Вступление Анны Ямпольской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2008
Наше интервью
«Вызов всякому, кто убил в себе ребенка»
Анна Ямпольская беседует с Альдо Нове о поэме «Мария»
Заметным событием в литературной жизни Италии стала публикация поэмы Альдо Нове «Мария». Автор, известный до сих пор как эпатажный прозаик из отряда «Молодых каннибалов» и как лирический поэт, неожиданно для себя оказался в центре скандала, причем скандал этот спровоцировала в католической Италии не шокирующая обывателя проза Нове, а поэма, посвященная Деве Марии и написанная традиционным стихом… Публикуем запись беседы с Альдо Нове и несколько глав из поэмы.
Анна Ямпольская. Для русского читателя, который знает тебя по рассказам из сборника «Супервубинда»[1], «Мария» — это настоящий сюрприз. Перефразируя другого знаменитого Альдо — Альдо Палаццески, — может, ты поэт?[2] Твоя книга «Любовь моя бесконечная», по сути, — поэма в прозе, хотя в стихотворении «Проза и поэзия», посвященном Никколо Амманити, ты проводишь сравнение не в пользу поэзии…
Альдо Нове.Гомбрович в своих дневниках однажды сравнил чистую поэзию с сахаром. Добавишь его в кофе — будет вкуснее, пересластишь — станет невкусно. Я люблю сахар и периодически позволяю себе наесться сладкого, хотя прекрасно знаю, что поэзия, как любит говорить Нанни Балестрини[3], вредна для здоровья, но, к счастью, в это никто не верит.
А. Я. Твоя поэма вызывает неоднозначную реакцию: из-за формы (традиционный размер, рифма) и из-за содержания. В Интернете ведутся бесконечные дискуссии между читателями: некоторые упрекают тебя в том, что ты сочинил халтуру, продав душу книжному рынку; другие в восторге от твоих стихов. Одна девушка призналась, что, когда она читает «Марию», перед глазами у нее стоит «Благовещение» Фра Беато Анджелико.
А. Н. В наше время писатель, как знаменитый модельер, должен быть узнаваемым, никогда не менять свой стиль — то есть превратиться в торговую марку. Мне нравятся поиски нового, я пробую писать то так, то иначе. В Италии из-за «Марии» меня буквально смешали с грязью. Другого я и не ожидал, хотя радости мне это, честно говоря, не доставило. Но, если ты занят поисками нового (тем паче в современном медийном мире, где из всего делают зрелище, — об этом я откровенно написал в «Супервубинде»), ты обречен на одиночество.
А. Я. В Италии четко противопоставлены две культуры — католическая и светская. Однако создается впечатление, что с возрастом многие авторы заново открывают для себя веру. Например, Палаццески (с ним в предисловии к «Марии» сравнивает тебя Андреа Кортеллесса[4]) или Фабрицио Де Андре[5]. В своем дневнике, опубликованном в Интернете, ты рассказываешь, что ребенком был служкой в церкви…
А. Н. Я не католик, но я — христианин по сути. Для меня дух веры и преходящая власть Церкви — совсем не одно и то же. Нынешнего папу — ханжу, словно явившегося из Средневековья, — я на дух не переношу. Моя Мария — та, которой молилась бабушка с ее чистой, наивной верой. Память о бабушке и вдохновила меня на эти стихи, обращены они к ней, ведь литература — постоянный диалог между живыми и мертвыми.
А. Я. Можно долго говорить о разных пластах содержания твоей поэмы, но в основе ее — евангельское предание. Что побудило тебя обратиться к сюжету, который бесконечное множество раз пересказывали на всех языках? Как связаны между собой первая и вторая часть поэмы, в которой всего одна песнь?
А. Н. Для меня очень важна традиция. Это и побудило меня в тысячный раз пересказать известную всем историю. Мифы великих религий — наше общее достояние, а значит, и мое тоже. А количественное неравновесие между первой и второй частями поэмы объясняется тем, что только в самом конце мне захотелось на мгновение показать сегодняшний день: словно открылся пролом, словно из прошлого стало видно настоящее, а из настоящего — прошлое, без которого не построить будущего.
А. Я. Одна из трудностей перевода твоих стихов на русский язык — в том, чтобы найти нужный языковой регистр. Ведь в православии до сих пор сохраняется противопоставление языка Церкви и того языка, на котором мы говорим. Когда в Италии попадаешь на службу, кажется, будто слышишь детей, которые не знают сакрального языка и говорят с Богом своими словами. Читая твою поэму по-итальянски, я часто ловила себя на ощущении, что слышу молитву.
А. Н. По ритму и по структуре молитва действительно близка поэзии для детей и детскому лепету. Что есть мантра, как не исчезновение обозначаемого, сраженного неодолимой силой обозначающего? «Мария» — это тоже мантра, посвященная мертвым.
А. Я. Кто из поэтов прошлого вдохновлял тебя при сочинении «Марии»? Критики сравнивают ее то со средневековой религиозной поэзией, то с поэзией маньеризма — и даже с «Божественной комедией» Данте. Вместе с Джованотти[6] вы читали «Марию» как рэп на молодежном фестивале, и Джованотти сказал о ней очень важные слова: «В ней Богоматерь словно живая, у священников так уже давно не получается». Как смотришь ты на то, чтобы твою поэму декламировали и пели, словно это средневековый гимн?
А. Н. «Марию» можно назвать средневековым текстом в том смысле, что в Средние века сила воображения еще не была сломлена рациональным, квантитативным видением жизни, порожденным современной наукой и в наши дни достигшим апогея. Это — детские стихи, написанные ни для кого, это — вызов всякому, кто убил в себе ребенка.
А. Я. Ты очень разносторонний и совершенно непредсказуемый автор. Ни одна твоя книга стилистически не похожа на другую: от pulp-fiction «Супервубинды» до проникнутой гражданской ответственностью книги интервью «Меня зовут Роберта, мне сорок лет, я получаю 250 евро в месяц», от мыльной оперы «Кандид» по мотивам романа Вольтера до книги «Скандал красоты», посвященной Фабрицио Де Андре, от путеводителя «Милан — это не Милан» до детской книжки «Робот Зеро». О чем будет твоя следующая книга?
А. Н. Сейчас я пишу сценарии и тексты для грандиозного мультимедийного представления, которое должно состояться в сентябре на большом стадионе в Милане с участием таких музыкантов, как Питер Гэбриел, Нильс-Петер Молвер, групп «Мум» и «Полис», Элизы, Марлен Кунц и других. Это будет аудио- и видеопутешествие по тому пути, что остался за плечами современного человека. Моя следующая книга — исторический роман о Хуане Безумной, королеве Кастильской, которая жила на рубеже Средневековья и Нового времени. Свой жизненный девиз я позаимствовал у Дэвида Боуи[7]: «Change»[8]. Всякий раз я испытываю потребность заново открывать мир, видеть его новые грани, искать синтез, который одно искусство само по себе дать не в состоянии. В этом я близок к Фернандо Пессоа. Я — одно необъятное множество.
(Далее см. бумажную версию)