Главы из книги
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2009
Перевод Полина Козеренко
Мариуш Щигел[1]
Ни шагу без Бати
Эгону Эрвину Кишу
Год 1882: Духота
— Почему
здесь так воняет? — спрашивает своего отца
Мы не знаем, что отвечает ему отец. По всей видимости, он вообще был неразговорчив.
Сапожник
Двенадцать лет спустя: Требования
Трое
детей от первого брака — Анна,
Они получают восемьсот злотых серебром и нанимают четырех работников.
Год спустя, 1895 год: Принцип
У них
восемь тысяч долга. Не хватает средств на новую кожу, нечем платить за старую.
Томаш смотрит на остатки кожи и с отчаяния придумывает свой самый важный жизненный принцип — недостатки всегда превращать в достоинства.
Раз у них нет денег на кожу, нужно шить обувь из того, что есть — из полотна. Полотно стоит недорого, а из остатков кожи можно делать подошвы. Так Батя изобретает один из хитов приближающегося столетия — полотняные туфли на кожаной подошве. Из Вены он привозит несколько тысяч заказов, полученных за один день. Туфли в народе называют «батёвками».
Благодаря им он строит свою первую небольшую фабрику — на двухстах квадратных метрах работает пятьдесят мужчин.
Год 1904: Вопросы
Рабочие замечают, что Томаш постоянно нервничает и так возбужден, что все в его обществе быстро устают.
Из какой-то газеты он узнает об американских станках и, взяв с собой трех сотрудников, отправляется в Штаты, где в Линне (Массачусетс), городе обуви, нанимается рабочим на крупную фабрику. Его люди, в свою очередь, поступают на работу в другие места. Томаш велит им внимательно следить за всеми стадиями производства. Каждую субботу четыре злинских сапожника встречаются в салуне и обмениваются наблюдениями.
Их удивляет, что в Америке даже маленькие дети пытаются зарабатывать себе на содержание. Самое большое впечатление на Батю произвел шестилетний мальчик, который ходит по домам и за деньги ловит мух.
Одни умирают от нищеты, а другие пекут лепешки на улице и продают по центу за штуку. Томаш подмечает интересное свойство американцев: они охотно заимствуют любые новинки, изобретенные человечеством.
В Штаты он приехал с шестьюстами восемьюдесятью восемью вопросами, на которые хочет получить ответы. За время его пребывания к ним прибавляется еще семьдесят. Батя приходит к выводу, что более высокий, чем в Европе, уровень жизни среднестатистического американца обусловлен отсутствием какой бы то ни было рутины.
(«Томаш Батя определенно был в США промышленным шпионом», — напишут через шестьдесят лет чехословацкие историки.)
Год 1905: Темп
Томаш все лучше владеет английским и узнает о Генри Форде. Этот работодатель, — как писал о нем Э. Л. Доктороу, — уже давно уверен, что большинство людей слишком глупы, чтобы обеспечить себе пристойное существование. И ему приходит в голову идея поделить сборку автомобиля на отдельные простые операции, которые под силу произвести даже идиоту. Вместо того чтобы учить одного работника сотням манипуляций, он решает поставить его на определенное место, чтобы тот в течение всего дня выполнял одну и ту же операцию, а готовые части отправлял дальше по конвейеру. Таким образом, у рабочего отпадет необходимость думать. (Воплощение этой идеи в жизнь займет у Форда еще несколько лет.)
В Штатах Томаш Батя впервые встречается с понятием «наручные часы». Уже четыре года как оно там прижилось. С наступлением XX века американцы начали вести счет на минуты, время стало основной мерой производства. «Производительность» и «американский темп» — новые фетиши: отныне труд поделен на равные отрезки времени. Рабочий день перестал зависеть от восходов и заходов солнца.
5 сентября 1905 года: Секунды
Ночью умирает отец.
Томаш вскоре возвращается в Злин — все еще захудалый городок, о котором в Чехии говорят, что «там заканчивается хлеб и начинается камень», — и на стене своей фабрички пишет крупными буквами: ДЕНЬ СОСТОИТ ИЗ 86 400 СЕКУНД. Люди читают эту надпись и говорят, что сын старого Бати повредился в уме.
1905 ¾1911: Тяжелый труд
Томаш покупает немецкие и американские станки. На фабрике уже шестьсот рабочих. Он строит для них первые жилые дома.
Когда в 1908 году Форд выпускает серийный «автомобиль для всех», Томаша охватывает воодушевление — Форд уже запустил свой конвейер!
В Америке на производство одной пары обуви уходит семь часов, во Франции — почти шесть. Томаш на стене резинового цеха пишет буквами в человеческий рост: ЛЮДЯМ — ДУМАТЬ, МАШИНАМ — ТРУДИТЬСЯ!
У Бати на производство одной пары обуви уже затрачивается только четыре часа. Сапожники всей Моравии в отчаянии. Томаш огораживает свою фабрику и на кирпичной стене велит сделать надпись: НЕ БОЙТЕСЬ ЛЮДЕЙ, БОЙТЕСЬ СЕБЯ. (По прошествии двадцати с лишним лет он пренебрежет этим принципом. Но сейчас у него и в мыслях нет, что он станет причиной собственной гибели — себя Батя не боялся.)
Год 1911: Любовь
Томаш влюбляется и обручается. Когда любимая признается, что не может иметь детей, расторгает помолвку.
Январь 1912 года: Маня
Батя едет в Вену на знаменитый чешский бал. Он уже известный сапожник — его обувь продается на Балканах и в Малой Азии. На балу он надеется встретить будущую жену. Ему нравится Маня Менчикова, дочь хранителя императорской библиотеки. Барышня играет на фортепиано, говорит на трех языках. Томаш знает, что на все случаи жизни нужно иметь письменный договор. И посылает приятеля, чтобы тот спросил, подпишет ли Маня такой документ: в случае, если она не сможет родить ребенка, — развод.
— А чего я смогу от него требовать, если не оправдаю его ожиданий? — отвечает будущая Мария Батева. (После двух лет бесплодных попыток родить она тайком купит пузырек с ядом.)
Декабрь 1913 года: Пузырек
Уже несколько месяцев они живут в новом особняке, который Томаш построил накануне свадьбы, чтобы жена не ощущала разницы между жизнью в Вене и в Злине. Когда количество заказов увеличивается и фабрика начинает работать по ночам, Мария наливает рабочим лимонад и разносит бутерброды. Кажется, по возвращении домой она задумывается, не следует ли срубить дерево, не приносящее плодов, и поглядывает на пузырек с ядом.
28 июня 1914 года: Война
В Сараеве погибает эрцгерцог Фердинанд. Австрия объявляет мобилизацию.
Самый знаменитый чех XX столетия, профессор философии Томаш Гарриг Масарик, депутат венского парламента, возвращается из отпуска. «Когда я ехал в Прагу, я видел, как идут на войну призывники: с отвращением, будто на живодерню, — скажет он впоследствии. Он испытывает угрызения совести. — Наши люди идут в армию и в тюрьмы, а мы, депутаты, сидим дома».
Томаш Батя в ужасе: на войну, которую ведет Австро-Венгерская монархия, должны отправиться все работники его фабрики. На следующий день за кофе и яичницей с беконом у него появляется идея: он поедет в Вену и добьется заказов на обувь для армии. Батя оставляет яичницу, садится в коляску и мчится на станцию в Отроковице недалеко от Злина. Но поезд уже ушел. Тогда Батя платит вознице за лошадей и велит гнать что есть мочи. Через три деревни лошади пронеслись со скоростью железнодорожного состава, но в четвертой пали. За шесть минут Томаш покупает другую упряжку, догоняет поезд и через несколько часов он уже в Вене.
Он полагает, что обстоятельствам нельзя подчиняться, их следует всегда с умом использовать в своих целях. В течение двух дней он получает заказ на полмиллиона пар и ручательство, что его рабочие не пойдут на войну.
У него остается семь минут, чтобы успеть на обратный поезд — полицейский наряд уже собирает на площади его рабочих как дезертиров. По дороге экипаж Томаша попадает в аварию, пассажир выпрыгивает, бежит на вокзал и вскакивает в поезд, направляющийся в Брно.
Батя берет к себе на фабрику рабочих и сапожников отовсюду. Даже своих бывших заклятых врагов. Говорят, он спасает всю округу от фронта.
В конце войны, несмотря на кризис, на него будет работать около пяти тысяч человек, которые ежедневно будут производить десять тысяч пар армейских сапог.
В тот день Мария Батева уже не вспоминает о пузырьке с ядом, который купила в канун Рождества, не вспоминает и о своем решении покончить жизнь самоубийством, если одиннадцатый курс лечения у восьмого врача не принесет результатов.
Последний врач объявил: зачатие не может произойти в Злине, Томаш Батя должен находиться за пределами своей территории. И они отправились на десять дней в Крконоше[3]. (Никто не мог поверить, что Батя согласится на столько дней оставить производство без присмотра.)
Когда сапожник, бросив яичницу с беконом, мчится за поездом, его жена уже на седьмом месяце беременности.
17 сентября 1914 года: Томик
У Бати рождается сын Томаш, которого, чтобы отличать от отца, все зовут Томиком. (Жив до сих пор.)[4]
Год 1918: «Батизация»
Конец войны, образуется чехословацкое государство. Значительная его часть уже с некоторых пор «батизована».
«Томаш практически в каждой моравской деревеньке строит филиалы ▒Бати’. В результате в скором времени ни в Чехии, ни в Моравии, ни в Силезии, ни в Словакии не осталось почти никого, кто занимался бы сапожным ремеслом. Обувь, шитая по меркам, ушла в историю. Потом Батя организовал собственную сеть мастерских по ремонту обуви, и сапожное ремесло как таковое перестало существовать», — пишет Эгон Эрвин Киш.
Батя защищается: на Земле живет два миллиарда человек. Ежегодно на всем земном шаре производится только девятьсот миллионов пар. Минимальная потребность каждого человека — две пары в год. Для честолюбивого производителя обуви открывается перспектива продажи миллиарда пар ежегодно. Вопрос лишь в цене и уровне цивилизации.
Год 1919: Сплетня
Поговаривают (здесь я ссылаюсь на репортера-коммуниста Киша), что один сапожник из Остравы, поняв, что из-за Бати полностью разорился, запаковал свои старые, помнящие еще XVII век инструменты в два ящика и отправил их на фабрику лично Бате, а потом с женой и двумя детьми прыгнул в реку.
Томаш Батя, который одновременно с известием об этом жесте отчаяния получил такое наследство, заявил: «Разместите над этим надпись: это — сапожные инструменты того времени, когда Батя начал работать».
Год 1920: Человек
Шестилетний Томик ходит в школу босиком. Его отец хочет, чтобы он ничем не отличался от своих сверстников из Злина.
Отец устанавливает новые конвейеры, чтобы «каждая человеческая единица автоматически была вынуждена производить как можно больше». Если один рабочий замешкается, конвейер останавливается и на стене загорается красная лампочка. Благодаря сигнализации весь цех видит не только, что должен приостановить работу, но и узнаёт, кто в этом виноват.
«В своей работе я не стремлюсь лишь к созданию фабрик. Я создаю человека», — записывает Батя.
Год 1921: Листовка
Ходят слухи, что Батя лежит в психиатрической больнице. Одна из газет даже сообщает ее адрес. Тогда вдруг по всей Чехословакии появляются листовки:
Я НЕ БОГАТ
Я НЕ БЕДЕН
Я НЕ БАНКРОТ
Я ПЛАЧУ ХОРОШИЕ ЗАРПЛАТЫ
Я ЧЕСТНО ПЛАЧУ ВСЕ НАЛОГИ
Я ДЕЛАЮ ХОРОШУЮ ОБУВЬ
САМИ МОЖЕТЕ УБЕДИТЬСЯ
Томаш Батя
Начало 1922 года: Кризис
В Европе уже третий год длится послевоенный экономический кризис, стремительно нарастает инфляция, но Чехословакии удается поднять крону с шести до восемнадцати американских центов. Позиция государства в глазах кредиторов упрочивается, однако у фирм долги за границей. Склады Бати забиты товаром, клиенты нуждаются в обуви, но у них нет денег.
За месяц уходит только то, что Батя произвел за четыре дня. Двадцать шесть дней можно было бы не работать.
Томаш не хочет бороться за налоговые льготы. К тому же он считает, что нельзя увольнять людей, иначе те сразу начнут требовать у молодого государства пособия по безработице.
Другие фабрики уже выгнали тысячи рабочих. Бате не дает покоя мысль, что в сложившейся ситуации у безработного не будет средств на покупку его ботинок. Ценность немецкой марки падает, и страну наводняет дешевеющая день ото дня немецкая обувь.
29 августа 1922 года: Дешевле
С самого утра шок: на стенах появляются рекламы с кулаком, ударяющим по надписи «Дороговизна», и текстом, сообщающим, что с сегодняшнего дня обувь Бати подешевела почти вдвое. Туфли, которые стоили двести двадцать чехословацких крон, можно купить за сто девятнадцать.
Томаш говорит рабочим, что большой кризис нельзя преодолеть мелкими шажками.
Он снижает заработную плату на сорок процентов, но никого не увольняет. Дает обязательство, что в фабричных магазинах продукты будут продаваться за символические деньги. Благодаря тому, что крона выросла, на меньшую зарплату рабочие будут жить почти так же, как раньше.
Клиенты набрасываются на его обувь. Все запасы распроданы за три месяца.
Конечно, Батя знает, что понижение цен означает огромные потери для фабрики, но только так можно получить «живые деньги». К слову, наличность эта имеет уже в три раза большую покупательную способность, так что на нее он приобретает в три раза больше материала.
Другие фирмы тоже снижают цены, только уже слишком поздно. Батя был первым. В прессе пишут о нелогичной на первый взгляд, но гениальной реакции Бати на укрепление позиции кроны.
Успех. Через год Томаш Батя примет на фабрику тысячу восемьсот новых работников и будет избран главой администрации города Злин.
Май 1924 года: Шапка
Десятилетний Томик едет с родителями в открытом автомобиле в Брно. На ходу ветер срывает с него шапку. Автомобиль останавливается, мальчик бежит ее поднять. По возвращении слышит от отца: «Я говорил тебе: не зевай. Еще раз такое случится, поедем без тебя».
Через десять минут шапка слетает вновь. Томаш Батя велит остановить машину, дает сыну десять крон и говорит: «Иди на ближайший вокзал и езжай в Брно на поезде. Назад можешь поехать с нами в машине».
И все же отцу приходится смириться с тем, что он вернется без сына. Мальчик приезжает в Брно вовремя, идет в обувной магазин Бати, занимает денег у кассира и самостоятельно возвращается на поезде в Злин.
Год 1925: Чек
Когда одиннадцати лет от роду Томик заканчивает начальную школу, родители посылают его в гимназию в Лондон. Он отправляется туда с собственной чековой книжкой, отец открывает ему счет в «GuarantyTrustCompanyofNewYork». За обучение мальчик расплачивается с владельцем школы чеками. Чехословацкий подросток производит фурор в элитарной школе.
В возрасте четырнадцати лет он возвращается в Злин и — по распоряжению отца — получает на фабрике самую низкооплачиваемую должность. Он уже имеет право носить ботинки.
(Когда ему будет восемьдесят восемь, я спрошу у его американской секретарши, можно ли задать шефу кое-какие вопросы. «Да, — отвечает она. — Лучше всего, чтобы вопрос был один и по существу».
Я пишу мейл: «Уважаемый пан Батя, как жить?»
«Нужно хорошо учиться, — отвечает пан Томик. — Смотреть на мир широко открытыми глазами. Не повторять ошибок и делать из них выводы. Честно трудиться и преследовать не только свою выгоду. Это ведь не так трудно, верно?»)
Год 1925: «Батя-мен»
Томаш Батя открывает свою первую школу. Он вынужден это сделать. «В нашей стране, — поясняет он, — неизвестны случаи, чтобы даже самые лучшие учителя становились миллионерами. Чаще всего они бедны».
Итак, он дает объявление, что примет шестьсот мальчиков в возрасте четырнадцати лет. Так появляется его «Школа молодых мужчин». Ученик этой школы должен сам обеспечивать себя материально. Восемь часов в день он трудится на фабрике, зарабатывая на еду, интернат и одежду, четыре часа учится. Получать какую бы то ни было денежную помощь от родителей запрещено. В неделю ученик получает сто двадцать крон, семьдесят из которых тратит, а остальное откладывает на счет. Все продумано таким образом, чтобы, когда молодой мужчина в двадцать четыре года вернется с армейской службы к Бате, на его счету было сто тысяч крон. Воспитатели в интернатах проверяют записи расходов, а также следят, чтобы мальчики держали руки поверх одеяла. Часто проводятся беседы о гигиене и онанизме.
Руки поверх одеяла будет держать и признанный в 1952 году лучшим спортсменом мира Эмиль Затопек. А также прославившийся (через сорок лет) писатель Людвик Вацулик и выдающийся представитель чешской «новой волны» в кинематографе (через сорок лет) режиссер Карел Кахиня. Режиссер начнет у Бати с должности подметальщика, а закончит профессиональным чертежником. «Я был ▒Батя-меном’, — скажет он в начале XXI столетия. — Знаете, в Злине я научился бороться со страхом».
Каждый ученик Бати — «Батя-мен».
Звание «Батя-мен» можно заслужить послушанием и трудом.
Сентябрь 1926 года: Молоко
Томаш доволен собой: он окончил только начальную школу, у него нет никаких титулов, если не считать надписи «Шеф» на дверях кабинета, а он уже автор первого учебника «Как стать богатым».
Открывается Торговая академия Томаша Бати.
Томаш Батя колотит по столу ботинком, когда один из студентов на заработанные своим трудом деньги отправился на машине в Прагу на выступление американской танцовщицы Жозефины Бейкер — пионерки стриптиза.
С того дня и впредь рабочим и студентам нельзя засиживаться в пивных. Распитие алкоголя на территории Злина запрещено; рекомендуется молоко.
1926 ¾ 1929: Шахматы
Через восемь лет после Великой Октябрьской революции Томаш Батя начинает свои эксперименты в капиталистическом обществе. Он строит для жителей Злина девятиэтажный Общественный дом с гостиницей (после войны гостиница «Москва») и распоряжается, чтобы на первом этаже рядом с рестораном не было никаких кафе и винных погребков, а был зал для игры в настольный тенис, кегельбан и зал для игры в шахматы («ибо нужно непрестанно думать»).
Люди уже не будут работать по восемь часов, с 7.00 до 15.00.
Теперь они будут работать до 17.00, зато с 12.00 им положен двухчасовой перерыв. Женщины могут вернуться домой и приготовить обед, но Батя не видит в этом смысла, так как он построил большие столовые и универмаг, в котором есть все. «Женщины, — говорит он в своей речи, — вам не нужно будет заниматься даже домашними заготовками, Батя сделает их за вас».
Мужчины и женщины во время перерыва могут делать все что захотят, однако рекомендуется следующее:
лежать на газонах на площади Труда (в хорошую погоду);
не предаваться безделью (лучше всего читать, с одной, однако, оговоркой: НЕ ЧИТАЙТЕ РУССКИЕ РОМАНЫ — гласит придуманный Батей лозунг на стене цеха по обработке шерсти. Почему? Ответ Бати на стене резинового цеха: РУССКИЕ РОМАНЫ УБИВАЮТ РАДОСТЬ ЖИЗНИ);
в плохую погоду ходить в кино (в центре города Батя уже построил самый большой в Центральной Европе кинотеатр на три тысячи мест, где билет стоит одну — символическую — крону);
те, кто опаздывает на работу, обязаны во время перерыва отрабатывать у станка свои задолженности.
Профсоюзы и Коммунистическая партия Чехословакии утверждают, что на самом деле Батя придумал этот перерыв специально ради дополнительной дармовой работы. Забастовки подавляются, а их участников без разговоров увольняют с фабрики.
Год 1927: Сигналы
Пресса пишет о необычайно высоком потреблении молока в Злине и о поразительном — для пивной страны — отсутствии интереса к алкоголю. Один автомобиль там приходится на тридцать пять жителей — это самый высокий показатель во всей Чехословакии.
Рационализации подвергается все: чтобы не приходилось, вызывая начальников цехов к телефону, перекрикивать машины, звонок подает сигналы азбукой Морзе. У каждого начальника свой сигнал, который он слышит даже в туалете. Фабричные цеха имеют собственные номера — потеряться невозможно. Все двери в зданиях тоже пронумерованы. Номера имеют даже улицы на территории фабрики.
По 21-й ходят к VIII/4a.
Год 1927: Травма
В рекламном отделе работает художник, который рисует плакаты. Когда вместе с коллегой он приносит Томашу Бате очередной проект, тот топчет плакат и даже не говорит, чтó он ожидал увидеть. Во второй раз он прислоняет бристоль к стене и прыгает в самую его середину (также без объяснений). В третий раз тридцать проектов плакатов швыряет на пол, скачет по ним, топчет бумагу и наконец-то изрекает: «Что за идиот это нарисовал?!»
Художника зовут Сватоплук Турек, и полученная психическая травма приведет к тому, что через несколько лет он из мести начнет писать книжки о Бате, в которых будет обливать его грязью.
Год 1929: Воздух
Томаш расширяет круг знакомств, его фирма — уже известное в мире акционерное общество. Его личный гость, сэр Сефтон Брэнкер, показывает сияющему хозяину нечто такое, что впоследствии приведет Батю к гибели.
Сэр Брэнкер — глава гражданской авиации Великобритании. Он прилетел, чтобы продемонстрировать в Злине новейший одномоторный трехместный самолет фирмы «Де Хэвиленд», который производит на Томаша столь сильное впечатление, что он незамедлительно покупает четыре штуки.
Строится аэродром, самолеты Бати будут летать по всей Европе. Скоро откроется завод и начнется производство спортивных самолетов марки «Злин».
Пролетая над городом, Томаш замечает лужок, окруженный лесом: «Вот красивое место для кладбища», — говорит он пилоту.
Год 1931: Графология
Томику семнадцать лет. Он возвращается из Цюриха, где последний год служил управляющим крупного магазина, и становится директором универмага в Злине. Ссорится по какому-то поводу с отцом. «Отец, вы еще пожалеете», — говорит он и пишет письмо с предложением своих услуг главному конкуренту Бати в США, фирме «EndicottJohnson».
Потом складывает листок, но письмо так и не посылает. Его находит мать и показывает мужу, поскольку тот велел докладывать ему обо всем. Томаш торжествует: у него прекрасный сын, который найдет выход из любой ситуации!
А вот
брат у него идиот. Ян
Какое-то
время назад Батя заказал у лондонского графолога Роберта Саудека анализ почерка
ближайших коллег. Полученные заключения держит под ключом, чтобы жертвы ничего
не узнали. Их обнаружит в архивах Эгон Эрвин Киш (в 1948 году он начнет писать
репортаж «Обувная фабрика», но, написав первую страницу, умрет от сердечного
приступа). Графологический анализ под номером десять — Яна
1. Порядочность: не уверен. Если этот человек — ваш сотрудник, то, хотя и не хочется его подозревать на основании предоставленного мне образца почерка, должен сказать, что я никогда бы его вам не рекомендовал.
2. Инициативность: нацелен на быстрый успех, инициативность носит агрессивный характер. Имеет некоторую склонность к шантажу.
3. Открытость: на первый взгляд искренен, поскольку часто вступает с окружающими в конфликт. Тем не менее лицемер.
4. Заключение: абсолютно ни на что не способен.
5. Возможности развития: если бы вы предоставили ему свободу, развился бы скорее в отрицательную сторону.
(Эту свободу Яну А. Бате судьба дарует через полгода. Он ужаснет людей еще больше, чем его брат.)
Тем временем Томаш Батя приступает к устройству в лесу кладбища.
Апрель 1932 года: Открытие
«Мы привыкли смотреть на кладбище как на место, куда приходят скорбеть. А ведь кладбище, как и все на свете, призвано служить жизни. И поэтому выглядеть должно так, чтобы никого не отпугивать, чтобы живые могли ощущать здесь спокойствие и радость. Ходили бы сюда, как в парк. Развлечься, поиграть и помянуть усопших добрым словом», — с такими словами Томаш Батя открывает Лесное кладбище в Злине.
(Ему вряд ли приходит в голову, что он упокоится на нем первым.)
12 июля 1932 года, утро: Туман
Когда в 4.00 Томаш приезжает на свой частный аэродром в Отроковице, в воздухе висит густой туман. Батя настаивает на полете. Пилот просит подождать. «Я не любитель ожиданий», — отвечает ему пятидесятисемилетний Батя.
Они взлетают, и через семь минут на скорости сто сорок пять километров в час «Юнкерс» D1608 врезается в фабричную трубу. Самолет распадается на три части, и в сердце Томаша Бати вонзается сломанное ребро.
«Приказы Бати были святы. Только он один стоял выше них. Однажды он отдал приказ самому себе, от чего и умер», — напишет Киш.
Полчаса спустя: Шеф
Когда тридцатисемилетнего Яна Батю уведомляют о катастрофе, тот снимает телефонную трубку и звонит директору фабрики. «На проводе шеф», — представляется он. Не моргнув глазом он присваивает себе титул брата, что окружению кажется кощунством. Говорят, что известие о смерти Томаша Ян принял как знак свыше и потому вообразил себя самым важным человеком в мире.
13 июля 1932 года: Конверт
В окружном суде в Злине вскрывают конверт с последней волей Томаша Бати. Присутствуют директора фирмы, жена, сын и брат. Восемнадцатилетний Томик получает от отца наличные, Мария Батева — наличные и недвижимость. На втором конверте, датированном прошлым годом, написано: «Яну А. Бате». В письме Томаш сообщает, что все акции фирмы АО «Батя Злин» он продал Яну.
Ян стоит разинув рот и не может поверить, что уже год как является владельцем Злина и всех зарубежных филиалов! (Директор фабрики, один из немногих посвященных в этот замысел, спрашивал Батю о причине столь неординарного решения. «Даже самый большой мерзавец в семье крадет меньше, чем самый честный чужой», — якобы ответил шеф.)
Согласно последней воле Томаша, Ян должен управлять фабриками в Чехии и за границей. На некоторое время он теряет дар речи, но потом приходит в себя и на всякий случай дописывает к заявлению покойного, что год назад купил всё «по устной договоренности». Устная договоренность, по закону, освобождала от уплаты налога, так что все в целом выглядело вполне правдоподобно — не удивительно, что ни в одном ведомстве не было официального упоминания о сделке.
С 1932 года: Новая эра
Два посланца Бати летят в северную Африку, чтобы изучить возможности поставок туда обуви, и присылают в Злин две телеграммы совершенно противоположного содержания. Один пишет: «Здесь никто не носит обувь. Никакой возможности сбыта. Возвращаюсь домой».
Другой телеграфирует: «Все ходят босиком. Огромные возможности сбыта, присылайте обувь как можно быстрее».
Обувь Бати завоевывает мир, а фирма обрастает своей мифологией.
С наступлением новой эры постоянно оперируют данными статистики: при Томаше 24 фабрики, при Яне — 120; при Томаше 1045 магазинов, при Яне — 5810; при Томаше 16560 сотрудников, при Яне — 105 700.
Год 1933: Козел…
Продолжается мировой кризис тридцатых. Фирма — превосходный козел отпущения.
В
Германии повышают пошлины на обувь и объявляют, что Ян
На протяжении пяти лет — несмотря на кризис — Чехословакия занимает первое место в мире по экспорту кожаной обуви.
1933 год: Месть — I акт
Художник, который рисовал у Бати плакаты, издает роман «Ботострой»[5]. Фамилия Батя в нем не появляется, но всем понятно, что это острая критика «батизма».
Ян Батя подает на Сватоплука Турека в суд. Суд постановляет уничтожить все нераспроданные экземпляры романа. Двести отрядов жандармерии производят обыски во всех книжных магазинах страны. (Как утверждает Турек, жандармов контролируют заведующие магазинов Бати — настолько привилегированное у него положение в стране.)
Многие печатные издания защищают книгу. Тогда фирма «Батя» убирает из них свою рекламу. К примеру, в «Право лиду»[6] она возвращается лишь тогда, когда в очередном выпуске газеты публикуется разгромная рецензия, опровергающая предыдущую хвалебную.
(«Ботострой» переиздадут через двадцать лет, когда в стране сменится политический строй. Тогда же в злинском архиве Бати Турек найдет на себя более восьмидесяти доносов. Батя явно пытался загнать его в угол. Впоследствии Турек напишет, что его посетили представители фирмы, которые заявили, что, если он не откажется от написания новой книги о «батизме», ему придется покончить жизнь самоубийством.)
Год 1935: «Батёвки»
Ян увлечен нумерацией. Улицы называются, например, Залешная I, Залешная II, Залешная III и так вплоть до Залешной XII. Больше всего Подвесных улиц — целых семнадцать.
Батя объявляет международный архитектурный конкурс на жилой дом для семьи рабочего. Свои проекты присылают почти триста архитекторов. Выигрывает дом шведа Эрика Сведлунда — коттедж на две семьи. На недельную квартплату достаточно работать всего два часа.
— Рабочий, имеющий свой дом, полностью меняется, — утверждает Ян.
Такие взгляды на мир буржуазный Запад исповедует уже сорок лет. Домик с садиком превращает простого рабочего в полноценного главу семьи. У него повышается моральный уровень и заостряется ум, он ощущает свою связь с местом и пользуется уважением близких. Существует, впрочем, и другое мнение: рабочий, не живущий в коммунальной квартире казарменного типа вместе с другими семьями, замкнутый в собственном доме, отвернется от коллективных устремлений и синдикализма.
Дома все одинаковые и современные — красные кирпичные коробки пятиметровой высоты (то есть на самом деле низкие). Стиль без корней. Люди называют их «батёвками». На первом этаже на каждую семью приходится по восемнадцать квадратных метров: комната, ванная и кухонная ниша; на втором — еще восемнадцать метров: спальня. Слава богу, есть еще небольшой садик.
(- Жить здесь просто ужасно, — скажет через шестьдесят семь лет Иржина Покорна с улицы Братьев Соуседиков, жена электрика, прошедшего школу Бати. Ей уже семьдесят лет. — Знаете, я скоро умру, по мне это, наверное, заметно, а всю жизнь у меня не было нормальной кухни, ведь этот полутораметровый закуток в коридоре кухней не назовешь! — восклицает она.
— А почему такая маленькая? — спрашиваю я.
— Ну, они делали все, чтобы жизнь проходила вне дома!
По прошествии шестидесяти семи лет Иржина Покорна сидит в садике у красного дома и пьет пиво — всë как положено.)
Дома стоят так близко, что жители, даже сами того не желая, контролируют друг друга.
К тому же «батёвки» на улице Паделки II точно такие же, как, например, на улице Паделки IX. У приезжающих в Злин в начале XXI века складывается впечатление, что одна и та же улица автоматически проецируется на следующие, как в компьютерной игре.
Конец 1935 года: Пророк
— Ах, самовоспроизводящийся город, — вздыхает восхищенный гость, решивший посетить Злин.
Этот гость — «пророк архитектуры ХХ века», автор бесчеловечных «машин для жилья». Его зовут Ле Корбюзье. Это он был председателем жюри злинского конкурса. Это его Ян попросит впоследствии составить план застройки всего города. Ле Корбюзье как раз разработал проект Дома Центросоюза в Москве, а через несколько лет ему будет поручен проект здания ООН в Нью-Йорке.
(Некоторое время спустя Ян Батя с гордостью выдаст «пророку» идею еще более широкомасштабную: «Я хочу создать во всем мире дубликаты Злина!»)
Из-за слишком разных характеров до сотрудничества между ними так и не дойдет, и комплексный проект застройки города создадут два чеха — Франтишек Гагура и Владимир Карфик. Карфик два года работал у Корбюзье, год — у Фрэнка Ллойда Райта в Америке. Злину суждено прославиться как первому функционалистскому городу в мире.
Вернемся в май 1935 года: Монополия
В социальном отделе есть свои доносчики, которые выслеживают любовников. Прознав про завязывающиеся отношения, они сразу же докладывают о новой паре начальству. Тогда фирма рекомендует тем вступить в законный брак и завести детей.
Начальник отдела кадров доктор Гербец имеет обыкновение говорить: «Дети — это поводки, на которых мы держим их папаш».
«Батя обладает монополией на человеческую жизнь», — кричат на всех углах красные профсоюзы.
«За всеми чехословацкими правящими и неправящими партиями стоит капиталист», — пишет коммунистическая «Руде право»[7].
И действительно, по крайней мере в Злине все политические партии на выборах в областной совет выдвинули людей Бати. Землевладельцы на третье место ставят директора фабрики Бати в Отроковице, социал-демократы — на первое место высшего служащего Бати, крестьянская партия на третье место — низшего служащего Бати, националисты на первое место — начальника отделочного цеха Бати, фашисты на первое место — начальника мастерских Бати.
Год 1936: Ни шагу…
Реклама обуви в Европе: НИ ШАГУ БЕЗ БАТИ.
Год 1936 (продолжение): Человечество
Выходит
антология канонических текстов Яна
— Я с ужасом замечаю, что наш честный простой народ становится попрошайкой. Научим людей, потерявших работу, жить скромно, но по-человечески — за свой счет. Требуя от государства пособий по безработице, они ослабляют страну. Возьмемся за ту работу, которую нам дают, работу за любые деньги. Признáем, что получение пособий — позор. Пособие — не проявление гуманности, это убийство человеческой души. Это подкуп слабых.
Как же помочь тем, кто теряет человеческий облик?
Ответ Яна Бати: «Махнуть на них рукой».
Ведь эти люди — согласно общественному мнению — уже давно должны были умереть с голоду, а они все еще живы.
Еще Томаш Батя в 1931 году, увольняя своих работников, предупреждал, что, если они возьмут пособие, дорога назад будет закрыта для них навсегда.
Газеты пишут, что в Злине нет безработных. На самом деле тех, кто потерял работу, город лишает жилья и вынуждает вернуться туда, откуда пришли. Если кто-либо коммунист или профсоюзный деятель — долго в Злине он не задержится. Батя создает собственные картотеки красных.
На случай возможных беспорядков у него есть свои люди: полицейские во всей округе подкуплены. К примеру, девятнадцать сотрудников полиции, живущих в коттеджах Бати, в январе 1934 года получают в награду шестидесятипроцентные скидки на коммунальные платежи.
Сенатор-коммунист Недвед гремит со всех трибун о том, что в Злине прекращает свое действие чехословацкое право.
Вернемся к кризису. Несмотря на то, что тысячи людей были уволены, количество производимой обуви не уменьшилось: в 1932 году изготовлено даже на миллион пар больше, чем годом раньше. «Батевский террор», — объясняют эти успехи коммунисты.
В 1936 году у Яна Бати уже четыре дочери, один сын и жена Мария. Нам немногое известно о его личной жизни. Мы знаем лишь, что через два года он привезет жене из непродолжительной заграничной поездки только-только появившиеся нейлоновые чулки. Что он рассказывает ей перед сном?
— Страна нуждается в нашей работе, Маня. Мы — самый крупный налогоплательщик в республике.
28 июня 1936 года: Литература
Ян Батя созывает в Злине съезд писателей. Возможно, памятуя историю с «Ботостроем», он хочет взять под свой контроль литературу.
Батя водит по городу сто двадцать литераторов, а потом предоставляет им слово.
— Я преисполнен радости, что вижу вместе промышленность и литературу. Эти две силы необходимо соединить, — говорит от имени пражских писателей бывший автор декадентской прозы Карел Шайнпфлюг и добавляет: — Литература может многое сделать для производства, как и производство — для литературы.
Батя тут же разъясняет писателям, откуда взялись культурные потребности жителей Злина и его самого: «Бой за улучшение человека мы выиграли».
На следующий день: Сюрреализм
Сто двадцать писателей осматривают картины ста пятидесяти художников в Художественном салоне Яна Бати. (Съезд скульпторов Батя уже организовал четыре месяца назад.) Он, в свою очередь, снисходительно смотрит на купленные им полотна самых крупных мастеров, и его взгляд останавливается на работе Туайен (псевдоним Марии Черминовой), изображающей фантастические яйца, камни и веревки, которые очень хвалил Поль Элюар во время своего визита в Прагу.
— Признаться, — говорит Ян Батя, — я хочу найти людей, которые не застревают на одном направлении. Я знаю парня, который рисует исключительно мертвых цыплят или мужчин, выглядящих так, словно им осталось жить не больше часа. По-моему, это неправильно. Кому нужна такая мазня? Каким социальным классам? Народу? Одна картина никак не выходит у меня из головы: словаки с топорами, из глаз искры летят, несутся куда-то опрометью, ужас! Я хочу помогать художникам, но таким, что нарисуют человека, который к чему-то стремится.
(Несмотря на ограниченные представления Бати об искусстве, четыре его следующие выставки оживили творческую жизнь: салон посетило триста тысяч человек.)
— Ага, — Ян вспоминает, что говорит с писателями, а не с художниками, — вы тоже избегайте пессимизма. И подготовьте наконец жизненное кредо для рабочего люда.
Год 1937: Лифт
Ян, по всей видимости, ощущает себя красивым, свободным и достойным восхищения — заканчивается постройка двух научно-исследовательских институтов и начинается строительство самого высокого небоскреба в республике. Он должен быть семнадцатиэтажным, семьдесят семь с половиной метров в высоту. Это будущий офис Бати.
Британский писатель Оруэлл только через одиннадцать лет опубликует принципы жизни под руководством Большого Брата, но Ян опережает мировую литературу. Ему приходит в голову создать нечто небывалое — передвижной офис, из которого можно следить за сотрудниками. Свою канцелярию он располагает в стеклянном лифте (кабина пять на пять метров, раковина, в кране теплая вода, радио, кондиционер).
Ему не
требуется никуда выходить, спускаться и подниматься по лестницам. Канцелярия
останавливается, к примеру, на четырнадцатом этаже, стена раздвигается, и из
своего передвижного тронного зала Ян
Он утверждает, что это сделано отчасти и для их блага: не нужно тратить время, чтобы прийти к шефу.
Если возникнет такая потребность, канцелярия мгновенно может появиться на нужном этаже.
(Далее см. бумажную версию)