Перевод А. Нестерова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2008
Майкл Кент[1]
Что было мочи Юсуф наяривал по столу: пальцы (постановка — один в один как у русского пианиста Дмитрия Колокоева, которого вчера показывали по телевизору) резвым галопом бежали по столешнице. Тряхнув головой и откинув набок темные волосы, Юсуф добавил экспрессии — итак, сделаем здесь поярче, намек на синкопированный ритм… Юсуф исполнял новую интерпретацию Второго концерта для фортепьяно Иоганнеса Брамса. Рака-така-така — звучало под пальцами. Вернее, это со стороны казалось, что звучит «рака-така-така», а для него, Юсуфа Бен Сальмири, это была каденция, каденция из каденций, такой каденции во Втором концерте еще никогда не играли.
Отец Юсуфа, Фарук, погрузившийся было в чтение газеты (как всякий уважающий себя араб, газету он читал справа налево), отложил ее в сторону; человек он был тихий и спокойный, голос повышал нечасто, но эта дробь по столу… Нет, сколько можно, в конце-то концов!
— Юсуф! Немедленно прекрати действовать мне на нервы! Во имя Аллаха, я уже минут сорок слушаю этот стук!
— Еще шесть минут сорок секунд — и я закончу, отец!
— Что? Ты в своем уме?! Немедленно на улицу! Живо! Играй там, как все нормальные дети! Посмотри на себя — какой ты бледный! И это мой сын! Подумать только! И ведь я знал: не надо покупать телевизор… От него только дурь в голове. Юсуф! Ты — араб! Слышишь — араб! Не русский, не американец! Не какой-нибудь там француз! И где ты видел, чтобы арабы занимались всякой чушью! Нет, только подумать — часами стучать по столу!
— Но, отец! Для меня это не стол. Это фортепьяно! Я хочу фортепьяно…
— Что?! Фортепьяно?! А больше ты ничего не хочешь? Как насчет электрогитары? Сперва подавай им электрогитару, потом — наркотики… Аллах свидетель, известно, чем это заканчивается! Пианино! Нет, только подумайте: Бен Сальмири — пианист! Вон отсюда! Вон из моего дома! А ну, кыш на улицу! Давай, живо на улицу и бегай там с мальчишками… И не вздумай возвращаться, пока дурь из тебя не выйдет!
— Отец, мне уже восемнадцать!
— Восемнадцать?! Да ты ведешь себя, как восьмилетний ребенок! Никакого уважения к отцу! Это все Запад с его тлетворным влиянием! Вон! Вон отсюда, я сказал!
На пороге Юсуф обернулся и взглянул на отца — тот вернулся к чтению: в правой руке газета, под левой — ароматным паром клубится чашка мятного чая. Парнишка вышел, задернув за собой занавеску. В сознании его все еще звучала мелодия Брамса. Эта музыка в голове… сколько он себя помнил, она не прекращалась ни на мгновение. Единственным способом с ней совладать было сыграть все самому. Заарканить мелодию, поймать в ловушку. Отец не так уж неправ: играть на столе в гостиной — ребячество. Какой от этого толк! Это все не то…
Не разразись нефтяной бум, отец Юсуфа так бы и не слез со своего верблюда, на котором привык бороздить пустыню. Но вышло иначе: старик оставил жизнь кочевника, осел в Р. — только вот сердце его не забыло, как шуршит песок на ветру, и, казалось, Фарук в упор не желает видеть современной цивилизации, обступившей его со всех сторон.
Что говорить: западный образ жизни — плох. Вся беда в том, что плох он только отчасти. Чем глубже погружался Запад в пучину упадка, тем ярче на фоне этого упадка сияли отблески красоты — так сияют лучи заходящего солнца на тернеровских полотнах, за которые можно продать душу. Во всяком случае, продать ее за них очень хочется. Юсуф не имел ни малейшего представления, что там творилось, в этой их Европе и Америке в XIX веке, но в итоге-то родилась музыка. Музыка, от которой ему хотелось плакать, вертеться волчком, танцевать. И летать.
От тихого жилого квартала с его узкими улочками, где дома громоздятся один на другой, Юсуф брел в сторону центра — средоточия деловой жизни. Солнце нещадно палило, прижимая к земле, в воздухе плыл запах жареных баклажанов… А ведь еще так недавно Юсуф ощущал на губах вкус неба, видел отсвет Рая, в котором играют гурии и музыка не умолкает. И сейчас знакомые с детства улицы казались ему еще более тоскливыми, чем обычно. Все вокруг отдавало настоящим варварством.
Юсуф миновал овощной лоток — и тут взгляд его уперся в вывеску: «Музыкальная лавка Аладдина». Юсуф жадно прильнул к пыльному стеклу витрины: там, среди множества удов и наисов, гитар и цитр, бузук и мандолин, арф и табл, ударных и дудок самых невообразимых размеров и видов он различил очертания пианино. Пальцы Юсуфа непроизвольно зашевелились. Он почувствовал, как на лбу у него выступает пот: будто перед ним была девица, отплясывающая танец живота, и она только-только принялась расстегивать свой позвякивающий монетами и колокольцами бюстгальтер. Все эти звуки, мелодии, гармонии и арпеджо! Все это он мог бы сыграть, будь у него этот инструмент! Это ведь даже не концертный рояль. Так, кабинетный инструмент. А фирма… Ну кто здесь хотя бы слышал про «Стейнвей»! Чего вы хотите? Ведь «Стейнвей» — это еврейское имя! Юсуф готов был в этом поклясться. А чтобы еврейское имя звучало в самом сердце арабского мира… Хотя… Стейнвей — он мог быть и немцем. Эти немецкие фамилии — порой их не отличишь от еврейских.
В дверях лавки стоял человек: с преизрядным животом, редкими седыми кудряшками, в очечках. Прищурившись, он поощрительно смотрел на Юсуфа:
— Юноша любит музыку?
Юсуф дернулся и отвел от витрины взгляд. То, что с ним сейчас происходило, — это было самое настоящее любовное приключение, роман с витриной. Роман, длившийся минуту, не меньше. Или то был спуск в волшебную пещеру, полную музыкальных драгоценностей? Но — чары рассеялись, от них ничего не осталось. Аллах Всемогущий! Этот старик на крыльце — похоже, он вынашивает ребенка! И судя по его животу, там двойня! Он, что ли, владелец этой лавки? Ну да — вон и ключ у него в руке…
— Нечасто прохожие заглядываются на мою витрину, — ворковал старик. — Юноша хочет зайти внутрь? Там много чего есть! С улицы разве все разглядишь…
Юсуф нервно облизнул верхнюю губу. Он чувствовал, как наливается тяжестью его сердце. Собственно, почему бы и нет? Повернуться и уйти он всегда сможет. Глянет и все — денег за погляд не берут.
— Музыка — разве может быть что-нибудь прекраснее! Какую музыку ты любишь?
— Рояль, — пробормотал Юсуф, проклиная себя за то, что из него так легко выудили признание.
— Ты прав! Рояль — это отец всех музыкальных инструментов. Или мать, какая разница…
Огромными зелеными глазами Юсуф вглядывался в полутьму лавки — там, в глубине…
— «Плейель»[2] из Парижа; очень богатый звук. Вполне подойдет для такого юноши.
Халат Юсуфа — простой, но чистый и элегантный, яснее ясного говорил о достатке его семьи.
— Я… Я могу пробежаться по клавишам?..
Торговец поджал было губы, но тут же кивнул:
— Да, конечно… Только… недолго.
Юсуф взял единственный аккорд, который он знал: до-мажор. Прикрыв глаза, слушал, как нарастает звук, заполняя собой все помещение.
— И сколько вы за него хотите?
Хозяин назвал цену. Брови Юсуфа резко поползли вверх. Вздохнув, он отрицательно покачал головой:
— Слишком дорого! И к тому же он занимает слишком много места!
— Хорошо, а как насчет пианино, вроде того, что на витрине?
— Нет, тоже слишком большое.
— Похоже, ты живешь в маленькой квартирке? Или твой отец не жалует музыку?
Юсуф повесил голову. Когда-то он мечтал о таком плоском инструменте… Как же его называют? Его еще можно носить с места на место и класть на стол. Будто читая мысли, торговец произнес:
— У меня ведь есть японская электропианола! Только-только получил! Даже не верится, какой звук могут давать эти штуки — при их-то размерах! Сейчас, сейчас…
Юсуф недоверчиво посмотрел в спину торговцу. Он уже жалел, что зашел в эту лавку, и теперь думал только о том, как бы побыстрее отсюда уйти.
Хозяин вынырнул из глубин лавки — в руках у него была небольшая плоская клавиатура.
— Смотри, — начал он, слегка запыхавшись, — их делают со встроенным динамиком. Этой кнопкой регулируется громкость…
— А зачем эти клавиши слева?
— Переключать звук. Ну, если тебе нужны трубы там, или флейты… Ну и все такое…
— Да, но как же фортепьяно? Мне нужно фортепьяно!
— Я вижу перед собой истинного ревнителя чистоты! Будет тебе и фортепьяно. Вот, смотри.
Толстые пальцы торговца легли на клавиши, и он извлек пару тактов какой-то мелодии, пристально глядя Юсуфу в глаза. Взор его при этом сиял.
Юсуф смотрел на инструмент, словно перед ним явился вдруг волшебник, знающий ответы на все вопросы.
— Сколько? — выдавил он.
Хозяин назвал цену. Юсуф понурил голову. Отец его был человеком небедным, но это вовсе не означало, что Юсуф мог себе многое позволить — денег, которые он получал, едва-едва хватало на мелкие расходы.
— Знаешь что? — произнес торговец, скребя небритую щеку. — У меня есть другая модель, попроще. За нее я возьму меньше. Хочешь взглянуть?
— Хочу…
— Ты не пожалеешь, что зашел в лавку Шамира Шарифа! Для Шарифа желание клиента — закон… Подожди-ка здесь!
Юсуф проводил взглядом слоноподобную фигуру Шарифа. Едва она исчезла за занавесом, Юсуф, судорожно оглядевшись и сжав губы, схватил пианолу и стрелой вылетел на улицу.
— Эта пианолка… Она тебе понравится! — Шариф уже не ворковал, а шептал. — Да где же мальчик-то? Что?! Сбежал?! Сбежал с моей новехонькой «Ямахой»!!! ВОР! ДЕРЖИ ВОРА!!!
Нырнув в лабиринт узких улочек, Юсуф сломя голову несся мимо мужчин, что стояли у дверей лавок, вальяжно беседуя, лениво расхваливая свой товар: для серьезной торговли было слишком жарко, но нельзя же совсем забывать о деле.
— Вор! Вор! — катилось ему вслед.
Он бежал какими-то задворками. Дорогу ему преградил дом — Юсуф бросился в открытую дверь: мелькание комнат, визг грудастой матроны, которую он застал в неглиже, и вот, выскочив через черный ход, он уже несся по другой улочке.
— Вот он, держи! — выкрикнул кто-то из толпы.
Эта «Ямаха» — он не мог ее бросить… Как ребенка… А ведь с ней далеко не убежишь. Но она будто приклеилась к его ладоням. И тут он увидел тенистый дворик. Резко свернул в него. Скамейка. Засунув инструмент под нее, он начал подниматься с колен — и тут его настиг сокрушительный удар в ухо…
Когда Юсуф пришел в себя, то первое, что он обнаружил — на нем была какая-то чужая, непривычная одежда. И комната: в ней было темно, а окна почему-то забраны решетками. Обхватив голову руками, Юсуф сел на кровати и уставился в пол.
— Нет, я тебя этому учил?! Скажи? Я что, учил тебя воровать?! И это — мой сын! Плоть моя! Сын от любимой жены! Позорище! Ты посмотри на себя! Во имя чего ты крал? Ты был голоден и стянул хлеб?! Тебя мучила жажда, и ты украл гроздь винограда?! НЕТ!!! Ты украл бренчалку! Добро бы, хоть арабскую, так нет, какую-то японскую заразу! — При этих словах Фарук обернулся назад и спокойно-деловито произнес: — Вы можете оставить нас одних!
— Слушаюсь, господин, — стоявший за спиной Фарука охранник развернулся и вышел.
— Глупый мальчишка! — вздохнул Фарук.
Юсуф исподлобья взглянул на отца.
— Да не сиди ты так в этом своем углу! Ну, украл, что ж теперь… Это еще не конец света!
Отец и сын расцеловались в обе щеки. После этого Фарук взял раскрытый на какой-то странице толстенный потрепанный том и кивком указал на него сыну:
— Ты знаешь, законы нашей страны гласят: если твоя рука соблазнила тебя на кражу, тебе отрубают руку.
Из груди Юсуфа вырвался полный отчаянья крик.
Из-за угла тут же, размахивая пистолетом, выскочил перепуганный охранник.
— Нет-нет, не беспокойтесь, — кивнул ему Фарук. — Ничего страшного. Эта нынешняя молодежь — знать не знают, что такое самообладание! — Фарук удрученно покачал головой.
Охранник хмуро кивнул в знак согласия и исчез.
— Так вот, дело плохо — но ты сам в этом виноват.
Юсуф взглянул отцу в глаза.
— Знаю, знаю, будь я терпимей, до этого, может, и не дошло бы. Но мягкость в нашей стране не в почете. Мы живем в странном мире. Я бы сказал — в чужом мире. Этот мир только и делает, что ставит нас в тупик. Никогда не знаешь, чем все обернется. Это западный мир: протягиваешь ему палец, а он раз — и откусит тебе руку по самый локоть…
Фарук зябко повел плечами. Юсуф слабо улыбнулся: ему еще не доводилось слышать от отца такое.
— Да, вот оно как… Я уже сказал, дело плохо, но…
— Но — что?
Фарук посмотрел на сына.
— Но могло быть и хуже. И давай ты не будешь кричать! Нравится тебе это или нет, руку тебе откромсают. Да, откромсают, ничего не поделаешь. Кража-то серьезная — похоже, это будет правая рука.
Фарук резко зажал рот сына ладонью.
— Проблема в том, что эта свинья Шамир и слышать не хочет о том, чтобы замять дело. Я предложил ему: я плачу за инструмент и еще накидываю сверху. Так нет, он кричит о божественной справедливости! Упрямый осел! И главное — он знаком с судьей. Зато я знаком с хирургом. Ты его знаешь: ПилафЙассур…
Юсуф с надеждой посмотрел на отца.
— Нет-нет, ты неправильно меня понял! ПилафЙассур нужен, чтобы отрезать тебе руку…
Отцу второй раз пришлось зажать рот сыну.
— Он отрежет ее и тут же заморозит. А в Париже у него есть друг, который пришьет ее обратно. Пришьет — и она будет двигаться! По словам Йассура, совсем как новенькая!
Юсуф не знал, плакать ему или смеяться.
— Спасибо, отец.
— Ну вот. Эй, стража!
— Все? Вы уходите, господин?
— Да, ухожу. Чтобы мой сын крал у богобоязненного лавочника! Пусть это будет ему уроком!
Оставшись один, Юсуф погладил себя по руке. По правой. Какая, все-таки, поразительная беглость пальцев! И шевелятся они — во все стороны. Пока… Когда-то одна европейская дама, с которой ему довелось беседовать, заметила: у тебя руки настоящего пианиста!
Н-да. Вот как оно, значит.
(Далее см. бумажную версию)