Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2009
На капитанском мостике
Григорий Кружков Пироскаф. Из английской поэзии XIX века / Художник Сергей Любаев. — СПб.: изд-во Ивана Лимбаха, 2008
Представьте, что добрый знакомый водит вас по своему любимому городу: он не обязан показывать дежурные достопримечательности по списку, как экскурсовод, но все-таки хочет, чтобы ваши впечатления были как можно полнее. Он непременно приведет вас на главную площадь с ее непременным собором, однако вряд ли задержится там надолго. Зато вы часами будете бродить тихими дворами и окраинами, которые не сыщешь в путеводителях. Вы узнаете удивительные истории о жителях покосившихся особняков, да и о самом рассказчике услышите немало — как быть, его жизнь слишком тесно сплелась с городом, и невозможно отделить ее от этого рассказа.
Конечно, пройдись вы по этим же улицам с другим провожатым, все было бы совсем по-другому. Может быть, вы даже не узнали бы уже знакомый город. Как не всегда узнается одно и то же стихотворение в разных переводах. Сколько провожатых — столько и городов. Сколько переводчиков — столько и Шекспиров.
Книга со странным, немного вычурным названием «Пироскаф» — это прогулка по английской поэзии XIX века рука об руку с переводчиком Григорием Кружковым. Нет, не рука об руку — автор забегает вперед, ведет за собой, останавливается, жестикулирует, чертит схемы. Он выбирает маршрут и задает темп — по собственному вкусу, по собственной прихоти. Мы пробегаем бегом мимо Шелли и Байрона — несколько скупых строк, несколько переведенных стихотворений (соборная площадь, туристический центр). Зато Джон Клэр и Джерард Мэнли Хопкинс (имена, мало известные русскому читателю) удостаиваются многих страниц. Так что же это — антология? Сборник переводов?
В том-то и дело, что нет. Книга слишком субъективна, чтобы быть антологией. И слишком целостна, чтобы сойти за сборник. Это рассказ об английских и американских поэтах, объединенных общей эпохой — эпохой, которая представляется автору «полупарусным, полупаровым кентавром». Отсюда название, отсылающее к одноименному стихотворению Баратынского. «На первых пароходах (пироскафах) обычно имелись и паровая машина с трубой, и мачты с реями и парусами», — объясняет автор. Стало быть, поэзия в век прогресса — словно парус над паровым двигателем. Вступительная статья (с красноречивым названием «Золотые крупицы железного века») рисует общую картину того бурного времени, в которое выпало жить героям книги — поэтам разного масштаба и дарования, многие из которых были знакомы между собой, соперничали, дружили, выпивали в пабах.
Структура книги (довольно необычная), которую сам автор называет «слоеным пирогом», была уже опробована Г. Кружковым на поэтах английского Возрождения. (В 2002 году в издательстве «Б.С.Г. — Пресс» вышла книга «Лекарство от фортуны. Поэты при дворе Генриха VIII, Елизаветы Английской и короля Иакова», также подготовленная в сотрудничестве с художником Сергеем Любаевым.)
«Пироскаф» таков, что его можно не только читать, но и рассматривать. Подборке стихов каждого поэта предшествует эссе — эссе эти очень разные, иногда многосоставные, с анализом переводов, личными воспоминаниями автора, рассуждениями о влияниях и заимствованиях. Некоторым поэтам досталась лишь краткая биографическая справка. Другим — развернутый рассказ о жизни и творчестве.
Скажем, заметки о Китсе включают рассказ о его жизни, рассуждения о «лунном» и «солярном» в его поэзии, главку «Китс и Пушкин», подробный сравнительный анализ двух разных переводов «Осени» и эссе о Риме, помимо прочего повествующее о том, как Григорий Кружков бродил по Вечному городу по местам Китса.
О Льюисе Кэрролле написано целых пять текстов, в том числе очерк о Кэрролле-фотографе и пояснения к переводу «Охоты на Снарка». Г. Кружков подробно рассказывает, как ему пришлось «малость перекрестить» персонажей, поскольку все имена непременно должны были начинаться на букву «б» — Балабон, Браконьер, Барахольщик, Билетер, Болванщик… Не могу не упомянуть (исправляя упущение автора), что «Болванщика» придумала Н. М. Демурова, автор лучшего русского перевода «Алисы» (хотя в «Алисе» это Hatter, а в «Снарке» — BonnetMaker,преемственность налицо). Н. М. Демурова, впрочем, появляется на страницах книги — именно разговором с ней[1] завершается раздел, посвященный Кэрроллу.
Подробный рассказ о Вордсворте (в сравнении с крайне лаконичной справкой о Байроне) как бы призван восстановить давний перекос русского восприятия, ведь именно Вордсворт, а не Байрон считается в Англии главным романтическим поэтом.
Одно из самых увлекательных эссе — под названием «Старый Чеширский сыр и с чем его едят» — посвящено членам так называемого «Клуба рифмачей», который был основан Уильямом Б. Йейтсом. К сожалению, оно неожиданно прерывается на странице 599 прямо на знаке переноса. Вообще надо отметить, что опечатки, пропущенные пробелы и другие корректорские промахи весьма неуместно выглядят в книге, оформленной с таким вкусом и фантазией.
При всей своей коллажной структуре «Пироскаф» не распадается на отдельные новеллы и стихотворения. Напротив, в нем живо ощущается единство эпохи, связь судеб, переклички строк. Причем это касается не только английских, но и русских писателей и поэтов. Пушкин — один из главных героев книги, и, если вдуматься, в этом нет ничего удивительного. Восприятие английской романтической поэзии в России неразрывно связано с Пушкиным и Жуковским: именно они выбрали для нас «романтических» героев, именно у них ищут переводчики пресловутый «стилистический ключ». Г. Кружков чутко отслеживает случайные и неслучайные сближения, влияния и заимствования. В статье о Браунинге — «Браунинг между Пушкиным и Достоевским» — начерчено даже несколько диаграмм. Последняя из них имеет вид воздушного змея, в голове которого оказываются Браунинг, Достоевский и Пушкин, хвост составлен из Лэма и Корнуолла, а за ниточку змея держит конечно же Шекспир.
Надо признать, что попытки автора «поверить гармонию алгеброй» носят скорее поэтический характер (что лишний раз доказывает, как правильно он поступил, сменив физику на лирику). Например, при сравнении китсовской «Осени» в переводах Маршака и Пастернака автор пытается соблюдать научную объективность: «Эмфатической лексики у Китса — 1 шт., у Пастернака — 0, у Маршака — 3. <…> C чисто арифметической точки зрения Пастернак ближе к оригиналу». Нельзя не улыбнуться этой простодушной арифметике. И конечно же меньше всего Григорий Кружков заботится об объективности. Совсем не пытается он притвориться прозрачным стеклом, незаметным суфлером, послушным орудием. Да и при всем старании мало кому из переводчиков поэзии удавалось сохранить эту иллюзию собственного отсутствия. Маршак всегда остается Маршаком, а Пастернак — Пастернаком; и лично мне очень бы хотелось увидеть книги их переводов, изданные по такому же принципу — с отступлениями, байками, рассказом о «своем» Шекспире и «своем» Бëрнсе (пастернаковского «Гамлета», например, непременно нужно издавать вместе с перепиской Б. Пастернака и М. Морозова: в ней Б. Пастернак подробно объясняет и яростно отстаивает свои переводческие решения).
Сейчас все чаще появляются поэтические сборники с именем переводчика на обложке — и этот подход к поэтическому переводу представляется мне более трезвым и более честным. А формат «слоеного пирога», придуманный Г. Кружковым, дает переводчику возможность пустить в дело все те лоскутки и обрезки, находки и открытия, которые накапливаются в процессе работы и так часто остаются за кадром. Читая поэзию в переводе, мы всегда следуем за провожатым — так не лучше ли знать его в лицо?
Александра Борисенко