Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2008
Перевод Анна Ямпольская
Манифестфутуризма (1914)[1]
«У Бога нет ни тела, ни рук, ни ног, это бестелесный и чистый дух».
И все же тем, кто хотел явить людям образ творца Вселенной, приходилось пользоваться образом человека, показывать нам Его в человеческом обличье. Получался огромный человечище — или обнаженный, с телом и мускулами, как у циклопа, или облаченный в великолепный пеплум, в сандалиях, с пышными шевелюрой и бородой. Гигантский указательный палец грозно воздет: свет или тьма, жизнь или смерть.
Если вы, коли уж вашей голове так проще, предпочитаете изображать этот высший и бесконечный дух в виде человека, то почему именно человека «великого», раз уж вам, хочешь не хочешь, придется обозначить границы этого величия? По части величия вам все равно не сравняться с Ним, так что представьте-ка лучше человека, похожего на вас, — и не лезьте из кожи вон. Отчего непременно пеплум, а не фрак? Отчего котурны, а не обыкновенные мокасины? Да оттого, что придумать серьезный и, так сказать, великий образ куда проще, чем выдумать образ веселый и относительно малый. Но ведь вам надлежит открыть Его дух, а не тело, которого и вовсе нет, — вот и представляйте Его себе как угодно.
Представь я его человеком, Он был бы не больше и не меньше меня. Человечек обыкновенного среднего роста, обыкновенного среднего возраста, обыкновенного среднего сложения, удивляет в котором одно — я смотрю на него нерешительно и испуганно, а Он глядит на меня и хохочет до упаду. Его круглая физиономия божественно смеется, словно подожженная бесконечным и вечным смехом. Его круглый животик трясется, трясется от радости. Отчего этот дух должен быть воплощением совершенной серьезности, а не веселья? Я-то вижу в Его божественной глотке средоточие всей Вселенной — вечный смеховой двигатель. Поверьте, Он творил не ради какой-то трагической, или меланхолической, или ностальгической цели. Он творил, потому что это Его развлекало. Вы вот трудитесь, чтобы вы и ваши дети хорошо питались, а не для того, чтобы всем вместе сидеть и зевать от голода. Он же трудился, чтобы питать свою радость и чтобы делиться ею с теми своими созданиями, которые этого достойны. Усвойте раз и навсегда: чтобы все могли развлекаться, да еще вечно, нужны забавные и вечные зрелища!
Как вы могли подумать, что Он взялся бы за сотворение мира, будь это скучно? Как такая безмерная сила могла создать нечто, лишенное жизни и радости? Расстаньтесь же с вашей серьезностью, если вы хотите хоть что-то узнать о Нем и Его творении, особенно о той мельчайшей части творения, которая связана с нами, — о нашей Земле. Возможно, Солнце — Его любимая игрушка, мяч, который хочется бесконечно долго гонять. Луна — потешное зеркало с покрытой выпуклостями светлой поверхностью, чтобы Он глядел на свои забавные отражения. И наша Земля тоже одна из Его игрушек, устроенная вот как: это поле, разделенное плотной стеной крыжовника, боярышника, терновника и колючек. Человека Он поместил по одну сторону и сказал ему: преодолей ограду, за ней тебя ждут радость, простор, жизнь для избранных; ты будешь вместе с немногими смельчаками, которые, как и ты, справятся с препятствием. Ты будешь смеяться над горем лентяев, малодушных, трусов, упавших, побежденных.
С самого начала большинство людей так и осталось за оградой, причитая и пытаясь оценить на глазок толщину темной стены терновника, измерить ее высоту, длину, ширину, разглядеть, где спрятаны острые шипы, пересчитать их, отыскать проход, которого нет, сообразить что да как — вместо того, чтобы смело броситься в самую чащу. Некоторые застревают в зарослях и не могут двинуться ни взад ни вперед. Они предпочитают жить с занозой в глазу, чем рисковать тем, что наткнутся на новые шипы. Они отчаянно вопят, и их стенания все больше обескураживают тех, кто еще не пробрался в эту стену. Те же немногие, что уже живут, смеясь, под защитой своего владыки — который находится в центре всего и смеется громче всех, наблюдая за происходящим, — просто лопаются от смеха и хватаются за живот, чтобы не надорваться от радости.
Жалобы толпящихся за оградой только подбрасывают дров в костер тех, что веселятся. Слыша отчаянные вопли застрявших в кустарнике, они прыгают от восторга. Вот такая это игра.
Тот, кто смело пройдет сквозь стену человеческой боли, насладится божественным зрелищем: узрит своего Господа. Уподобится Ему, когда пересечет чистилище из терновника, которое тот устроил, дабы порадоваться самому и поделиться радостью с избранными своими, — Ему, кто телом человек, но человек совершенный, на чьем радующемся теле нет ни единого шрама боли.
Люди, вы не были созданы для страданий; ничто не творилось Им в час печали и ради печали, все создано ради вечного веселья. Боль проходит (вы сами своим страхом вечно длите ее существование), радость же — бесконечна. Вот истинный первородный грех, вот единственная купель. Трусы! Малодушные! Лентяи! Колеблющиеся! Медлительные! Пройдите сквозь ограду! Как поверхностно вы судите, если полагаете, что в том, что вы привыкли считать серьезным, есть глубина! Превосходство человека над остальными животными в том, что он один наделен божественной привилегией смеха. Звери никогда не смогут общаться с Богом. Мы же хоть и можем услышать плач и жалобы маленькой жалкой мыши, но кто из нас слышал, как во все горло хохочет какой-нибудь зверь?
Смех (радость) гораздо глубже плача (боли). ведь даже новорожденный, еще ни к чему не пригодный человек прекрасно умеет бесконечно долго лить слезы. Лишь повзрослев, он позволит себе роскошь смеяться по-настоящему весело.
Пора привыкать смеяться над всем, о чем нынче плачут, чтобы становиться глубже и глубже. Человека можно воспринимать всерьез, только когда он смеется. Тогда мы становимся серьезными от восхищения, или зависти, или тщеславия. То, что называют человеческим горем, — не что иное как горячая и плотная радость, снаружи покрытая пленкой застывших серых слез. Сорвите эту пленку — вы обнаружите счастье.
До чего надоел романтический взгляд на людские несчастья: безобразное тело, болезни, страдания, нищету, старость, природные катаклизмы, голод. В них видели беды, о которых надлежит горько рыдать. Вглядитесь в них повнимательнее и узрите в их глубине живые источники веселья. Запомните раз и навсегда: Он ничего не создавал в состоянии меланхолии. Ничто в глубине своей не печально, все исполнено радости.
Однажды Природа, старая приверженка академизма в искусстве, разлила по своей картине тысячи трепещущих оттенков света и цвета, разбросала восходы и закаты, тысячи переливов зеленого и голубого. «Вот! — сказала она в конце, отворяя двери своей мастерской слепцу. — Заходи и смотри!» По-вашему, она настолько глупа, что поступила бы так, не будь это забавно?
Для нас слепой — это олицетворение глубины, привилегии обладания полным зрением. В нем заключена радость всех оттенков света и всех красок. Если вы глядите на него с жалостью, вы просто безмозглые дураки. Смейтесь ему в лицо, этому баловню судьбы! Для этого природа и явила его вам. Вы еще испытываете к нему сочувствие? Он вас не увидит. Вам еще страшно? Но как раз он — единственный, кто не сможет с вами подраться.
Природа явила вам горбуна, чтобы вы смеялись ему вослед. В его горбатой спине она сокрыла источник его веселья. Поэту-горбуну, всю жизнь поющему скорбные песни, никогда не стать личностью глубокой, он так и останется самым мелкотравчатым на земле. Так и будет рыдать над собой и своим горбом — как ребенок, которого напугали, сказав «У-у-у!», после того, как он похитил у нас ларец с сокровищами и взвалил его себе на спину, так и не сумев открыть.
Чем больше смеха способен человек извлечь из своего горя и боли, тем он глубже.
Смеяться от души может только тот, кто прежде вдоволь покопался в человеческом горе. Тот, кто смеется просто так или пользуется поводами для радости, выисканными другими людьми, — лентяй или неумеха. Он смеется непроизвольно, будто ему щекочут шею. И подобен тому, кто, глядя, как другие едят, надеется, что сам перестанет испытывать голод. Такими и были до сегодняшнего дня изобразительные искусства, театр, литература. Они плавали на поверхности людского горя, пользовались радостью, добытой другими, показывали ее нам, не объясняя, как до нее добраться. Монолог Гамлета, ревность Отелло, безумие Лира, гнев Ореста, смерть Маргариты Готье, жалобы Освальда[2] — у умного зрителя они должны вызывать лишь оглушительный смех.
Взгляните смерти в лицо, и вы не перестанете смеяться до конца своей жизни. Я утверждаю, что человек плачущий и человек умирающий — главные источники людского веселья.
Наших детей мы должны учить смеху — неуемному, неуместному смеху, смелости громко смеяться, когда заблагорассудится, привычке заглядывать в область всех призраков, всех мрачных и печальных теней детства, умению использовать эти тени себе на радость.
Чтобы развить этот дух исследования людского горя, мы будем с ранних лет подвергать детей несложным испытаниям. Мы будем давать им обучающие игрушки: кукол, изображающих горбунов, слепцов, больных гангреной, проказой и сифилисом. Пусть эти механические куклы плачут, кричат, стенают; пусть страдают от эпилепсии, чумы, холеры, ран, геморроя, триппера, безумия; пусть теряют сознание, хрипят, умирают. А учительница наших детей пусть будет больна водянкой и слоновой болезнью или окажется тощей грымзой с длинной жирафьей шеей. Таких учительниц будут чередовать, не предупреждая заранее школьников, потом сталкивать друг с другом, доводить до слез, до того, что они начнут таскать друг друга за волосы, щипаться, вскрикивать на разные голоса с самым скорбным видом «Ай!» да «Ой!»
Пусть у детей будет маленький рахитичный учитель-горбун, а второй учитель — гигант, над чьей губой еще не пробился первый пушок, с тихим рыдающим голоском, дребезжащим, как стеклянная нить. Второй будет лупить первого или браниться загробным голосом, а первый, горбун, — щипать другого за коленку. Пусть сталкиваются и чередуются разные типы; пусть они плачут, гоняются друг за другом, повторяя на все лады «Ай!» да «Ой!»; пусть отдают Богу душу.
Учителя будут входить в класс, всякий раз прибегая к новым ухищрениям. Однажды утром учитель появится с повязкой на лице, будто у него болят зубы. На другой день у него раздуется щека, словно его отдубасили. Сняв шляпу, он покажет на сверкающем лысиной черепе красную шишку размером с яблоко, живописные фурункулы, бубоны и бинты. Пристально взглянув на учеников, он примется расхаживать по классу — серьезный, рассерженный, печальный, грустный, романтичный, глупо влюбленный в больную водянкой учительницу или безответно влюбленный в жирафиху. Пусть учитель будет хромым, или косым, или кривым, или неопрятным. А платить этим учителям будут соответственно степени их природного уродства.
Чтобы приучить учеников искренне потешаться над всеми так называемыми серьезными вещами, учителя должны обладать особыми талантами и умением влиять на юные сердца и неопытные умы.
Больная водянкой трижды шумно выдохнет и замертво рухнет на стул. Тощая грымза с жирафьей шеей умрет, как саранча: свалится у стены ногами вверх, проскакав до того взад и вперед через весь класс. Немало часов будет отведено на обучение мастерству корчить рожи, рыдать то так, то сяк, причитать на все голоса. На школьном дворе понарошку устроят похороны. Когда покойники получат последнее благословение, гробы откроют, и там окажутся сладости и игрушки для самых маленьких. А может оттуда выскочат сотни мышей — сначала белых, потом серых, потом черных. Найдется, впрочем, и труп: для старших — из песочного теста, для малышей — из шоколада. Весело толкаясь, дети будут отламывать от него кусочки. А для самых старших гроб устрашающе взмоет в воздух, или его крышка приподнимется и из-под нее покажется нос, который тут же вытянется метра на два.
Самых отсталых, безнадежно склонных к меланхолии, неспособных ни на миллиметр проникнуть в глубь вещей, тех, кто смеется редко и неумело — одним словом, дураков, — грядущие поколения сперва будут заботливо лечить, проводить с ними индивидуальные занятия, пробовать всевозможные средства, чтобы развить их. Затем их начнут изгонять, запирать в особых приютах, где будут расти и жить несчастные серьезные люди.
Смерть близких и их страдания подарят вам мгновения самой большой радости. Задумайтесь: в эти минуты они добираются до истины и сообщают вам, как глубоко она скрыта. Становясь их отражением, вы убережете истину от боли. Полагаю, что даже самый несчастный идиот, всю жизнь смотревший на все чужими глазами, вспомнит в такие мгновения пыхтенье больной водянкой учительницы, конвульсии жирафихи, вой, крики и кривлянье своих учителей и тому подобное. Вспомнит похороны с улепетывающими мышами, вспомнит покойника, который раздувался, раздувался — да как полетит в небеса! Или те похороны, на которых он полакомился нежным пальчиком из песочного теста или глазом из карамели. О, вакханалии будущих похорон! Возвращения с кладбища — новые карнавалы; представления в больницах — театр грядущих поколений! Представьте, как будем счастливы и мы сами, и наши больные, привыкшие видеть вокруг себя лица, омраченные смертной мукой, когда перед ними предстанут рассевшиеся на специальных скамьях для зрителей горбатые, кривые, косые, усыпанные бубонами дамы в декольте, глядящие на них в лорнет, и элегантные юноши — шелудивые, безносые, горбатые, кривые, — которые будут смотреть на больных и корчиться от смеха. Разве больные не почувствуют себя хозяевами радости, запрятанной в глубине их собственной плоти? Вся надежда на правильное воспитание юношества. Поэтому мы должны бороться против воспитания ошибочного и дурного. Долой уважение к другим, пристойное поведение, стройные тела, красоту, молодость, богатство и свободу! Иными словами, мы докопаемся до глубины всех этих вещей и обнаружим их суть, истину.
Смеяться, когда хочется, когда наш разум, наш самый глубинный инстинкт говорит нам, что мы имеем на это право, развивать эту способность — единственное божественное свойство человека. Я видел, как молодые люди, а еще больше дети не могли сдержать смех при известии о несчастии, поразившем их семью или друзей. И если кто-то посмел упрекнуть этого юного гения, сбив его с пути истинного, по которому он инстинктивно делал первые шаги, — пусть для такого критикана воздвигнут гильотину, ибо радостное зрелище Вселенной не для его глаз.
Я утверждаю, что и в нынешней ситуации, когда человеческое сознание, сбитое с пути дурным воспитанием, перевернулось с ног на голову, даже самый серьезный, самый зрелый человек, преодолевший невероятные жизненные невзгоды, если ему не захочется подставить кому-то подножку и если он и впрямь ее не подставит, — не достоин победы. Отныне вся наша жизнь будет нескончаемой чередой подножек.
Юноши, пусть ваша подруга будет горбатой, слепой, кривой, лысой, глухой, косой, беззубой, вонючей; пусть машет руками, как обезьяна, и тараторит, как попугай… Именно такие создания — единственные, кто уже полностью использовал заложенный в них запас счастья. Не замирайте, глядя на красоту возлюбленной, если, к несчастью, вы находите ее красивой. Вглядитесь поглубже, и вы обнаружите уродство. Не плывите, разнежившись, на волнах ее духов, иначе в один прекрасный день вас ошеломит резкая вонь, которая и есть глубинная правда обожаемой вами плоти, в одно мгновение разрушив ваши хрупкие мечты и сделав вас узником горя. Не медлите, стараясь удержать краткий миг ее и вашей молодости, иначе вы так и будете захлебываться в море людской боли. Загляните вглубь — и вы увидите старость, ту истину, которая в противном случае останется скрытой от вас в пору, когда вы сами будете обладать ею, а потом вас охватит тоска. Не останавливайтесь перед безобразным, дряхлым — каково бы оно ни было. У него, в отличие от красоты и молодости, нет предела; оно бесконечно.
Уверяю вас, что с куда большим удовольствием будете вы наблюдать за состязанием трех старых кляч, чем за забегом трех великолепных чистокровных скакунов. В чистокровном скакуне уже заключена кляча, в которую он со временем превратится: ищите ее, найдите, не задерживайте взгляд на линиях, отмеченных мимолетной красотой. С радостью думайте о его — и вашей — старости. Дно старости — это глубина всей вашей жизни.
Вы познáете радость творения нового существа. Подумайте, как прекрасно видеть вокруг себя толпу маленьких горбунов, слепых, карликов, хромоножек — божественных созданий, познающих радость. Вместо того чтобы надевать на свою подругу парик, побрейте ей голову до блеска, если она еще не совсем облысела, а если еще не полностью скрючилась, привяжите ей горб.
Пусть вся мебель в вашем доме придет в негодность; пусть стулья, кровати и столики шатаются, опрокидываются, ломаются. Купив новые ботинки, постарайтесь вообразить их себе стоптанными и рваными, а когда они начнут разваливаться, упаси вас бог утешаться тем, что они будто бы еще прилично выглядят, — тогда вам конец. Мысленно разломайте или разрубите на куски всю вашу мебель, порвите мысленно вашу одежду и обувь. Позаботьтесь о том, чтобы хотя бы один из ваших детей был горбуном, научитесь видеть калеку в самом здоровом сыне, старую охрипшую ведьму — в девице с голосом нежным, как пенье соловья. Учитесь смотреть глубже, вглядывайтесь в старость.
Приидите! Приидите! Новые герои, новые гении смеха, приидите в наши раскрытые объятия, прильните к нашим губам — смеющимся, смеющимся, смеющимся — вырвитесь из колючих зарослей человеческой боли.
ВЫВОДЫ
Мы, футуристы, хотим излечить латинские народы, и в первую очередь наш, от сознательной Боли, от недуга приверженности прошлому, усугубленного хроническим романтизмом, чудовищной чувствительностью и жалким сентиментализмом, которые являются бичом для всех итальянцев. Поэтому мы будем систематически делать следующее.
1. Уничтожать призраки — романтический, навязчивый и болезненный — так называемых серьезных вещей: отыскивать в них смешное и использовать его, опираясь на науку, искусство и школу.
2. Бороться с физическими и моральными страданиями, пародируя их. Показывать детям как можно больше гримас, рож, учить их стонать, ныть, выть — дабы уберечь впредь от уже приевшихся им слез и рыданий.
3. Развенчивать все виды боли и горя — проникая внутрь них, рассматривая их со всех сторон, беспристрастно расчленяя на мельчайшие части.
4. Не застывать на месте во мраке боли, а преодолевать ее одним прыжком, чтобы оказаться в сиянии смеха.
5. С юности пестовать в себе тягу к старости, чтобы нас не тревожил сперва ее призрак, а потом — призрак молодости, насладиться которой мы не сумели.
6. Заменять благовония зловониями. Если наполнить танцзал ароматом свежих роз, вы потом вспомните об этом разве что с мимолетной улыбкой. Наводните его более глубоким ароматом дерьма (запахом глубин человеческого организма, которые мы по глупости отвергаем), и вы будете долго вспоминать об этом с весельем и радостью. Вы, срывающие у цветов их верхушки, их лепестки, как же вы поверхностны! Они-то для своего счастья просят у вас то, что скрыто в потаенных глубинах вашего тела, самую зрелую вашу часть, а значит, эти существа куда более глубоки, чем вы.
7. Извлекать из конвульсий и контрастов боли слагаемые нового смеха.
8. Переделывать больницы в места развлечений: устраивать веселые вечерние чаепития и кафешантанные представления, приглашать клоунов. Обязывать больных носить забавные костюмы, гримировать их как актеров, чтобы поддерживать постоянное веселье. Посетителям будет дозволено заходить в больничные палаты только после того, как они заглянут в специальный институт мерзости и безобразия, где их украсят огромными прыщавыми носами, повязками на несуществующих ранах и прочим.
9. Превращать похороны в шествия масок под водительством юмориста, умеющего обыгрывать все гротескные стороны горя. Модернизировать кладбища, и сделать их комфортабельными, открыв там буфеты, бары, катки, американские горки, турецкие бани и спортзалы. Днем устраивать пикники, ночью — балы-маскарады.
10. Не смеяться при виде смеющегося человека (это бессмысленный плагиат), а учиться смеяться, глядя на того, кто плачет. Устраивать в моргах кружки и клубы по интересам, придумывать эпитафии с каламбурами и игрой слов. Развивать полезный здоровый инстинкт, заставляющий нас смеяться, когда кто-то поскользнется и упадет; не помогать ему, а ждать, пока он сам поднимется и расхохочется, заразившись нашим весельем.
11. Извлекать все новый плодотворный комизм из обычной мешанины землетрясений, наводнений, пожаров и тому подобного.
12. Преобразовывать сумасшедшие дома в школы для перевоспитания новых поколений.