Вступление Евгения Солоновича
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2008
Перевод Евгений Солонович
Лудовико Ариосто[1]
«Неистовый Орланд», величайший образец литературы Высокого Возрождения, поставил имя Ариосто (1474-1533) в один ряд с именами Данте, Петрарки и Боккаччо. Свое сочинение поэт посвятил кардиналу Ипполиту из рода герцогов д’Эсте, происшедшего от союза воспетых в «Неистовом Орланде» Руджера (Руджеро) и бесстрашной воительницы Брадаманты (должность, в которой Ариосто был принят в 1503 году на службу к кардиналу, называлась «Кардинала Ипполита слуга и сотрапезник»). За строками тривиального прозаического посвящения, занявшего подобающее жанру место сразу после заглавия поэмы, последовало посвящение в стихах (Песнь первая, окт. 3-4):
Сын Эрколе, дней наших украшенье,
Прими, благословенный Ипполит,
Покорного слуги преподношенье,
Дар, что из слов всего лишь состоит.
Пусть хоть отчасти это посвященье
Мою неблагодарность умалит.
Смущенный данью скромною своею,
Все, что могу, дарю, все, что имею.
В числе других, венчаемых хвалой,
Хочу, повествование построив,
Назвать Руджера — древний корень твой
И прадедов, героя из героев.
Он пред тобой предстанет, как живой,
Когда, меня вниманьем удостоив
И важным думам передышку дав,
Найдешь ты время для моих октав.
Публикуемый эпизод поэмы известен под названием «Остров Альчины» и наряду с условными названиями других эпизодов позволяет лучше ориентироваться в многосюжетном сочинении Ариосто, населенном большим количеством персонажей, одни из которых играют в сорока шести песнях «Неистового Орланда» не менее важную роль, чем заглавный герой, другие упоминаются вскользь не столько для полноты фантастической картины, сколько для придания ей правдоподобия. На остров, отнятый злой волшебницей Альчиной у своей сестры Логистиллы, Руджер прилетает на крылатом коне гиппогрифе и, узнав от Астольфа, сына английского короля — союзника Карла Великого в его войне с сарацинами, о коварстве Альчины, превратившей знатного паладина в дерево, готов поспешить на помощь законной владелице острова.
Октавы 35-36 вызывают в памяти стихотворение Мандельштама «Ариост», его первые строки:
Во всей Италии приятнейший, умнейший,
Любезный Ариост немножечко охрип:
Он наслаждается перечисленьем рыб…
«Ариост» существует в двух вариантах: первый, написанный в мае 1933 года в Крыму, Мандельштам, считавший рукопись стихотворения утраченной, воссоздал по памяти (отсюда разночтения между двумя текстами) два года спустя в Воронеже, где находился тогда в ссылке. Интересно, что в воронежском варианте история феи Альчины, на голос которой к берегу сплывались рыбы, тюлени и даже киты, нашла отражение в строфе, обращенной к автору «Неистового Орланда», и лишний раз показала, каким внимательным читателем самого значительного произведения итальянского Ренессанса был русский поэт:
Любезный Ариост, посольская лиса,
Цветущий папоротник, парусник, столетник,
Ты слушал на луне овсянок голоса,
А при дворе у рыб — ученый был советник.
В предыдущем «итальянском» номере журнала (1994, № 4) были напечатаны фрагменты двух песней «Неистового Орланда» с предисловием ныне покойного выдающегося итальяниста Р. И. Хлодовского. Его памяти я посвящаю эту публикацию.
17
Руджер, который духом несгибаем,
Собою по обычаю владел,
Однако вовсе мы не утверждаем,
Что внутренне он не похолодел.
Все дальше от Европы увлекаем,
Уже давно он памятный предел
В полете скором позади оставил,
Что мореходам Геркулес поставил.
18
Столь быстро гиппогриф его несет,
Огромная диковинная птица,
Что стрел носитель огненных, и тот
Проворнее по воздуху не мчится.
Пернатой твари ни одной полет
С полетом гиппогрифа не сравнится:
Стремительней намного не должны
Лететь к земле перуны с вышины.
19
Неблизким оказался путь, покрытый
По воздуху, и, крылья натрудив,
Стал медленно, полетом долгим сытый,
Над островом снижаться гиппогриф,
Напоминавшим остров, знаменитый
Тем, что туда, под морем путь свершив,
Бежала Аретуза от Алфея,
Спастись надежду тщетную лелея.
20
Он мест не видел краше никогда,
В какую только даль ни залетая.
Хоть облети весь мир он — и тогда
Пленительнее не нашел бы края,
Чем этот дивный уголок, куда
Он опускался. Красота какая!
Ряды холмов, пушистые луга,
Прозрачных волн тенистые брега.
21
В соседстве пальм и миртов благовонных
Деревья апельсинные росли,
Диковинные с веток отягченных
Плоды свисали чуть не до земли,
И своды крон, причудливо сплетенных,
В полдневный зной прохладу берегли,
И соловьи непуганые пели,
Даруя слуху сладостные трели.
22
Меж белых лилий и пунцовых роз,
Живимых всякий час зефиром нежным,
Олень рога величественно нес,
Раздолье было зайцам безмятежным,
И не следил охотник диких коз,
Скакавших резво по лугам безбрежным,
И лани, быстроноги и легки,
Носились будто наперегонки.
23
Снижаясь, конь вот-вот земли коснется,
И можно будет спрыгнуть на лету.
Руджер с седлом охотно расстается,
Но выпускать, ступив на луг в цвету,
Узду из рук боится — вдруг рванется
Конь без него обратно в высоту,
Пусть к мирту над ручьем на всякий случай
Привязанный стоит скакун летучий.
24
В кругу тенистых пальм над родником
Руджер за столько времени впервые
Щит опустил на землю, снял шелом
И сбросил рукавицы боевые.
То к морю стоя, то к горам лицом,
Он ловит дуновения живые,
Что зыблют в вышине и кедр и бук,
Чей шелест слышен радостный вокруг.
25
Он рад ключу: для губ сухих прохлада
Его струи прозрачной — благодать,
Он руки в воду окунает — надо
Жар, в жилах накопившийся, унять.
Дороже тем желанная награда,
Что он за долгий путь успел устать,
В броню одетый, сделав миль немало —
Три тысячи без одного привала.
26
Конь между тем, что им оставлен был
В тени, где в изобилье корм зеленый,
Внезапно изо всех рванулся сил,
Невесть каким виденьем устрашенный,
И, тщетно сотрясая, оголил
Мирт, в коновязь Руджером превращенный.
Стряхнуть листы не стоило труда,
Но крепкие не рвутся повода.
27
Как с рыхлой сердцевиною полено,
Теснимое огнем со всех сторон,
Трещит, теряя влагу постепенно,
Которой воздух в порах напоен,
Кипит, клокочет, ищет непременно
Для ярости бурлящей выход вон —
Так этот мирт стенает и скрежещет,
И вот уж через край обида хлещет.
28
Не выдержала, лопнула кора,
И внятный стон донесся из-под спуда:
«Коль так же и душа твоя добра,
Как облик, эту тварь возьми отсюда.
Мне больно. Боль и без того остра,
И без того мне нестерпимо худо,
И к муке той, которая во мне,
Зачем страданья прибавлять извне?»
29
Здесь кто-то есть! Руджер переменился
В лице и, убедясь не без труда,
Что голос шел из мирта, удивился
Так сильно, как дотоле никогда.
Он отвязать коня поторопился
И произнес, пунцовый от стыда:
«Будь человечьим духом, будь лесною
Богиней ты, не укоряй виною.
30
Коль знал бы, что под грубою корой
Дух человечий кроется, ужели
Я и тогда бы мирт обидел твой?
Я ничего не знал на самом деле!
Не откажись ответить мне, открой
Кто ты, живущий в этом диком теле.
Твой голос — голос мыслящей души,
Так кто же ты, узнать мне разреши.
31
Надеяться на искупленье смею
Своей вины и клятвой подтвержу,
Красавицею поклянясь моею,
В ком признаю недаром госпожу,
Что заслужить твою хвалу сумею —
И словом и делами заслужу».
Руджер умолк — и что тут с миртом стало!
Растенье до корней затрепетало.
32
Его кора влажнеет — так дрова
Сырые, только из лесу, потеют,
Вотще противясь пламени сперва,
С которым ни за что не совладеют.
И вот что молвит мирт: «Твои слова
Расположить к доверию умеют,
И кем я был и кем на берегу
В мирт превращен, сказать тебе могу.
33
Я был французским грозным паладином
По имени Астолфь, и про меня
Ты слышать мог. Я был Оттона сыном,
Орланду и Ринальду был родня.
Всей Англии я стал бы властелином,
Родителя по смерти заменя.
Я многих дам пылать заставил страстью,
Сам став причиной своему несчастью.
34
Я, с островов далеких на пути,
С Востока, где томился в подземелье
С Ринальдом и другими взаперти,
И мы надежды выйти не имели
На свет, пока свободу обрести
Благодаря Орланду не сумели,
Плыл вдоль песков сыпучих на закат,
Которых злые ветры не щадят.
35
Однажды утром волею судьбины
Ступили мы, — он продолжал рассказ, —
На берег, где стоит дворец Альчины,
И вышло так, что в этот ранний час
Она пришла одна на край пучины
И — не поверишь! — на глазах у нас
Без невода и без уды свободно
Влекла из моря рыб, каких угодно.
36
К земле дельфины стаями и врозь
Спешат, султанки, сальпы, кашалоты,
Без тучного тунца не обошлось,
Плывет тюлень, очнувшись от дремоты,
Сциена-ворон, пилонос, лосось,
Быстрее плыть — важнее нет заботы,
И над водой касатки и киты
Вздымают непомерные хребты.
37
Я даже не подозревал дотоле,
Что есть киты такой величины.
Там был китище — от воды поболе
Пяти саженей добрых до спины.
Не шевелился он, и поневоле
Мы в заблужденье были введены:
Он, неподвижный, показался просто
Нам островком из-за такого роста.
38
Творя заклятья, зная заговор,
Альчина рыб влекла из океана.
Не знаю, кто меньшая из сестер,
Кто старшая — она или Моргана.
Я приглянулся ей, об этом взор
Ее сказал, и вот путем обмана
Решила у товарищей меня
Забрать она, в ловушку заманя.
39
Навстречу нам она спешит любезно
И молвит (слово в слово привожу):
«Могу ли быть я рыцарям полезна?
Я вам гостеприимство окажу
И разных рыб, которых в море бездна,
Будь это вам угодно, покажу —
Чешуйных, студенистых, волосатых,
Что звезд числом не меньше, вместе взятых.
40
Сиреной вам полюбоваться дам,
Чьи песни море испокон смиряли, —
Она бывает в это время там,
С той стороны не каждый день едва ли».
И на кита показывает нам,
Которого мы островом считали,
И любопытства я не превозмог,
Увы, шагнул на этот островок.
41
Мне подавали знак Ринальд с Дудоном,
Я не остался, не послушал их.
Альчина с видом удовлетворенным
Взошла за мной, покинув остальных.
И кит ученый по волнам соленым
Поплыл, приняв на спину нас двоих.
Я очень скоро понял — плохо дело,
Но рыба далеко отплыть успела.
42
Ринальд пустился вплавь меня спасать,
И через миг его волна накрыла,
Свирепый ветер взрыл морскую гладь,
На море пала мгла, сокрыв светило.
Не знаю, что могло с Ринальдом стать,
Меня отвлечь колдунья поспешила,
И до́ ночи и до другого дня
Она возила на ките меня.
43
И вот на этот остров мы приплыли,
Что весь почти уже достался ей.
Отец его оставил Логистилле,
Избрав ее наследницей своей
Как дочь законную, поскольку были
(Так кое-кто из знающих людей
Причину объяснял его решенья.)
Другие две плодом кровосмешенья.
44
И как чужда тем сестрам доброта,
И как они подвластны всем порокам,
Так эта сердцем и душой чиста
И помышляет только о высоком.
И двоица безнравственная та
Шлет рать за ратью в сговоре жестоком,
Чтоб Логистиллу с острова прогнать, —
Попробуй с их напором злобным сладь!
45
И Логистилла уж давно лишиться
Могла земли последнего клочка,
Но тут гора защитой громоздится,
Там упираются в залив войска.
Так для шотландцев с Англией граница —
Спасительные горы и река.
У Логистиллы мало что осталось,
Но сестрам подавай и эту малость.
46
Порочные, они желают зла
Той, что чиста, но слушай продолженье
Моих злосчастий: повесть подошла
К тому, как обратился я в растенье.
Альчина страсти пламенеть дала
И щедро мне дарила наслажденья,
Воспламенив с не меньшей быстротой
Любезностью меня и красотой.
47
Я от ее пленительного тела
Был без ума, и счастью моему,
Как мне тогда казалось, нет предела,
Такое и не снилось никому.
И не было до Франции мне дела,
Былое словно кануло во тьму,
Все помыслы мои кончались ею,
О чем я слишком поздно сожалею.
48
Равно, когда не больше, влюблена,
Всех на меня Альчина променяла,
Отставка всем любовникам дана,
Которых было до меня немало.
И днем и ночью при себе она,
Мне веря одному, меня держала.
Она дала мне над другими власть
И лишь со мной беседовала всласть.
49
Зачем я раны растравляю, зная
Что исцеленье невозможно им?
Зачем, былое счастье вспоминая,
Сам становлюсь мучителем своим?
Когда я верил — о любовь слепая! —
Что горячее прежнего любим,
Ко мне моя Альчина охладела
И новой страсти предалась всецело.
50
Виной тому непостоянный нрав:
Вмиг полюбить, вмиг разлюбить готова.
Над нею в месяц я лишился прав,
Она со мною обошлась сурово:
В любовники себе другого взяв,
Тотчас меня забыла для другого.
Но я тогда понятья не имел,
Что тысячи постигнул мой удел.
51
А чтобы жертвы феи похотливой
Не разнесли о блудодействах весть,
Кто в пальму превращен, кто стал оливой,
Кто кедром, елью — всех не перечесть, —
А кто колдуньей обращен строптивой
Во что и я — еще такие есть.
И в зверя и в источник могут люди
Преображаться по ее причуде.
52
Запомни, обрекает твой прилет
Кого-то камнем стать или волною,
Иль в дерево, когда придет черед,
Быть превращенным наравне со мною.
Тебя господство над Альчиной ждет,
Ты насладишься негой неземною,
Но и тебе не деревом потом,
Так зверем стать грозит или ручьем.
53
Едва ли оба мы преувеличим
Прок от рассказа моего. Ну что ж!
Хоть упованья рад бы я достичь им,
Что понимаешь ты, на что идешь.
Как с человеком человек обличьем,
Так и наукой и умом не схож,
И участи подобных мне, быть может,
Тебе твой разум избежать поможет».
54
Руджер, слыхавший про него, что он
Был Брадаманты братом двоеродным,
Сочувствовал Астольфу, огорчен,
Что паладин стал деревом бесплодным.
И ради той, в которую влюблен,
Руджер бы рад Астольфу быть пригодным,
Когда бы ведал чем, но мог его
Лишь утешать, и больше ничего.
55
«Поведай прежде, чем тебя покину,
Как царство Логистиллы мне найти, —
Он попросил, — и стороной Альчину
При этом, если можно, обойти». —
«Направо будет, как пройдешь равнину,
Начало каменистого пути, —
Мирт объяснил, — и по нему проворный
Шаг приведет тебя на гребень горный.
56
Однако путник должен быть готов
К тому, что повстречается нежданно
Ему ватага буйных молодцов,
Пусть начеку он будет постоянно.
Они Альчине — как стена и ров
Для тех, кто рвется из ее капкана».
Теперь Руджер проститься с миртом мог,
Сказав ему спасибо за урок.