Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2008
Перевод Игорь Мокин
Греческая литература в эпоху глобализации[1]
В 2003 году в Греции начал выходить новый литературный журнал для молодых и начинающих авторов под названием «Вот яблоко». Редакторская колонка первого номера, снабженная подзаголовком «не-манифест», начиналась так:
Мы родились и выросли после восстановления демократии и не чувствуем вины ни за левых, ни за правых. Политика для нас — это главным образом события за рубежом. У нас дома всегда ловится канал CNN, а в газетном киоске можно купить иностранную прессу. Наша территория — это вся планета, и мы прошли ее на своих двоих едва ли не из конца в конец. Более того, мы смотрим не только CNN, но и MTV. Новые компакт-диски выходят одновременно во всех странах мира, и поэтому Афины, Москва и Сиэтл слушают одну музыку. Мы смотрим те же фильмы и в те же дни, что и другие страны, а новые театральные постановки доходят до нас за пару месяцев. У нас всегда есть доступ к информации; Интернет для нас столь же элементарная вещь, как автомат с кофе или лифт. Техника доставляет нам самую актуальную информацию. Да, некоторые утверждают: чем больше информации, тем меньше знаний, но, возможно, они ошибаются. В «Яблоке» публикуются люди, которые любят читать — и писать. И мы хотим уделить внимание именно письму — полагаем, в этом мы не сильно расходимся с Бананой Ёсимото, Рэем Лоригой или Никколо Амманити[2]. Конечно, сейчас среди нас нет второго Флобера, но это нас не остановит.
В этом весьма показательном тексте собраны, кажется, все ключевые идеи современной греческой литературы. Более того, в нем прямо указано, что современные авторы сознательно и безоговорочно принимают все проявления глобализации — вплоть до того, что преподносят ее как благо для их родины. Коль скоро в Греции пишутся такие статьи, это значит, что принципы местной культуры встраиваются в культуру общемировую. Или, скорее, их еще только хотят в нее встроить — ведь если бы Греция уже глобализовалась, подобные заявления были бы просто не нужны.
Журнальный «не-манифест» наглядно иллюстрирует поворот в литературном и общественном сознании, наметившийся с падением диктатуры «полковников» в 1974 году и до сих пор до конца не завершившийся. Литература и искусство современной Греции отходят от коллективизма и не зацикливаются на местной политике, а вместо этого проявляют интерес к индивидуальному, частному — тем самым в каком-то смысле приближаясь к общечеловеческому. Таким образом, когда по всему миру разрушаются культурные границы, греческая литература, как кажется, не остается в изоляции.
Отношения с Европой
Греция была тесно связана с Европой задолго до вступления в ЕСв 1981 году; в конце концов, самим своим возникновением Греческое государство обязано Европе, а именно трем державам, определявшим политическую ситуацию на Балканах XIX века: Великобритании, Франции и России. Более того, на борьбу за независимость греков во многом подвигла европейская мысль Возрождения и Просвещения. Идеи зарубежных философов в покоренную турками страну принесла элита — люди, которые говорили по-гречески и при этом часто бывали в Европе, а иногда и жили за границей. Однако в Грецию проник не только бунтарский дух — в это же время сложилась культурная общность нации, а Европа признала, что греки бьются за правое дело.
Хотя жители будущей Греции пользовались одним и тем же языком все время, начиная с античности и до XIX века, говорили здесь все же не только на греческом, но и на славянских языках, на румынском, на албанском. Однако ни одна из этих многочисленных этнических групп не успела обрести единого национального и культурного самосознания — возможно, оттого, что и при римлянах, и во времена Византии, и под игом турок им неоднократно приходилось мигрировать. Вместо этнической общности у них возникла религиозная.
Впрочем, само понятие «национальное самосознание» возникло в Европе лишь в XIX веке; именно тогда синонимом нации стало государство. Жителям греческих территорий, исповедовавшим православие, стать нацией помогло и то, что современность вновь открыла Древнюю Грецию. Европейцы стремились обнаружить истоки собственной культуры — и, по выражению Константина Цукаласа, «европеизировали» античность[3]. Поэтому православные греки не просто стали независимы от Османской империи и получили легитимное национальное государство; они обрели еще и неоспоримую культурную общность, ведь их признали законными наследниками древних греков — если не по крови, то по духу. По словам Цукаласа, не следует забывать, что независимость Греции по большому счету обеспечило иностранное военное вмешательство, к которому, в свою очередь, привел романтический культ античности, свойственный европейцам: и в самой стране, и за рубежом Грецию снова воспринимали как фронт «геокультурной» борьбы европейской цивилизации против варваров.
Таким образом, у Греции и у остальной Европы в конечном итоге оказались общие корни. Но если европейцы ощущали Древнюю Грецию как часть своего культурного прошлого, то какие чувства испытывали к Европе греки? Ответ на этот вопрос вновь во многом определила история страны. Хотя политические связи с Европой после 1830 года оставались прочными (даже королевская династия Греции была родом из Западной Европы), с точки зрения идеологии и культуры страна все же находилась между Западом и Востоком и еще сто лет старалась расширить свои границы на севере и востоке. Это привело к «эллиноцентризму» и стремлению «вернуть утраченные территории», а значит, и к росту националистических настроений. Поворотным моментом стал 1922 год, когда греки потерпели поражение от турецкой армии в Малой Азии и отказались от политики экспансии. Неслучайно многие видные греческие интеллектуалы стали сознательно ориентироваться на Европу как раз после этого поражения. Первый призыв к культурному сближению с Европой прозвучал в 1929 году: в программном эссе «Свободный дух» — впоследствии признанном манифестом греческого литературного модернизма — прозаик и драматург Георгос Теотокас[4], до этого сам некоторое время поживший в Европе, открыто призвал молодых интеллектуалов отбросить замкнутое на себе «эллиноцентрическое» мировоззрение прошлых лет, причем не только в литературе, но и во всей культуре, — и устремить свой взор за рубеж, начать равный и свободный обмен идеями.
В самом деле, поколение 30-х, с которым обычно связывается возникновение греческого модернизма (и которое часто называют самым значительным в греческой литературе), оказалось тесно связано с Европой и европейской мыслью. Невзирая на многочисленные отличия отзарубежных образцов, греческий модернизм был в основе своей европейским — и по форме, и по содержанию, — ведь его сторонники учились в Европе и прекрасно разбирались в ее литературе и эстетике. Однако совпадение двух течений и оказалось скорее литературно-эстетическим, чем культурным: хотя греческие писатели пользовались теми же приемами, что и европейцы, умонастроения у них все же оставались совсем иными.
Впрочем, у некоторых интеллектуалов проевропейские идеи вызвали реакцию отторжения — они стали ратовать за то, чтобы перестроить греческую культуру на «эллиноцентрический» лад. Отсюда волна литературы националистического толка, особенно мощная в конце десятилетия, а точнее, после установления диктатуры Метаксаса[5] (1936-1941), когда национализм набрал силу и стал распространяться по всему континенту. В 40-е годы волна эта только увеличилась; интересно, что она затронула даже самого Теотокаса, до того, как нам уже известно, отрицавшего «эллиноцентризм».
После Второй мировой отношение к Европе стало в стране неоднозначным из-за внутриполитических сложностей, пришедшихся на первый период «холодной войны»: сначала гражданская война, затем борьба грекокиприотов за независимость от Британской короны и воссоединение с Грецией, а после этого — растущая политическая нестабильность, которая в 1967 году привела к власти «полковников». Идеологический и культурный маятник качался при этом то в сторону западничества, то в сторону национализма. Диктаторский режим, во-первых, изолировал страну от Европы и поощрял национализм, во-вторых, ввел жесткую цензуру и, в-третьих, заставил многих интеллектуалов-демократов бежать на Запад, особенно во Францию. После 1974 года именно эти люди вновь ввезли в Грецию европейскую мысль и стали определять культурный и политический климат страны. Среди них и уже цитировавшийся Константин Цукалас, и композитор Микис Теодоракис, и президент страны Константин Караманлис[6].
С тех пор культура Греции, очевидно, значительно изменилась: сейчас греки совсем не против того, чтобы быть частью Европы. Двадцать лет членства в ЕС и регулярная финансовая помощь Союза принесли политическую стабильность и экономический рост. Благодаря прогрессу жители страны довольны жизнью; у них сформировались привычки, обычные в обществе потребления: греки покупают модные товары, ищут информацию в Интернете и других международных СМИ, много путешествуют — причем не только по Европе — и часто учатся за рубежом. Новый стиль жизни, в свою очередь, укрепил ощущение «европейскости», ведь греки живут так же, как на Западе, — или, по крайней мере, им так кажется. Вместе с тем они отходят от традиционного, исконно греческого образа жизни. Георгос Хулиарас[7] пишет:
…[Как и в Западной Европе,] в Греции особенности одежды, кухни, городской среды, обстановки, повседневной жизни — вообще все уникальные признаки нашей культуры — стали стираться. <…> Совершенно очевидно, что в условиях глобализации культура теряет свою индивидуальность и сливается с другими из-за самих потребителей, которые хотят повысить уровень повседневной жизни. <…> Греки, испанцы, вообще все южноевропейцы — вся периферия в прямом смысле слова — и есть обыкновенно самые ревностные «западники», полагающие, что если они примут европейский образ жизни, то тем самым поднимутся в глазах других народов[8].
Для греков Европа — не противоположность родине, а ее продолжение, второй дом; ее культура им хорошо знакома, они наследники древних эллинов, заложивших основы этой цивилизации, и потому сами европейцы. Греки хотят быть с иностранцами на равных и когда сами едут за рубеж, и когда принимают в своей стране иммигрантов с Балкан и из бывшего СССР. Современный литературный критик Димосфенис Куртовик[9] замечает, что греческие писатели, судя по их произведениям, ощущают себя в равной степени греками, европейцами и гражданами мира, не находя в этой тройственности ни малейшего противоречия. И это отнюдь не идеология, а обобщение их собственного опыта. Они не «едут в Европу», как предыдущие поколения, потому что в их глазах Греция — не противоположность Европе; так же и создать героя-космополита для них вовсе не значит предать национальные идеалы. Для писателя путешествия персонажей — это не пустое обезьянничанье, не повод поразить читателя рассказом о заграничной жизни и не уступка зарубежным вкусам; напротив, судя по впечатлениям героев, попавших в чужую страну, они воспринимают «других» не как обычные туристы, а много глубже.
Однако встает вопрос: какую же культуру греки перенимают и осваивают? Европейскую — то есть воззрения, мысли и образ жизни, присущие в наши дни крупнейшим европейским странам, — или глобальную, в первую очередь американскую, которая в свою очередь понемногу стирает уникальные черты Европы?
На этот вопрос ответить нелегко, но затронутая тема и не располагает к простым ответам. Впрочем, есть мнение, что все отклонения от традиционных европейских ценностей, спровоцированные глобализацией, в конечном итоге коренятся в самой Европе. Да, в мире возникли новые финансовые и политические центры, в первую очередь Америка; да, с развитием глобализации Европа будто бы отошла на второй план; но все это не умаляет значения Старого Света, ведь сама идеология капитализма зародилась именно здесь. Поэтому западные ценности, западные политические и социальные модели до сих пор задают тон в мировой экономике, хотя и Европа, и даже Америка постепенно теряют влияние.
Еще одна серьезная проблема — пропасть между европейской «высокой» и американской «массовой» культурами. К тому же последняя шаг за шагом вытесняет первую; причина этого кроется, во-первых, в превосходстве Америки над Европой: экономическом, политическом, военном, а во-вторых, в том, что Новый Свет имеет выход на больше рынков сбыта, чем Старый. Однако грекам, а возможно, и другим европейцам, нелегко отделить американское начало от европейского. Для многих греков все, что не принадлежит их собственной традиции, автоматически становится «западным», а «Запад» включает в себя и Америку. В этом смысле Греция вынуждена впитывать «западную» культуру, но при этом не может уловить в ней ни новейшие отклонения от традиционно-европейского, ни привнесенные глобализацией частицы иных культур.
Глобализация и культура
Не утихают дискуссии о причинах, сущности и результатах глобализации. Не вдаваясь в подробности, обратим внимание на ее повседневные проявления: во всем мире люди (по крайней мере, в пределах соответствующих слоев общества) потребляют одни и те же продукты, получают информацию из одних и тех же источников, имеют схожие представления о счастье и горе, страдают от одних и тех же болезней, едят одинаковую пищу и выбирают похожие развлечения.
Глобализацию вызвали не «имперские» амбиции какой-либо одной страны, скажем, Америки, хотя источник глобализационной волны лежит именно там. Современное государство, детище эпохи модерна и следствие идеи национального самоопределения, стало изживать себя еще в 1945 году. В период «холодной войны» оно ослабло еще больше; Европа оказалась между двух полюсов — не столько идеологически, сколько территориально. Но смертельный удар старому государству нанесли транснациональные корпорации; в эру постмодерна они и создали феномен глобализации. На смену компаниям, производившим и распределявшим продукцию внутри одной страны, пришли корпорации, капитал которых не ограничен государственными границами. Они сосредоточили в своих руках значительную власть и капитал и стали важнейшими игроками на международной арене.
В связи с этим изменились и общество, и культура. Теперь работника в любой момент могут отправить в чужую страну, где ему придется как-то обжиться. Поэтому и сами эти работники, и общества, в которые их вбрасывают, должны следовать некоей стандартизованной модели поведения; образ жизни должен стать общим для всех. Эта новая модель человеческих отношений — по сути комбинация разнородных элементов, частиц многих традиций; однако все эти элементы, попав в круговорот коммерции и превратившись в модные товары на глобальном рынке, уже в какой-то степени истерлись. Кроме того, в создании общей стандартной культуры все возрастающую роль играют развлечения: международные корпорации производят культурную продукцию (фильмы и телепрограммы, книги и журналы, музыку и пьесы), которая не только развлекает зрителей и читателей по всему миру, но и стирает немногие оставшиеся различия между этими зрителями.
Обратный эффект унификации тоже налицо: все заметнее становится движение за возврат к истокам. Хорошо известно, что в историческую эпоху модерна сильные национальные государства подавляли отдельные этнические культуры, чтобы укрепить единство нации; для такого государства было жизненно важным, чтобы всех граждан без исключения объединяли общие культура и идеология. В эпоху постмодерна, наоборот, такое же значение приобретают особенности языка, культуры, религии, антропологии. По мере того как традиционные национальные государства уступают власть межнациональным объединениям, унификацию сменяет полифония. Современность поощряет все местное, аборигенное, внушая носителям местных культур ощущение свободы и равноправия с прочими нациями, — но одновременно глобализация превращает аборигенность в товар и выставляет ее на всемирном рынке. Выгода от этого двояка: во-первых, экзотика приносит доход, а во-вторых, легче ужать ее до рамок, дозволенных стандартизацией.
Метаморфоза греческой литературы
Современная Греция, безусловно, страна полностью постмодернистская; глобализация затронула все без исключения сферы ее жизни. Пример тому — процитированная выше редакторская колонка «Яблока». Никос Музелис[10] пишет, что в Греции наблюдаются «очевидные признаки постмодерна… на уровне культуры: молодежь совершенно аполитична, ей присущ индивидуализм и привычен потребительский образ жизни, но в то же время она возвращается к православной вере (апофатическое богословие которой удивительно схоже с постмодернистской мыслью)». Первые две тенденции — аполитичность и индивидуализм — присущи и литературе Греции в последние годы, причем в этом она не только следует за жизнью, но и сама задает ориентиры.
Димитрис Тзиовас[11] утверждает: Греция становится индивидуалистическим обществом, где благосостояние и счастье одного становятся важнее интересов всех. Этот поворот в сознании произошел в Европе в эпоху Возрождения, а в Греции осуществляется на наших глазах. Тзиовас считает, что причина этого не только в ослаблении национального государства; кроме того, теряют вес политики левого толка, которые идеализировали коллектив и внушали людям «чувство ответственности перед обществом — главнейший принцип стабильного сосуществования и идеологического консенсуса».
В истории современной греческой литературы поколения политизированных и аполитичных писателей чередовались: 40-е и 50-е были временем идеологизированной литературы (в соответствии с периодизацией греческого литературоведа Элисавет Котзиа, это произведения «первого послевоенного поколения»: Стратиса Циркаса, Димитриса Хатзиса, Андреаса Франгиаса и др.)[12]; в 60-е «второе послевоенное поколение» (например, Георгос Иоанну, Танасис Вальтинос, Христофорос Милионис)[13] отказалось от идеологии; а под властью «полковников» литература порой предпочитала молчать — ведь в знак несогласия с режимом многие просто перестали писать. Наконец, в книгах, созданных уже после падения диктатуры, политика воспринимается через призму личного опыта, а события в жизни целой страны подаются с субъективной точки зрения. Лучший пример нового отношения к политике — программный роман Ариса Александру[14] «Коробка» (1975), в котором автор подвергает сомнению все возможные идеологии. Этим мировоззрением проникнуто и творчество «первого поколения после диктатуры»: Димитриса Нолласа, Георгоса Ятроманолакиса, Маро Дуки[15].
Писатели последней четверти ХХ века обращаются к разобщенной читательской аудитории. Адресаты произведения индивидуализированы, у них различные культурные и религиозные установки; на смену консенсусу пришло противоборство мнений. В этих условиях греческие романисты стали описывать исключительно частную жизнь, либо убрав из круга тем политику, либо отводя ей крайне незавидную роль. Поэтому обычно сюжет современных произведений греческой литературы строится вокруг какой-либо частной проблемы; события касаются отдельного человека или одной семьи, а не большого коллектива. Для нынешних писателей счастье и благополучие личности несоизмеримо важнее коллективных идеалов. Даже описывая свои родные места, «малую родину», автор теперь не ставит себе цель показать общность: он лишь рисует то, что знакомо ему и читателям. К тому же авторы дозируют местный колорит по-разному: у молодых его меньше, поскольку в их творчестве заметнее влияние космополитической культуры (будь то музыка, кухня, привычки и т. п.). Примером тому могут служить многие произведения 80-х и 90-х: книги Димитриса Нолласа, Нени Эфтимиади и Алексиса Стаматиса, а также известный роман Иоанны Каристиани[16] «Маленькая Англия» (1997). Большинство этих романов написано в традиционной манере.
Литература Греции не в первый раз обращается к частной жизни обычных людей; похожая тенденция наблюдается и в творчестве писателей межвоенных поколений. Однако, как тонко заметила Элисавет Котзиа, разница между этими поколениями и нашими современниками состоит в том, что те руководствовались некоей моральной ответственностью перед обществом, Богом или перед последними вопросами добра и зла, а писатели наших дней не осознают, что у них есть «цель, долг и предназначение».
Впрочем, дело не в одном только чувстве долга; разительно изменились писательская техника и манера обращаться с языком. Как мы уже знаем, межвоенные поколения познакомили Грецию с модернизмом, причем временами они заходили в своих формальных экспериментах так далеко, что произведения их были просто непонятны широкому читателю. Однако хотя схожие методы использовали и авторы 60-х — например, Стратис Циркас и Мельпо Аксиоти[17], — основной тон в литературном процессе послевоенных лет задавал реализм, вытеснивший модернистское письмо. Конечно, он никуда не исчез, но после 1974 года литература становится полистилевой и соединяет в себе уже известные черты модернизма и новейшие приемы постмодернизма; для нее теперь характерны и синтез жанров, и пародия, и стилизация. Кроме того, теперь в ней все чаще встречается повествование от первого лица (что, в свою очередь, связано с субъективной манерой повествования и автобиографичными сюжетами), расстояние между автором и персонажем становится все меньше, все более дробится линейное время повествования, а действие все чаще происходит в несуществующей стране. Язык также претерпел изменения: на смену прихотливой прозе модернистов пришли сухой деловой репортаж и обыденная устная речь, в которой перемешаны разговорные словечки, социолекты и диалекты. Наконец, современные авторы нередко вставляют в греческий текст английские слова и выражения (записанные иногда латиницей, иногда греческими буквами).
Изменился и антураж, особенно в 90-е: теперь место действия уже не Греция, а некая космополитичная среда. В этом литература наших дней и 20-30-х годов будто бы близки друг другу, но сходство это поверхностное: до Второй мировой жизнь за рубежом описывали — причем ради одной только экзотики — лишь писатели из высшего общества, которым поездки за границу были по карману. Напротив, в наши дни путешествия в пределах глобализованного мира — как настоящие поездки в дальние страны, так и «виртуальные» странствия по просторам Интернета — доступны и привычны уже почти всем грекам, независимо от положения в обществе. Многочисленные романы на эту тему убеждают нас, что «эллинство» не тяготит греков. Они ездят за границу, изучают мировую прессу, а в странах Европейского Союза (а может быть, и не только) то и дело слышат максиму «Греция — часть Европы». Вследствие чего им — если судить по литературе — в равной мере свойственны и явная космополитичность, и собственно «греческость», которая, однако, не мешает понимать «других».
Взгляд современного греческого писателя направлен не только в стороны, за границы его родины, но и в глубину ее прошлого. Отсюда две разновидности романа. Первая в качестве общественно-политического фона, на котором действуют герои и развивается сюжет, использует тот или иной исторический период (не всегда отмеченный некими судьбоносными событиями). Вторая представляет собой художественную биографию более или менее известного исторического лица. Характерно, что современные авторы смотрят на прошлое с точки зрения современной идеологии. В то время как собственно историю все чаще приравнивают к историографии, нынешние авторы, пишущие о старине, как кажется, прекрасно осознают, что их творчество по своей природе субъективно. В большинстве романов этого направления, несмотря на попытки авторов изобразить прошлое максимально достоверно, снимаются традиционные идеологические и культурные дихотомии: мусульманство и христианство, левые и правые, греки и варвары, мужское и женское. Таким образом, в литературе нового поколения происходит переоценка недавнего прошлого Греции; если исходить из такой логики, уже сама эта переоценка свидетельствует о том, что историю творит точка зрения.
Наконец, стóит отдельно упомянуть беспрецедентный рост числа женщин-писателей в последние годы. С одной стороны, с 1980 года в Греции начался настоящий издательский бум, и количество публикуемой художественной литературы непрерывно увеличивается, так что женщинам стало легче напечататься; с другой стороны, они составляют в наши дни большинство и среди читателей, так как сейчас им стало легче получить образование и стать финансово независимыми, и даже свободного времени у них больше, чем у мужчин. Вследствие чего писательницы осознают, что их аудитория скорее женская, чем мужская, и потому выбирают определенные темы: например, женской аудитории наверняка интереснее читать о семейной жизни или о любви. Однако вне зависимости от авторского замысла «женское письмо» во всем мире обыкновенно более субъективно и личностно, чем мужское, и, согласно уже упоминавшемуся Д. Тзиовасу, в последнее время субъективная манера письма все больше распространяется в Греции как раз благодаря женщинам-писательницам.