талантливые и умные инженеры из таких современных организаций, как “Инфозис” в Бангалоре, отвергают гендерную иерархию на работе, но не в отношениях с родителями, женой или слугами. Многие образованные мужчины на людях осуждают обычай брать за невестой приданое, но в то же время молча уступают требованиям родителей, способствуя тем самым его сохранению. Традиция счастливо уживается в Индии с новыми веяниями, и среднестатистический представитель среднего класса во многих отношениях являет собой пример уравновешенного шизофреника. Как я не раз говорил, индийский ум похож не на сервант, а на комод: выдвиньте один ящик и увидите в нем компьютерную клавиатуру, по которой быстро бегают пальцы человека ХХI века; выдвиньте другой — и в нем вы вполне можете найти астрологическую карту этого же человека, составленную каким-нибудь шарлатаном, утверждающим, что он специалист по гороскопам.
Между переменами и застывшей традицией возникает пустое место, которое постепенно становится частью привычного — для среднего класса — пейзажа. Уходят в прошлое такие явления, как совместное существование нескольких поколений, когда женатые дети остаются в отчем доме, при том что новые традиции формирования молодых семей еще не сложились. Отдельные семьи (супружеская пара и дети), живущие в “джунглях” стремительно растущих безликих городов, до сих пор не могут приспособиться к новым видам деятельности и новому стилю жизни — столь желанным, но трудным в освоении. Явное воодушевление, вызванное открывшимися возможностями, соседствует с подспудным ощущением отстраненности и апатии. Ностальгия по утраченному — более предсказуемому и менее бурному — образу жизни зачастую ограничивает выброс адреналина и не дает ему подняться до уровня, необходимого, чтобы воспользоваться преимуществами возникшей конкуренции. Наверное, именно этим объясняется, почему в последнее время, как грибы после дождя, появляются все новые и новые гуру современных вероучений, борющиеся между собой за право унимать тревогу среднего класса (и это при том, что тиски канонических религий и ритуалов заметно ослабли). Их выступления транслируются по нескольким телеканалам, а йога-гуру Баба Рамдев приобрел чуть ли не культовый статус. Маниакально развивающаяся индустрия развлечений тоже старается заполнить пустоту. Взять хотя бы доморощенную копию Голливуда, из-за которой огромные толпы представителей среднего класса вечерами напролет сидят дома, “приклеившись” к “ящику для идиотов”. Что касается семей, занятых хотя и более благодарным, но все более и более однообразным делом — добычей жизненных средств, они, не без усилий со стороны СМИ, открывают для себя искусительный мир гламура. Все это свидетельствует об ослаблении культурных традиций и тяге к имитации: посмотрите, как популярен стал сейчас День святого Валентина. Между тем ни один из подростков, к которым я обратился с соответствующей просьбой, не смог сделать подстрочного перевода нашего национального гимна. Так возникает еще одна серьезная угроза: мир среднего класса может стать очередной копией основных парадигм западной культуры.
По мере того как Индия превращается в мировую державу, средний класс все больше проникается новым ощущением гордости. Он больше прочих выиграл от реформ 1991 года и убежден, что Индию ждут большие перемены и что она наконец займет приличествующее ей место на международной арене. К сожалению, охваченный эйфорией, он все больше забывает о печальной участи бедных и обделенных. Самоубийства фермеров или нищета трущоб, невыносимое зрелище голодных детей или огромное до сих пор количество неграмотных индийцев — всего этого не существует ни в неоновом сиянии огромных торговых центров, ни в ярком блеске новых рабочих перспектив. Для среднего класса важно, что экономика растет беспрецедентными темпами, что достижения Индии в целом ряде областей вынуждают мировое сообщество относиться к ней с огромным уважением, что многие индийцы прекрасно зарекомендовали себя за границей и что их страна является ядерной державой. Справедливости ради надо сказать: средний класс считает, что приложил немало сил к тому, чтобы Индия пришла в движение, и потому заслуживает аплодисментов. Типичный представитель нынешнего среднего класса и в самом деле карабкался вверх, не имея ни в чем уверенности: ни в доступности среднего образованиия, ни в подаче воды и электричества, ни в медицинской помощи, ни в получении высшего образования, ни в том, что у него будет жилье, — все это надо было добывать с боем. Например, в Нью-Дели бесперебойная подача электричества — роскошь, доступная лишь избранным. Люди считают, что им повезло, если за вечер электричество отключили всего один раз и ненадолго. Когда они просыпаются на следующее утро, в сердце у них весна, им нипочём разбросанный вокруг мусор, они бодро шагают в новый день. Каждый день городу не хватает 568 тысяч кубометров воды, тем не менее он продолжает развиваться и расцветать. Телевизор есть у трех четвертей семей, у 50 % жителей Нью-Дели имеется счет в банке, а на улицах города столько автомобилей и мотороллеров, сколько во всех прочих крупных городах страны, вместе взятых. Чудо состоит в том, что значительная часть людей, похоже, с этим справляется и, более того, стремится к большему, как если бы все было нормально. Те, у кого есть вентилятор, собираются приобрести кондиционер; у кого есть велосипед, мечтают о мотороллере. Те, у кого небольшая машина, надеются обзавестись автомобилем побольше, а те, у кого жизнь не очень задалась, трудятся, чтобы дать своим детям возможность жить лучше. В этом непрерывном цикле все возрастающих ожиданий трудности считаются естественной частью процесса. Если сегодня на вас обрушились невзгоды, завтра может достаться награда. Дистанции без препятствий не бывает — препятствий, которые устанавливает мир. И типичный представитель среднего класса, целиком поглощенный собственными заботами, переносит трудности безропотно, стойко, героически. Лучше всего это описывается фразой, которую я прочел на повозке делийского рикши. Мудрая мысль была сформулирована предельно лаконично: Хота хэ — Все бывает!
Что такое быть индийцем[10]
Там, где Ганг спускается с Гималайских гор, чтобы продолжить свой долгий путь по равнинам до самого моря, стоит Хардвар — город, священный для всякого индуса. Каждый день сюда стекаются тысячи странников. Среди суеты и толчеи паломников и богомольцев в любое время года, даже зимой, видно, как в ледяной воде речных перекатов стоят несколько человек. Дни напролет эти люди внимательно всматриваются в стремительный поток сквозь прозрачные стекла, которые держат в руках. Их немигающий взгляд свидетельствует о сосредоточенности, пожалуй, более глубокой, чем у толпящихся здесь же многочисленных молящихся. Правда, намерения у этих людей иные: они не стремятся cтяжать дар молитвы, или идти путем мокши, или познать способ спасения души по выходе ее из тела. Все их внимание нацелено на монетки на дне реки, заметив которые, они виртуозно извлекают их из воды босой ногой.
Индия — одна из тех стран, которые очень трудно описать. Дать определение, кто такие индийцы, тоже нелегко, особенно сегодня, когда они выходят из-под сени истории в ярко освещенный мир глобализации. Эта книга представляет собой попытку понять, какие мы на самом деле, кто мы в контексте нашего прошлого и в свете перспектив, открывающихся перед нами. Это рискованная задача. Индия слишком велика и слишком многообразна, чтобы к ней можно было применить универсальные категории. На каждое обобщение найдется исключение, которым нельзя пренебречь. На каждую аналогию отыщется некое существенное отличие. Поэтому в этой книге я хотел бы заранее попросить прощения у тех, чьи чувства могут быть задеты, или у тех, кто видит себя совсем не так, как описано здесь. Я хотел написать портрет, как можно более правдивый, однако признаю, что истина не универсальна и исключения неизбежны. Должен заметить, что иногда я использовал слова “индусский” и “индийский” в качестве взаимозаменяемых понятий. Это вызвано отнюдь не шовинизмом, а всего лишь тем, что огромное большинство индийцев исповедуют индуизм. В любом случае есть черты, вне всякого сомнения, свойственные всем индийцам, независимо от их религиозных убеждений.
Сегодня, похоже, Индия готова к взлету. Однако, прежде чем анализировать, как это случилось, следует избавиться от эйфории, вызванной нынешним подъемом. Пытаясь написать портрет народа, который на протяжении тысячелетий подвергался испытаниям в горниле истории, невозможно получить черно-белое изображение. Не бывает так, чтобы все было только правильно или только неправильно. Задача состоит в том, чтобы на основании разных черт, свойственных этому народу, составить своего рода бухгалтерский баланс и попробовать доказать, что, несмотря на очевидные слабости, сильные стороны в конце концов возобладают. В этих расчетах значительная роль отводится культуре, истории и структуре общества, а также внутренней стойкости народа, его устремлениям и амбициям. В нашем случае мы должны также учитывать наш непостижимый талант доводить дело до конца, несмотря ни на что, умение обращать слабость в силу и конечно же — удачливость.
Материал для книги я собирал в течение нескольких лет, но писал ее в основном на Кипре, когда работал там дипломатом. На этом прекрасном острове мне были обеспечены и хорошие условия, и географическая дистанция, необходимые для того, чтобы писать о предмете, столь близком моему сердцу…
Итак, цель этой книги состоит в том, чтобы попытаться провести новое, не похожее на остальные, исследование, что значит быть индийцем. Такое исследование сегодня особенно необходимо — и не только самой Индии, но и всему мировому сообществу. В ХХI веке индийцем будет каждый шестой обитатель нашей планеты. Благодаря тому, что численность индийского среднего класса, главного покупателя товаров и услуг, превышает полмиллиарда, Индия может стать вторым по размерам потребительским рынком в мире. По паритету покупательной способности индийская экономика уже вышла на четвертое место. По размерам ВВП она входит в десятку крупнейших экономик планеты. Индия, крупнейшая в мире демократия, является ядерной державой и совершенно не сомневается в том, что имеет право стать постоянным членом Совета Безопасности ООН.
Более того, сегодня на субконтиненте время больших перемен. В данный момент количество дипломированных специалистов-индийцев превышает численность всего населения Франции. Индия становится признанным поставщиком информационных технологий. Через несколько лет годовой объем экспорта программного обеспечения превысит 50 миллиардов долларов США. По размеру индийская диаспора уступает только китайской. Из всех этнических сообществ США самым состоятельным оказались индийцы. Их численность растет и во многих других странах, в том числе в Соединенном Королевстве и в государствах Персидского залива. Хочет того мир или нет, в новом тысячелетии будет очень трудно так или иначе не соприкасаться с индийцами. Поэтому сегодня, больше, чем когда-либо, столь важно ясно и честно сказать себе, что же это такое — быть индийцем.
До сих пор исследованиям такого рода сильно мешали два фактора. Первый — стереотипное восприятие Индии иностранцами. И второй — восприятие себя самими индийцами, а также тот образ себя, который они стремятся создать. Что касается иностранцев, то, оказавшись в Индии, они обычно замирают от восторга или от ужаса. Их поражает обилие впечатлений. Примеров можно привести много, однако достаточно и одного, чтобы проиллюстрировать слегка истеричную тональность отзывов иностранцев. Вот как описывал Индию Марк Твен, побывавший там в конце XIX века: “Это и есть Индия! Земля грез и романтики, неслыханного богатства и небывалой нищеты, роскоши и бедности, дворцов и лачуг, духов и исполинов, ламп Аладдина, тигров, слонов, кобр и джунглей; страна сотен народов и языков, тысячи религий и двух миллионов богов… Это колыбель людской расы, место рождения человеческой речи, мать истории, бабушка легенды, прабабушка традиции…”<…>
В колониальный период восприятие Индии было искажено тем, что ЭдвардСаид[11] назвал “ориентализмом” Запада. Восток был чужим и “другим”, а обитавшие там народы воспринимались как незнакомые “они”, совсем не похожие на хорошо знакомых “нас”. У большинства англичан Индия вызывала поверхностную реакцию: эйфорию — или осуждение. Страна казалась им непоправимо раздробленной и поразительно духовной, практически неуправляемой и простодушно самоуверенной, безнадежно коррумпированной и блаженно-нематериалистичной, невыносимо непонятной и при этом очаровательно древней и исполненной откровений. Соответственно сами индийцы оказывались неисправимо ленивыми или потрясающе трудолюбивыми, ужасно суеверными или удивительно развитыми, омерзительно подобострастными или постоянно бунтующими, невероятно талантливыми или откровенно подражающими другим — народом великой культуры или безнадежной нищеты, а главное — слишком многочисленным. Британские ученые были сильны в описании отдельных сторон действительности — например, флоры и фауны или географических особенностей Индии — так, они составили прекрасные географические справочники. Однако частное иной раз легко превращалось в общее, куда включались и менее изученные явления. Так, немецкий санскритолог Макс Мюллер, всю жизнь посвятивший индийской философии, страстно доказывал, что индийцы, помимо всего прочего, исключительно честны.
Когда Махатма Ганди возглавил борьбу за освобождение, его идея межконфессиональной гармонии и выбор ахимсы, или стратегии ненасилия как способа победить Британию, привели к возникновению нового образа индийцев — терпимого народа, не приемлющего насилие. За долгое время, что первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру оставался у власти, сложилось представление о миллионах демократически настроенных индийцев, изо всех сил пытающихся перейти от традиционного уклада к современному. Известный экономист Джон КеннетГалбрейт, который жил в Индии и был другом Неру, как-то произнес знаменитую фразу, назвав Индию “функционирующей анархией”. Несколько десятилетий спустя он был вынужден признаться, что сказал это только для того, чтобы “привлечь к себе внимание”.
После экономических реформ 1991 года и ядерных испытаний 1998 года “точка” Индии на радарах политтехнологов и аналитиков-экономистов — в первую очередь западных — стала расти. Британский журнал “Экономист” сравнил Индию с проснувшимся слоном, который тяжело и неуклюже, но все же отправился наконец к своему загону на рынке. Стивен П. Коэн написал исследование, основанное на большом количестве документальных источников, в котором задавался вопросом: станет ли Индия когда-нибудь сверхдержавой или так и останется страной “вечного роста”? Впрочем, подобные экзистенциальные сомнения вряд ли одолевают умы менее “ученых” туристов, которые, к огромному сожалению, приезжают в Индию в гораздо меньших количествах, чем хотелось бы Министерству туризма. Те же, кто оказывается в Индии, как правило открывают для себя ее древнюю культуру, знакомясь с великолепными историческими памятниками, разбросанными там-сям по всей стране. Они уже читали о духовности Индии и, так сказать, видят ее воочию, глядя на высокие шпили, венчающие храмы Южной Индии, и на паломников, совершающих омовение в водах Ганга в Варанаси. Чтобы запечатлеть все многообразие блюд и одежд, их фотоаппараты и кинокамеры изводят километры пленки. Как бы в подтверждение той невообразимой экзотики, которая была им обещана, они за бесценок скупают изделия ручной работы. Современную Индию они открывают для себя, встретившись с индийцем, который говорит по-английски, или глядя на очередной небоскреб в городах-мегаполисах. Обманувший их зазывала — лишнее подтверждение тому, что в странах со слаборазвитой экономикой обычно процветает коррупция. От нищеты и нечистот тошнит, однако, не особо утруждаясь поисками причин, они и это относят на счет духовности Индии, существующей вне времени и реальности. Чуть больше времени уходит на то, чтобы объяснить, как случилось, что народ, проповедующий отказ от насилия, взорвал ядерную бомбу. Однако тут их поездка подходит к концу. Турист возвращается домой, недоумевая, как такой огромной стране удается сохранять целостность и как получается, что толпы нищих оборванцев продолжают голосовать за демократию. Ни одно из полученных впечатлений нельзя назвать совсем неверным. Индийская реальность одновременно и прозрачна, и мутна. Все, что лежит на поверхности, точно такая же правда, как и все, что скрыто от чужих глаз. Иностранцы видят лишь то, что открыто взгляду, и увязывают это с собственным представлением о “великой индийской цивилизации”. В этом процессе многое ускользает даже от внимательного критического взгляда, и очень часто оказывается, что выводы, к которым приходят посторонние, или неверны, или верны отчасти. Однако чужим можно простить ошибки. Но не индийцам. На протяжении многих лет руководство страны и образованные индийцы сознательно создают заведомо ложный и приукрашенный образ своего народа, заставляя при этом доброжелательного и доверчивого туриста (а в еще большей степени иностранного ученого) в него поверить. Хуже того, они сами влюбились в этот имидж и уже не в состоянии осознать, что это неправда.
Образ этот возник в результате логического парадокса: неподражаемого умения индийцев подменять сомнительным и чаемым реально существующее. С тех пор как в 1947 году Индия получила независимость, она остается парламентской демократией. Тем самым нельзя отрицать, что по характеру индийцы — демократы. В Индии возникло и продолжает развиваться несколько религий, поэтому, что касается мироощущения, — индийцы чрезвычайно духовны. В Индии нашли пристанище приверженцы разных верований, так что индийцы в основном отличаются терпимостью. Махатма Ганди победил британцев, сделав ставку на ахимсу, и, значит, индийцы — мирный народ, не склонный к насилию. В индуистской философии этот мир видится преходящим и эфемерным; следовательно, индусы — люди не от мира сего, обладающие нематериалистическим мышлением. Индия хранит многообразие, это означает, что индийцы придерживаются эклектических и широких взглядов.
Сегодня Индия играет столь важную роль, а в грядущие десятилетия потенциал ее настолько возрастет, что оставаться заложниками такого рода примитивного мифотворчества больше невозможно. Наверное, в 1947 году существовали определенные причины, в силу которых распространение подобных мифов поддерживалось и поощрялось сверху. Тогда, как тяжелые дождевые тучи в сезон дождей, над страной навис страх: достанет ли жизнеспособности молодой стране, только что добившейся независимости? Государство было ослаблено. Раздел серьезно подорвал надежды на достижение межконфессиональной гармонии. В сохранении единства нации полной уверенности тоже не было. В такой ситуации все правительства начинают заниматься мифотворчеством, чтобы сплотить народные массы. Индия нуждалась в этом едва ли не больше прочих. Однако то, что было выгодно для государства в период становления, вскоре превратилось в сознательный и постоянный обман целого народа. Из-за того, что мифы нередко содержат толику правды, внимательному взгляду не сразу удается разглядеть, что красивое шитье оторвано от платья. Однако вопрос слишком серьезен, чтобы сводить его к банальной критике уловок профессиональных имиджмейкеров. Сегодня необходимо осознать, что подобное намеренное искажение реальности ставит под удар долгосрочные интересы Индии при решении по меньшей мере двух важных задач. Первой — правильного выбора политики и программ, нацеленных на эффективное использование подлинных черт характера и сильных сторон индийского народа, что особенно важно в свете наших новых задач. Второй — создания более точного представления об Индии и индийском народе у мирового сообщества, которому в скором времени предстоит активно взаимодействовать и с нашей страной, и с ее народом.
На то, чтобы в самом деле уничтожить ложь, которая пришла к нам из прошлого, потребуется смелость: это все равно что поставить под сомнение основы государства. Впрочем, решение этой проблемы нельзя откладывать “на потом”, как и подходить к ней формально или недостаточно жестко: слишком высоки ставки. В этой ситуации нужен некий “интеллектуальный растворитель”, который мог бы прочистить ватное сознание нашего придуманного мира и заставил бы нас задаться некоторыми фундаментальными вопросами. Почему индийскую элиту, конечный продукт 5000-летней истории нашей цивилизации, оказалось так легко колонизировать, что она превратилась в “хороших мальчиков” Маколея[12]? Почему нас так часто завоевывали? Из-за нашего характера, отвергающего насилие, или из-за нашей готовности признавать того, кто сильнее, и даже сотрудничать с ним? Почему индийцы так малодушно простираются ниц перед богатыми и могущественными и почему они так равнодушны к страданиям слабых и бедных?
Несмотря на вопиющую несправедливость общественно-политического строя, в Индии не было революционного переворота ни до, ни после обретения независимости. Что это, еще одно доказательство нашего неприятия насилия, или ответ следует искать в чем-то другом? Почему народ, видевший перед собой пример Махатмы Ганди с его высочайшей нравственностью, так быстро стал невероятно коррумпированным? На самом ли деле мы готовы отказаться от цели, для достижения которой требуются неправедные действия, или же мы стремимся только к конечному результату невзирая на средства?
Называя “неприкасаемыми” крупнейшую группу своих единоверцев, индусы до сих пор практикуют — в рамках кастовой системы — одну из наиболее жестких систем дискриминации. Так имеют ли они на самом деле право называться толерантными? А если нет, то как получается, что в Индии сохраняется секулярность, и отчего мы полагаем, что в ближайшие годы она только укрепится? Можно ли считать демократичным народ, столь осмотрительно сохраняющий верность иерархическим и “статусным” ценностям и укладу, в котором изначально отсутствует равенство? Если же нет, то почему в Индии сохраняется и процветает парламентская демократия? Можно ли считать, что народ, чьи просвещенные представители чуть не до смерти избивают слуг, лишают зрения подследственных, чтобы вынудить их к признанию, или сжигают жен, за которыми не дали большого приданого, по своей сущности не склонен к насилию? А если склонен, то как же получилось, что политика ненасилия, избранная Ганди, оказалась успешной, а революционный пыл СубхасаЧандры Боса или БхагатаСингха привлек так мало последователей?
Первым требованием любой переоценки должна быть честность. Народ, который называет торговца махаджан, или великая душа, горячо чтит богиню богатства Лакшми и превозносит стремление к материальному благосостоянию, артхе, как одну из главных целей жизни, этот народ вместе с тем пользуется репутацией “духовного” и “не от мира сего”. Так в каком же смысле мы духовны и какую роль эта хваленая духовность играет в нашей жизни? Страна, где так много этносов, культур и языков, сумела сохранить единство. Как это случилось? Благодаря некой уникальности индийской “души” или “духа”? Или растущее чувство паниндийской общности является результатом чего-то менее возвышенного и более соответствующего нашей подлинной сути?
Отвечать на эти вопросы следует спокойно. Они сформулированы не для того, чтобы обличать или, наоборот, восхвалять. Это вопросы нейтральные. Они нужны только затем, чтобы заставить нас пересмотреть некоторые взгляды. Ответы, которые мы предлагаем, и легли в основу этой книги. Здесь же можно лишь кратко изложить их суть. Индийцы необычайно любят власть. Они считают стремление к власти законным и самодостаточным и проявляют величайшие хитрость и изворотливость, приспосабливаясь к власти или стараясь выявить, кому она принадлежит. Они уважают власти предержащие и готовы сотрудничать и договариваться с ними в личных целях. Ради власти они прибегают к фракционной борьбе и интригам и чувствуют себя при этом как рыба в воде. Тех, кто отвергает блеск власти, они боготворят, но не потому, что хотят последовать их примеру, а из чувства священного ужаса перед удивительной способностью отказаться от того, перед чем устоять невозможно. Несмотря на недавние перемены, о которых мы поговорим позже, индийцы необычайно чтят иерархию и склоняются ниже, чем следовало бы, перед теми, кого считают выше себя, и презирают и унижают тех, в ком видят “низших”. Понятно, что они придают большое значение самооценке и я-образу, соответствующим определенному “статусу”. Индийцы не демократичны ни на уровне инстинкта, ни на уровне темперамента. Демократия в Индии сохраняется и процветает только потому, что индийцы быстро распознали в ней наиболее эффективную систему карьерного роста, открывающего возможности для стяжания личной власти и богатства.
Индийцы никогда не были и не будут людьми “не от мира сего”. Они мечтают о материальных благах, которые предлагает им этот мир, и с уважением относятся к богатым. В погоне за прибылью они упорнее многих. Из них получаются хитрые торговцы и изобретательные, чтобы не сказать гениальные, предприниматели. Ногами они твердо стоят на земле, а глаза их устремлены в финансовый отчет. Как и при погоне за властью, результат интересует их куда больше, чем средства его достижения. Духовность, при всей своей высокой метафизичности, в их религиозной практике оказывается, по большей части, средством, с помощью которого они надеются заручиться божественной поддержкой, чтобы добиться власти и богатства. Впрочем, эта же духовность помогает им переживать тяжелые времена и таким образом укрепляет их стойкость. О большинстве индийцев можно сказать, что они “не от мира сего”, только вследствие безразличия к внешним обстоятельствам, не сулящим прямой выгоды лично им или их ближайшему окружению.
Такая безмерная поглощенность собой на самом деле оборачивается поразительной терпимостью к несправедливости, грязи и человеческому страданию. В своем отношении к миру этот прагматичный народ аморален по природе. В индуизме отсутствует понятие смертного греха. В известных обстоятельствах любое действие может быть оправдано, с богами же, как правило, договариваются, давая им “взятки”. Коррупция растет, так как до тех пор, пока она приносит желаемые результаты, никто в этой стране всерьез ее не порицает. Когда факт коррупции становится достоянием гласности, это вызывает бурю негодования, и чем спокойнее на деле относятся к коррупции, тем сильнее буря. Моральные представления и высокие принципы милы индийцам в качестве теоретических построений, но в повседневной жизни о них чаще всего забывают, как о вещах совершенно не практичных.
Многие образованные индийцы заявляют, что стремятся быть современными в том смысле, как понимал современность Неру или понимают ее на Западе — то есть хотят мыслить рационально: без предубеждений и субъективности. Однако на деле эти декларации — всего лишь тога, под которой скрывается все та же приверженность традиции; современность и традиция по-прежнему существуют бок о бок, уживаясь поистине уникальным образом. Наконец, индусы не столько не приемлют насилие, сколько хорошо понимают, где проходят его границы. Они охотно откажутся от насилия ради более существенной цели — выживания. Они задумаются, стоит ли прибегать к насилию по отношению к более сильному противнику, и предпочтут худой мир самоуничтожению. В этом контексте легче понять их пресловутую историческую “терпимость” к другим религиям, особенно тем, за которыми стояла военная сила. Межконфессиональные столкновения в Индии случаются, однако, вопреки тому, как это обычно преподносится, эти инциденты — отнюдь не норма. Вообще индийцы выступают против насилия, если оно ведет к нестабильности и беспорядку столь разрушительным, что они угрожают существованию общественной системы. Тем не менее в управляемой ситуации, как, например, при утверждении кастовой иерархии, или в тех случаях, когда насилие санкционировано самим обществом или сторонники насилия имеют большое численное преимущество, индийцы могут быть не менее жестокими, чем любая другая раса.
Все вышеизложенное представляет собой описание некоторых главных особенностей индийцев, но отнюдь не полный их перечень. Всегда есть исключения. Личность человека отличается бесчисленным количеством нюансов, у каждого характера — свои особенности. Данное описание — ни в коей мере не критика. Вне всякого сомнения, оно отличается от привычного имиджа, созданного нами самими. Но народ не бывает хорошим или плохим, сильным или слабым, его нельзя измерять неким единым нравственным эталоном. Наше описание нельзя считать жестким лишь потому, что оно не соответствует сложившемуся у нас представлению о том, какие мы есть или какими хотели бы быть. Характерные особенности народа невозможно вытащить, как кролика из цилиндра фокусника, какими бы добрыми намерениями ни руководствовался такой фокусник. Напротив, настоящая сила и стойкость народа вырабатываются как раз благодаря тем его свойствам, которые могут выглядеть как умаление его романтических представлений о себе. Точно так же ни одну из этих черт нельзя рассматривать в отрыве от прочих. Разгул коррупции в Индии — в абсолютных категориях явление негативное. Но если бы индийцы не придавали такого большого значения материальным ценностям, если бы они были не такими прагматиками или если бы их меньше интересовал успех, к которому они рвутся любой ценой, они не были бы столь удачливыми предпринимателями. Хотя, конечно, будь они натурами более возвышенными, коррупции в стране было бы меньше.
Главная истина заключается в том, что индивидуальные особенности народа сложны и взаимосвязаны. Их нельзя разделить на части и выбрать набор по вкусу. В этой книге мы попытаемся показать, что некоторые так называемые неприятные особенности, быть может, сослужили индийцам добрую службу в прошлом. Если бы они на самом деле думали, что парламентская демократия — это волшебная палочка, с помощью которой можно создать эгалитарное общество (во что искренне верили некоторые англизированные члены Законодательного собрания), они бы слишком быстро в ней разочаровались и, последовав примеру многих развивающихся стран, поставили бы на тоталитарную систему. Сомнительный политический трансплантат, доставленный из Британии, благополучно пережил испытательный срок именно потому, что многие индийцы увидели в нем долгожданный, практичный и эффективный путь к могуществу и власти. Поистине счастливый случай, ведь со временем бабочка всегда готовится покинуть ставший ненужным кокон. Бóльшая привлекательность билетика на экспресс, мчащийся к высотам личной власти, стала для многих влиятельных индийцев и их единомышленников тем самым “интересом”, которым и объясняется их готовность участвовать в демократическом процессе. Существующий политический строй, несмотря на все его недостатки, не был изменен — он сохраняется “благодаря” врожденному страху индийцев перед насилием, неконтролируемой ситуацией и нестабильностью. “Благодаря” аморальному уважению к богатству и материальным благам сословие торговцев сохранило свою платежеспособность. Это же уважение помогло развиться предпринимательству даже в такой чуждой и враждебной среде, как Уагадугу, столице африканского государства Буркина-Фасо, где единственный в городе универсальный магазин принадлежит индийцу, приехавшему туда несколько лет назад без гроша в кармане. В ситуациях, когда речь идет о выживании, склонность индийцев искать компромиссы и способы мирного сосуществования, а не героически сражаться до последней капли крови, позволила индусской цивилизации не только пережить многочисленные завоевания, но и обогатиться за счет захватчиков, пытавшихся обратить коренное население в свою веру.
В этой работе мы также рассмотрим три новые тенденции, которые, по всей вероятности, уже в ближайшие годы сильно изменят образ индийца. Первая — формирование новой паниндийской идеи. О цивилизационном единстве Индии написано очень много. И это понятно. Однако в этих работах, как правило, предпринималась попытка обосновать культурную преемственность народа, который на микроуровне оставался раздробленным из-за присущих ему совершенно непреодолимых различий. История, культура и традиция выковали некий обладающий общими психологическими особенностями национальный тип, который стал считаться индийским. Однако в рамках этой цивилизационной общности единого типа индийца не существует. Индиец в Варанаси или индиец в Тричуре могли читать один и тот же текст на санскрите, отмечать одни и те же праздники, однако мало знали друг о друге и у них было мало общего, если иметь в виду их причастность к “всеиндийскому опыту”. В десятилетия, последовавшие за 1947 годом, эта ситуация стала понемногу меняться. В последние несколько лет перемены приобрели стремительность.
Вторая тенденция состоит в постепенной, но заметной эрозии социальных иерархических систем, считавшихся прежде священными. Индийцы и сегодня признают важность иерархии — их приверженность кастовым обычаям до сих пор сильна. Однако бесправные, угнетаемые ранее сословия, которые находятся в самой нижней части социальной лестницы, сейчас стали как никогда активны. Теперь уже не удастся ни подавить, ни замаскировать их стремление получить от национального пирога кусок побольше. Быть может, элита вовсе не рассчитывала, что политика демократии будет иметь столь нежелательные для нее последствия. Тем не менее, благодаря все возрастающему политическому влиянию бедняков и улучшению их экономического положения, стимулируемому правительством, сейчас у огромного количества индийцев — большего, чем за всю историю Индии, — растут амбиции и растут надежды. Каким же образом эти недавно утвердившиеся в своих правах индийцы, придя во власть, изменят Индию XXI века? Сколько энергии вырвется наружу, когда разрушение вековых общественных устоев будет не фигурой речи в политических говорильнях, а произойдет в реальной жизни? Станут ли эти новые “мятежники”, охваченные революционным пылом, ломать прежние структуры и порождаемые ими отношения? Или они последуют примеру своих бывших “угнетателей” и потребуют себе гораздо бóльший кусок пирога, не настаивая на изменении рецепта его приготовления?
Третий фактор — общепризнанное превращение Индии в мировую державу в области информационных технологий. Как это ни парадоксально, но в Индии, стране с самым большим в мире количеством неграмотных, образование всегда являлось приоритетом для элиты и особенно для браминов, рассматривавших его как один из способов сохранения своего превосходства. Поэтому неудивительно, что после получения независимости правящий класс вкладывал много сил и средств в создание высших учебных заведений, причем зачастую в ущерб начальному образованию, потребность в котором у общества была выше. За пять десятилетий эта политика дала закономерный результат: в Индии сформировалась едва ли не самая большая в мире армия специалистов, получивших техническое образование, а также появились высококлассные институты по подготовке инженеров, медиков и компьютерщиков. “Правильный” диплом о высшем образовании способствует сегодня быстрому восхождению по социальной лестнице в той же мере, что и политическая карьера. Именно в этом контексте и следует рассматривать участие индийской молодежи в информационной революции. Индийские специалисты по разработкам программного обеспечения пользуются высоким спросом во всем мире. Сейчас экспорт программного обеспечения из Индии сравнивают с экспортом нефти из арабского мира, сильно повлиявшим в свое время на его экономическое развитие. Индию называют сверхдержавойколл-центров. У более чем 40 % пятиста крупнейших мировых корпораций автоматизированные внутренние системы взаимодействия находятся в Индии. Сохранится ли эта все еще развивающаяся тенденция? Может быть, индийцы обладают природным талантом в этой области? Сколько человек примут участие в информационной “революции” или выиграют от нее? Попытаются ли они повторить успех новых индийских миллионеров в Силиконовой долине? Или большинство индийцев с радостью согласятся на роль электронных “кули”? И главный вопрос: как эта новая тенденция отразится на имидже индийцев? Скажем, на Кипре домашняя прислуга — выходцы из Шри Ланки и Филиппин; специалисты в области программного обеспечения — из Индии. Захотят ли индийцы меняться, чтобы соответствовать ожиданиям мировых сообществ? И в чем они останутся прежними?
Общества меняются, но до известных пределов. Определенные особенности, сформировавшиеся в результате многовековых процессов, остаются неизменными, и именно на них зиждется культурное своеобразие народа. Другие особенности могут размываться или меняться. Не исключено, что добавляются и новые черты, но они представляют собой скорее наносные явления, “складки” на установившемся рельефе. Именно это сочетание старого с некоторым количеством нового и есть тот самый культурный багаж, который индийцы берут с собой в будущее.
Для ФрэнсисаФукуямы, написавшего бестселлер под названием “Конец истории”, будущее наступило после окончания “холодной войны” и триумфальной победы западной модели капитализма. Однако, даже если счесть его позицию универсальной, ход истории по-прежнему не может не определяться тем, как к этой конечной цели будут приближаться такие древние культуры, как индийская. В этом мире, где разные этносы оказываются все теснее и теснее связаны между собой, большое значение имеет, в каком отношении и до какой степени индийцы будут отличаться от американцев или японцев, китайцев или немцев. Фукуяма сам признает это в своей более поздней и гораздо более глубокой работе “Доверие: Социальные добродетели и путь к процветанию”. По его мнению, способность наций обеспечить себе общественное и экономическое процветание будет зависеть от их культуры. Культура представляет собой “унаследованные этические привычки”, сложное сочетание образов, навыков и иррациональных общественных установок, которые нельзя систематизировать и возвести в универсальные законы. Функционирование обществ определяется известными культурными привычками. Некоего непреложного экономического закона, равно применимого ко всем народам, быть не может, так как, утверждает Фукуяма, экономика сама основана на общественной жизни и не может быть понята в отрыве от проблемы более широкой: как современные общества структурируют себя. Вследствие чего Фукуяма приходит к выводу, что только в обществах с высокой степенью социального доверия (то есть единого понимания честности и кооперативной деятельности) могут возникнуть способные к маневрированию крупные корпорации, необходимые для обеспечения конкурентоспособности в условиях новой глобальной экономики. Фукуяме, изучавшему американское общество, известна была неспособность американцев видеть себя адекватно. Он также тщательно исследовал общества Китая, Франции, Италии, Южной Кореи, Японии и Германии. Индию он не изучал. Не изучал ее и СэмюэлХантингтон, автор широко обсуждавшейся книги “Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка”[13]. Как и Фукуяма, Хантингтон утверждает, что большинство людей придает особое значение культуре и культурной самобытности. После завершения “холодной войны”, говорит он, самыми важными различиями между народами стали различия культурные, а не политические, экономические или идеологические. Различия в политическом и экономическом развитии, полагает Хантингтон, тоже определяются культурами. Критикуя “претензии Запада на универсальность”, он предупреждает о его грядущем столкновении с другими цивилизациями, и прежде всего — с китайской и исламской. Это столкновение может представлять серьезную угрозу для мира во всем мире.
Обобщения Хантингтона, касающиеся народов и цивилизаций, — результат глубоких исследований. Однако для нас особенно важно признание автора, что споры, которые вызвал этот труд, заставили его “тщательно изучить все цивилизации, за исключением индуизма”.
Почему и Фукуяма, и Хантингтон, выстраивавшие универсальные теории, исключили из своих исследований Индию? Быть может, дело в том, что индийский народ — единственный в своем роде? Индийцев нельзя, даже если кому-то так сподручнее, красить одним цветом — белым, черным или желтым. Они не относятся к христианскому миру. Их нельзя отнести к миру ислама. Индусы, представляющие огромное большинство населения Индии, в основном живут в Индии и в гималайском королевстве Непал. Индийцев не измерить единой меркой. Они не принадлежат ни к посткоммунистической формации, ни к народам, которые только начинают строить демократическое общество. Индийское общество не теократическое, но и не безрелигиозное. Индийцев слишком много, чтобы их можно было сбросить со счетов, но вместе с тем они слишком другие, чтобы можно было применить к ним принятую систему оценок. Более того, при всей сложности их нельзя считать совсем уж непонятными. У них парламентская демократия, а их элита очень хорошо говорит по-английски.
Однако, как мы уже отметили в самом начале, сейчас никто не может ни игнорировать, ни стараться затушевать вопрос о том, кто такие индийцы и куда они могут привести Индию в XXI веке. В книге “Протестантская этика и дух капитализма” Макс Вебер связал развитие капитализма в Западной Европе с бережливостью, экономностью и меркантилизмом ранних пуритан. Есть ли у индийцев столь же заманчивое “уникальное торговое предложение”, как у пуритан, и, если есть, какое оно? Может быть, индийскому обществу недостает великой добродетели общественного доверия, о которой говорит Фукуяма? Значит ли это, что индийцы никогда не смогут создать себе в будущем жизнеспособный капитализм? И аморальность, присущая им от природы, — затянет ли она их в пропасть безнадежной коррупции или, несмотря на это зло, их материализм и прагматизм все же обеспечат устойчивый экономический рост? Приведет ли их стремление преуспеть любой ценой к тому, что они больше потеряют, чем сэкономят, или благодаря этой самой своей “слабости” они разовьют в себе способность выигрывать вопреки, несмотря на любые трудности?
Приведет ли их чрезмерная любовь к властным привилегиям к окончательному развалу политических институтов, или эта склонность укрепит их умение приноравливаться к переменам и ограничивать себя, без чего не может сохраниться нынешний политический строй? Опустятся ли они до религиозного экстремизма, или их здравый смысл и нелюбовь к беспорядку помогут им осознать практические выгоды, заложенные в мирном сосуществовании? Станет ли кто-нибудь из их лидеров посягать на секулярную основу страны, или они поймут, что в Индии политика может привести к успеху, только если страна поднимется над конфессиональными различиями? Будут ли региональные проблемы “балканизировать” Индию, или растущее чувство общности все же одержит верх? Приведет ли желание индийской элиты видеть свою страну сверхдержавой к милитаристскому авантюризму, или свойственные индийцам склонность к компромиссам и стремление к самосохранению заставят Индию как ядерную державу сознавать свою ответственность? И наконец, сможет ли недавний успех в области информационных технологий сколько-нибудь основательно изменить я-образ индийцев, или “чудный сон” продлится до ближайшего мирового кризиса?
Вот некоторые вопросы, поставленные в этой книге. Не все ответы будут категоричны или бесспорны. Однако если, основываясь на них, мы будем исходить из того, кто такой настоящий индиец, мы сможем сказать, что, вероятнее всего, ждет Индию в будущем. За шесть лет до конца прошлого тысячелетия Генри Киссинджер предсказал, что в XXI веке ведущими станут по меньшей мере шесть главных сил: США, Европа, Россия, Япония, Китай “и, вероятно, Индия”. Будет ли эта неопределенность довлеть над Индией и впоследствии? Может быть, и нет. Но совершенно ясно, что любая серьезная попытка оценить будущее этой страны должна основываться не на механическом бухгалтерском перечислении “активов” и “пассивов”, а на анализе личности индийца и культуры, ее сформировавшей.
Только такой подход даст иностранцам точное представление о сильных и слабых сторонах Индии и поможет им эффективнее взаимодействовать с ее жителями. Важнее всего, что это поможет руководству Индии формировать политику, соответствующую психологическому складу индийцев. Политика, основанная на ложных представлениях о характере и особенностях народа, скорее всего, окажется неэффективной и будет мешать стране добиться целей, к которым она стремится. Одна из главных ошибок, допущенных высокопоставленными индийскими политиками в прошлом, состояла в том, что они признавали за народом некий подспудный идеализм, приверженность великой идее общественного блага. Законодатели пытались сконструировать некий набор возвышенных и желанных целей и действовать на его основе, не принимая в расчет сложное сплетение узких личных интересов, которые на самом деле и приводят в движение индийское общество. Результатом этой ошибки стал один из самых объемистых сводов высокоумных законов в мире и один из самых ничтожных результатов его правоприменения. С другой стороны, более честная самооценка могла бы привести к более трезвому законодательству, и тогда мастерство ценилось бы больше, чем справедливость, изобретательность — больше, чем сострадание, прибыль — больше, чем социальное обеспечение, а частный сектор экономики — больше, чем государственный. Например, только сейчас в Индии стали приходить к пониманию того, что имущим легко обойти законы справедливого распределения благ, а неимущие не могут по-настоящему воспользоваться этими благами из-за собственной беспечности. Учитывая индийский характер, надеяться осчастливить миллионы бедных можно только при условии, что весь “пирог” станет больше.
В этой работе пойдет речь еще о двух особенностях индийского народа. Первая — это его удивительная способность сохранять надежду. Какой-нибудь бедняк, живущий в ужаснейших трущобах Мумбаи, тем не менее продолжает надеяться, что в один прекрасный день он добьется успеха, а его дети будут жить лучше него. Результаты экономического процветания среди разных слоев общества, конечно, распределялись по-разному. Тем не менее даже тех крох, которые достались низшим слоям, по-видимому, хватило, чтобы помочь им не потерять оптимизм. Вторая черта — стойкость индийцев, воспитанная постоянной необходимостью преодолевать трудности. Даже представители среднего класса вынуждены бороться за такие элементарные вещи, как электричество, вода, транспорт и медицинское обслуживание. Те, кто очень беден, конечно, выживают и без всего этого. Постоянная борьба воспитала в индийцах поистине удивительные изобретательность и желание выжить.
И, наконец, несколько слов о методологии нашего исследования. Портрет народа не может быть создан при помощи одних лишь теоретических выкладок. Человеческая личность сложна, а многообразие культуры очень велико, поэтому необходимо оживить то или иное допущение примером, умозаключение — анекдотом, а дедукцию — случаем из личного опыта. Экономисты полагают, что их универсальные построения применимы к любому обществу. Однако те, кто изучает народ в его культурной среде, опираются на так называемое насыщенное описание, которое позволяет понять, как на самом деле люди реагируют и ведут себя в повседневной жизни.