Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2008
Анна Ямпольская[1]
В первые годы XX века неспешное течение итальянской жизни, жизни провинциальной и скучной, было взорвано группой художников и писателей, называвших себя людьми будущего — футуристами. Официально это движение родилось в 1909 году, когда увидел свет первый манифест Маринетти, и просуществовало до начала Второй мировой войны. За эти годы футуризм сказал новое слово в литературе, живописи, графике, скульптуре, музыке, театре и даже в искусстве кулинарии. Он стал первым авангардным течением в европейском искусстве, оказавшим влияние на кубизм, дадаизм и сюрреализм.
В громком хоре итальянских футуристов, многие из которых интересуют сейчас только историков литературы, были и по-настоящему талантливые голоса — прежде всего Арденго Соффичи, Коррадо Говони[2] и Альдо Палаццески. Прочитав в 1909 году, который был годом официального рождения этого движения, стихи молодого флорентинского поэта Палаццески, Маринетти немедленно зачислил его в ряды своих сторонников, назвав одним из талантливейших футуристов. В 1912 году Маринетти включил в антологию «Поэты футуристы» несколько его стихотворений, в том числе «Больной фонтан», которое назвал важнейшей вехой в истории итальянской литературы. Стихотворение полюбилось читателям — вопреки идеологическим ярлыкам — и даже вызвало целую волну пародий. В нем есть все, что делает стихи Палаццески мгновенно узнаваемыми: кажущаяся безыскусность и простота, почти по-детски наивный взгляд на мир, скрытый трагизм и всепроникающая беспощадная ирония. Те же ноты слышны и во втором стихотворении — «Визит к графине Еве Пиццардини Ба» из сборника с красноречивым названием «Поджигатель» (1910). Его героиня, беседующая с самим поэтом, — характерный образ галереи Палаццески, который, мягко говоря, не очень-то жаловал дам. Под слегка измененным именем графиня появляется на страницах футуристического романа Палаццески «Кодекс Перелá», где развлекает светской беседой авторское alterego- человека не из плоти и крови, а из невесомого дыма; человека, который развенчивает ценности так называемого приличного общества и пришел дать людям новые законы, единственного среди героев романа, кто по-настоящему легок и свободен.
Эти понятия — легкость и свобода — были особенно дороги Палаццески. Стать легким и свободным помогает смех, побеждающий страх, тревогу и мрачные призраки прошлого. Об очищающей силе смеха, единственном лекарстве от горя и боли, говорится и в манифесте «Противоболь». Сам Палаццески озаглавил этот текст «Антиболь», однако Маринетти, которому такое название не понравилось, внес в текст поправку. На его взгляд, «Противоболь» звучало куда решительнее. Подзаголовок «Манифест футуризма» тоже добавил Маринетти, его рука чувствуется и в самом тесте, особенно в финале, где по пунктам излагается план боевых действий.
Годы спустя Палаццески осторожно скажет о своих отношениях с футуристами: «Мои ранние произведения были частично связаны с движением футуризма хотя бы потому, что футуризм приютил некоторые из них в своих изданиях. При этом они не обладали теми признаками, которые считаются характерными для футуризма и которые главным образом отражали личность самого Маринетти». И все же Палаццески признавался, что годы, когда он принадлежал к движению футуризма, ему особенно дороги: за эти пять лет он прожил свою юность.
Маринетти говорил о «Поджигателе»: «Он проникает во все сферы людского горя, будь то кладбища, больницы, монастыри или улочки вымерших городов… <…> В глубине таланта Палаццески скрыта яростная сокрушительная ирония, ниспровергающая все святыни романтизма: Любовь, Смерть, Культ идеальной женщины, Мистицизм и так далее»[3]. Все это в полной мере относится и к его манифесту. Напоследок упомянем курьезную историю, рассказанную самим Палаццески: «…по манифесту сняли короткометражный фильм с монахинями, отплясывающими в больничных палатах, и еще многим, что там описано. Вместо того чтобы возмущаться, свистеть и в знак протеста покидать зал, зрители предавались безудержному веселью и корчились от смеха. Значит, в нем есть правда, а коли в нем есть правда, нам остается лишь ее отыскать»[4].
* * *
В Италии, как и в других странах Средиземноморья, приготовление и потребление еды никогда не сводились к удовлетворению естественной физиологической потребности. В телесной, чувственной культуре этих стран кухня занимает огромное место, прием пищи превращается в трапезу, в праздник, устроенный по законам театрального представления. Футуристическая кухня стала одним из последних масштабных художественных проектов, в котором ясно прослеживаются черты этого авангардного движения: решительный разрыв с традицией, низвержение кумиров прошлого, очарованность наукой и техникой, желание удивлять и открывать людям неожиданную творческую сторону самых привычных вещей.
Художники-футуристы боролись против запыленного академического искусства; их кухня тоже стала ответом классику — знаменитой поваренной книге Пеллегрино Артузи «Наука на кухне и искусство вкусно питаться», аналогу нашей Елене Молоховец или, если угодно, «Книге о вкусной и здоровой пище». Разве мог человек будущего, футурист, питаться, как его предки? И дело было не только в том, чтобы развивать научный и рациональный подход к кулинарии. Футуристы, жившие полнокровной жизнью, и других призывали разбудить уснувшие чувства, заново научиться получать от еды почти эротическое наслаждение. Одним из первых экспериментов такого рода стал ужин в Триесте в 1910 году: футуристы изменили традиционный порядок подачи блюд (им сперва подавали кофе, потом закуски и аперитив) и отказались от столовых приборов, чтобы вернуть непосредственность осязательным ощущениям.
Манифест футуристической кухни увидел свет 28 декабря 1930 года, а первый футуристический обед состоялся 8 марта 1931-го в туринской таверне «Сантопалато». Это здание кубической формы, творение художников-футуристов Дюлгерова и Филлиа, внутри, от пола до потолка, было обшито алюминием — металлом будущего, о котором грезила еще Вера Павловна. Подали четырнадцать блюд, каждое из которых сопровождалось специально разбрызгиваемым ароматом. Так, вкусовое наслаждение подкреплялось наслаждением от обоняния, а в идеале к этому должны были добавиться зрительное наслаждение от созерцания красивых блюд и убранства стола, тактильное наслаждение — от еды, от прикосновений к специально подобранным предметам — и наслаждение музыкой, соответствующей всему остальному. Футуристическая трапеза превращалась в настоящий пир чувств.
Символом прошлого для футуристов стали макаронные изделия — «абсурдная гастрономическая религия итальянцев». Войну с макаронами, которые, по мнению футуристов, делают человека вялым и пассивным, а также лишают его воображения, им выиграть не удалось. Стремление ко всему необычному тоже, пожалуй, так и осталось уделом маргиналов: нынче в почете традиция. Но все же, если приглядеться к футуристической кухне повнимательнее, нельзя не признать, что во многом наша сегодняшняя жизнь катится по рельсам, проложенным футуристами. То, что характер блюд, одежда и манеры официантов, музыка, ароматы и убранство стола должны соответствовать друг другу, давно сделалось прописной истиной ресторанного дела. Наши дома оборудованы диковинными техническими устройствами, облегчающими работу на кухне, и только ленивый не глотает пилюли с витаминами и не вздрагивает, слыша очередные «научные» рассуждения о белках, жирах и углеводах. А если у вас еще осталось желание бросить камень в кулинаров-футуристов, вспомните, сколько куража, фантазии и артистизма в их художественных рецептах! Разве не это подкупает нас в итальянцах? Тут уж у самого строгого критика невольно опустится рука…