Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2008
Рыцари со страхом и упреком
Джулиан БарнсАртур и Джордж/ Пер. с англ. И. Гуровой. — М.: АСТ; АСТ МОСКВА; ХРАНИТЕЛЬ, 2007
Начало с конца. Таков был принцип, которому следовал сэр Артур Конан Дойл, создавая свои произведения. Начало книги «Артур и Джордж» — это описание конца жизни: самое раннее воспоминание Артура связано со смертью бабушки. Джордж Идалджи не запомнил своих первых впечатлений, а воображения, чтобы их придумать, ему не хватило. Все пробелы в биографии Джорджа восполнил Джулиан Барнс, да так удачно, что не поймешь, кто из героев для него важнее.
О том, что Артур — это знаменитый создатель Шерлока Холмса, мы узнаем только к концу первой части. Короткие главы, посвященные двум героям, чередуются, заставляя читателя гадать, что же связывает молодого врача-офтальмолога, начинающего романиста из Эдинбурга (Дойла), и специалиста по железнодорожному праву, сына приходского священника из Стаффордшира (Идалджи). Как позже станет ясно, они оба — «неофициальные англичане». В Артуре течет кровь ирландских предков, а Джордж — сын индийца, обратившегося в христианство, и шотландки.
В остальном они, на первый взгляд, — полная противоположность. Дойл — блестящий рассказчик, спортсмен, общественный деятель; Идалджи — скромный юрист «без воображения», стремящийся жить, не привлекая к себе внимания. Но, настоящий англичанин по образованию и воспитанию, Джордж Идалджи все же человек другой расы и не может не выделяться из толпы. Неожиданно для себя он обретает скандальную известность: его обвиняют в порче скота, и дело просачивается в газеты («Бойня в Грейт-Уэрли»). Выясняется, что близорукий и замкнутый стряпчий якобы был членом шайки и зарезал лошадь (возможно, не одну), а также писал «угрожающие и непристойные анонимные письма» жителям деревни, в том числе своим же родителям. Представленные суду улики смехотворны; тем не менее, Джордж приговорен к семи годам тюремного заключения. Выйдя на свободу через три года, он хочет восстановить справедливость и свое доброе имя, для чего и обращается к сэру Артуру. Писатель откликается и берет на себя роль сыщика, расследуя дело Идалджи.
Самому Джулиану Барнсу детективный жанр хорошо знаком. В начале восьмидесятых он писал детективы под псевдонимом Дэн Кавана. И в делах юридических у автора есть опыт: закончив факультет современных западно-европейских языков в Оксфорде, Барнс позже изучал право. Как филолога и юриста его не могло не заинтересовать дело Дрейфуса, описанное историком Дугласом Джонсоном. В 1894 году офицера французского генштаба — еврея по национальности — Дрейфуса арестовали по обвинению (как выяснилось позже, ложному) в шпионаже в пользу Германии и приговорили к пожизненной каторге. Эмиль Золя, заинтересовавшись процессом, потребовал отмены приговора и выступил в прессе с обличением антисемитов. Разбирая это дело, Джонсон упоминает сходную историю, произошедшую в Англии в 1903 году, в которой также участвовали известный писатель — сэр Артур Конан Дойл, и безвинно пострадавший — Джордж Идалджи.
Два похожих случая — во Франции и в Англии. Но разная реакция общества и разные итоги. Это, в свою очередь, не могло не привлечь Барнса — известного франкофила и одновременно типичного англичанина (каким его считают французы). В романах «Метроленд», «Англия, Англия», в сборнике рассказов «По ту сторону Ла-Манша» Барнс неустанно исследует феномен «английскости» через противопоставление другой, французской, культуре. Суть национального характера легче понять со стороны, например, сыну парса, вроде Идалджи. «Франция, — рассуждает Джордж, — была страной крайностей, бешеных мнений, бешеных принципов и долгой памяти. Англия была много спокойней… местом, где общественные взрывы… скоро изглаживались из памяти. Ну, случилось, а теперь давайте забудем и продолжим жить, как жили прежде. Сделаем вид, что ничего особенно плохого не было с самого начала».
Интересно, как, описывая увлечение Дойла крикетом, Барнс раскрывает английские национальные особенности, психологию героев, эпоху и связывает воедино многие нити в романе. “Именно от крикета ведут свою родословную те принципы спортивной этики, которые стали для англичан основами подобающего поведения” (Всеволод Овчинников «Корни дуба»). В крикете джентльмены противопоставлены профессионалам. Дойл играет за джентльменов, то есть любителей; дело Идалджи он расследует тоже как любитель. Пробуя себя в роли Шерлока Холмса, он остается прежде всего автором детективов, поэтому, вместо того, чтобы заниматься сбором фактов и на их основе делать выводы, он, уверовав в невиновность Идалджи, ищет доказательства в пользу придуманной им теории, то есть пытается переписать дело по-своему, превращая Джорджа в героя романа. «Вот куда завел сэра Артура избыток его энтузиазма. И во всем этом виноват Шерлок Холмс. На сэра Артура слишком уж влияет его собственное творение». Недаром Дойл так невзлюбил созданного им сыщика-консультанта.
Холмс блистательно разоблачал злодеев, но ему ни разу не случалось выступать свидетелем на процессе. А Дойлу раньше не приходилось сталкиваться с расследованиями в реальности. Тем более что его противником оказывается капитан Джордж Энсон, главный констебль Стаффордшира, которому «положено быть единственным непрофессионалом в полицейских силах графства», а в суде председательствует человек, не имеющий юридического образования. Такая угрожающая концентрация любителей не сулит обвиняемому ничего хорошего.
В реальном мире, как неоднократно дают понять сэру Артуру, все гораздо сложнее, чем в книгах. Абсолютно невиновных не бывает. Поэтому комиссия, назначенная для пересмотра дела Идалджи, не оправдывает его полностью: его называют человеком «заблуждающимся и злокозненным», который сам навлек на себя беду. И Конан Дойл тоже не без греха. Луиза, его больная туберкулезом первая жена, медленно угасает, а он влюбляется в молодую женщину и десять лет, вплоть до смерти Луизы, ведет двойную жизнь. Его гложет чувство вины, от которого он пытается избавиться, восстанавливая доброе имя Джорджа.
В мире, созданном Барнсом, вообще нет ничего абсолютного: ни справедливости, ни любви (Дойл сомневается в чувствах своей возлюбленной), ни конечной истины (еще в «Истории мира в 10 ½ главах» Барнс демонстрировал, как много вариантов у «истины»). Можно ли в таком случае знать что-то наверняка? Вряд ли. Но можно верить. Дойл, прошедший через «медицинский материализм» и рационализм, постепенно начинает интересоваться метафизикой, телепатией и, наконец, вступает в общество спиритических изысканий. В этом он сын своего века — поздневикторианской и эдвардианской Англии. Спиритизм не обошел вниманием ни один биограф Конан Дойла. Согласно общепринятой версии, писатель обратился в новую «веру», когда на войне был убит его сын. Но в романе Барнса увлечение спиритизмом показано как естественный итог долгих исканий героя: исканий рационалиста, который «видит проблему — смерть» и стремится найти для нее решение, и романтика (Конни, сестра Дойла, чувствует, что всему виной «любовь к рыцарственности и вера в золотой век»).
Эзотерика в жизни сэра Артура — это его «романтическое двоемирие». Вот только в случае Дойла мира не два, а три: реальный, художественный (его книги) и мистический (потусторонний). Грань между ними тонка, а порой и совсем незаметна. Беда Дойла в том, что он «заигрался», а потому не смог добиться полной победы в деле Идалджи. Джордж, хоть и близорук, видит лучше многих в этой книге и понимает, что методы великого сыщика, уместные в детективе, не всегда работают на практике. Дойл придумал жертву, создав образ, в котором Джордж узнает себя с трудом; придумал виновного и мотив и вжился в роль рыцаря без страха и упрека, который выходит на поединок «ради Джорджа, ради правосудия, ради чести своей страны; но, кроме того, и ради своей возлюбленной. Трофей, достойный того, чтобы сложить к ее ногам».
Таким, немного тщеславным, увлекающимся, несдержанным, предстает перед нами Артур. Далеко не идеальный, а потому живой. Не будь его пыла и порой — чрезмерного энтузиазма, роман мог бы показаться затянутым. Барнс уделяет много внимания судебной хронике, полностью приводит все письма, вырезки из газет, документы. Читатель проникается мыслью, что это невымышленная история. При этом синтаксис, выбор слов, даже пунктуация отсылают к викторианской литературе. Жаль, что в переводе Ирины Гуровой это не отражено.
Перевод подобного романа, безусловно, дело непростое. Надо разобраться в юридических терминах, избежать ошибок при описании следствия, передать стилизацию и не осовременить текст. Поэтому режет глаз, например, слово «копирайт». Некоторые обороты представляются явными кальками с английского («на его часы посмотрено», «он обнаружил некомфортности»), другие выглядят слишком тяжеловесными даже для викторианского романа. Кроме стилистических огрехов есть и фактические ошибки. Так, подлинная, не выдуманная Барнсом фамилия преступника, резавшего скот, — Шарп, а в переводе она превращается в «говорящую» — Остер.
Впрочем, современным текст делает не только перевод: в частности, проблема расовых предрассудков, настолько злободневна, что некоторые критики недоумевают: зачем писать роман о прошлом, чтобы поговорить о том, что беспокоит сегодня, сейчас. Барнс, как он сам утверждает, не преследует цели убедить в чем-либо своих читателей. И в ответ на вопрос: «Почему это стоит прочесть?» — отвечает: «Не могу сказать. Я не политик». Что же побудило его взяться за эту историю?
Пожалуй, помимо темы вины и невиновности, духовных поисков, национальной идентичности, границ реальности и литературы, надо упомянуть еще тему памяти. По признанию автора, история Идалджи заставила его задуматься, почему одних людей помнят долго, а других тотчас забывают. На процессе обвинитель заявляет, что мотивом преступлений, якобы совершенных Джорджем Идалджи, было желание обрести известность. Избегавший шумихи, Джордж со временем начинает досадовать, что его слава — сомнительная слава жертвы судебной ошибки — меркнет. Англия забывает его. Джордж считает, что за свои страдания заслуживает большего. И Джулиан Барнс с ним согласен. Пусть спустя сто лет, но справедливость восстановлена. Имя скромного юриста теперь запомнят все.
Юлия Клименова