Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2007
Флёр Йегги[43]
Öde[44]
Перевод с итальянского Ольги Сакун
С собой иметь: шерстяной костюм на зиму, хорошего качества; летний костюм, хорошего качества; восемь белых маек, десять пар носков, двенадцать носовых платков, две пары кожаных ботинок без металлических накладок. Одежда должна быть новой или в отличном состоянии. Стоимость недостающих вещей, даже если они имеются, но негодны, будет без дополнительного предупреждения внесена в счет оплаты за пребывание в психиатрической лечебнице, если в течение месяца пациент их не предъявит.
Дирекция подвергает контролю почту.
Если пациент умрет преждевременно, в течение триместра, остаток от уже внесенной годовой оплаты будет возвращен.
Это правила бернской лечебницы Вальдау, учреждения для душевнобольных. 25 января 1929 года в него попадает Роберт Вальзер, писатель, довольно стесненный в средствах. «Прежде всего здесь я постараюсь поступать так, чтобы быть довольным и спокойным», — пишет он сестре Лизе. «Мило с их стороны — esistnett— давать пациентам возможность слушать музыкальные радиопередачи». Некий психиатр, доктор Моргенталер, посоветовал поместить Роберта Вальзера в эту клинику. Мотивы: депрессия и попытки самоубийства. Один из братьев писателя тоже покончил жизнь самоубийством, а еще один умер в той же лечебнице Вальдау. Роберт Вальзер упоминает о своих попытках самоубийства, которые называет hilflos. Hilflosбуквально означает «беспомощный». То есть беспомощные попытки самоубийства. Необычное словосочетание подразумевает, что попытки были неудавшимися, безрезультатными, тщетными. Или что покушение на самоубийство не закончилось непоправимой бедой. В общем, слово «беспомощный» кажется здесь наиболее уместным. Кроме того, hilflosозначает также «лишенный помощи». Таким образом, можно предположить, что самоубийца нуждается в помощи, чтобы достичь запланированного результата. В помощи, которую можно охарактеризовать как «волю к самоубийству». Была ли у Роберта Вальзера воля к самоубийству? Он был недоверчив, осторожен по отношению к самоубийству. По отношению к сильной воле. Он чувствовал себя усталым. Он не видел в самоубийстве оптимальный поступок. Он ведь не несчастлив и в глубине души считает блаженными тех, кто еще способен прийти в отчаянье. Наверное, самоубийство может быть совершено и без настоящего отчаянья, просто от неустойчивого желания умереть. Неустойчивого желания, которое, вероятно, сопровождало Вальзера с того момента, как он впервые услышал höhnischeStimmen — преследовавшие его «насмешливые голоса». А может, еще и намного раньше, с тех пор как он написал сестре Лизе, что Богу не угодны печальные люди. Точнее, он написал: GotthaßtdieTraurigen — Бог ненавидит скорбных. И добавил: Versimplenur — «упрощай» или «не затягивай». Здесь тоже стоило бы поразмышлять над переводом: кажется, это versimpelnможет быть употреблено в значении «преуменьшать». Вальзер пишет: EsistetwasHerrlichesum’sVersimpeln — «В упрощении есть нечто великолепное». И еще: «Упрощать это прекрасно». Что касается его самого, то он называет себя eingefühlloserHalunke, «бесчувственным мошенником». Стало быть, Вальзер уже тогда был склонен — безмолвно, бесчувственно склонен — к hilfloseSelbstmordversuche, к беспомощным попыткам самоубийства. Он приписывает себе«парочку халтурных попыток» покончить с собой. Он даже петлю не сумел завязать как следует.
В заключении доктора Куна говорится, что Р. В. страдает «типичной ступорной кататонией»(typischestuporöseKatatonie). Можно ли представить себе Р. В. в качестве типичного случая ступорной кататонии? Р.В. — типичный случай? Каков же его портрет? Возможно, у него есть нечто такое во взгляде — особый свет, злобное излучение, потерянность, смутный идиотизм? Или «типичный» идиотизм? Типичный идиотизм, который проявляется в покорных жестах. Бездействии. Ничего не значащих словах: «Нет, спасибо». Что же типично, а что — нет? Или это пародия на какого-нибудь пациента, за которым наблюдал Вальзер? Вероятно, «типичная кататония» пациента Вальзера — не что иное, как небольшое упражнение в даосизме.
Теперь он в Херизау, против воли. Интернированный навсегда. Он больше не пишет. Не желает больше слушать медицинских заключений, вопросов, выводов. Не желает больше отвечать. Он хочет молчать. Что еще? Он умрет в один из рождественских дней во время прогулки. Этого недостаточно? Он стремится быть как все, какая странная мысль. Он — не как все. Он не может быть как все. У него нет чувств. Он бы хотел быть ничем. Это очень честолюбиво. «Кроме того», außerdem,быть ничем так прекрасно, eshateinehöereGlut, alsdasEtwaszusein, «для этого нужно больше внутреннего горения, нежели для того, чтобы быть чем-то». Außerdem ist es gerade so schön, nichts zu sein, es hat eine höere Glut, als das Etwas zu sein.
Es ist nett, es ist hübsch, es ist schön. «Мило, прелестно, чудесно». Так мог бы сказать Р. В., услышав фразу: «Я предпочел бы не…» Она принадлежит Бартлби[45] — писцу, а до того младшему клерку в Отделе невостребованных писем в Вашингтоне. Ничьи, потерянные письма, которые будут брошены в огонь… Как часто эти три обезоруживающие вставки встречаются в произведениях Вальзера: Esistnett, esisthübsch, esistschön… Это может вызвать бессонницу. Эти три прилагательных словно гонятся за нами галопом, Вальзер же крайне любезно посыпает для них дорожки песком. И так же любезно Бартлби на все требования и вопросы отвечает: «Я предпочел бы не…». А если бы Бартлби поручили расшифровать микрограммы Вальзера, или если бы он сам обнаружил их среди тех кип бумаг, ожидавших огня? Написанные карандашом, на первый взгляд не поддающиеся расшифровке… Вальзер терпеть не мог чернил, Бартлби понял бы это, в какой-то момент его тоже начало мутить от чернил, не говоря уж обо всем прочем. Мутило от еды. Он ел только имбирные пряники. Потом вовсе перестал принимать пищу. Карандаш приближается к тому, чтобы сойти на нет, стереться, самоустраниться. К детской игре. Вальзер пишет Максу Рихнеру: «…и переписывая мои заметки, карандашные заметки, ты, словно ребенок, заново обучаешься письму…»
В последние годы, когда Вальзер еще писал, его почерк становился все мельче. Как в бешеных гонках, где гласные и согласные временами опущены, проглочены. Ему не хватает бумаги, да у него ее и так очень мало, и он должен довольствоваться той, что находит. Es ist nett, es ist hübsch, es ist schön. Календарный листок: на этом клочке должна уместиться вся история, которую он пишет. Он не всегда заканчивает истории, которые начал рассказывать. Иногда это зависит от размера листка бумаги. Листок пятнадцать на пятнадцать сантиметров — значит, на нем должна разместиться вся история. Объем написанного подчинялся сантиметрам и миллиметрам пространства, которое было в распоряжении Вальзера. И, видимо, именно это Вальзера привлекало: заполнить пустое пространство. На одну пустоту наложить другую. Он писал на полях, и почерк, родной брат языка, казалось, тоже был одержим спешкой — спешно заполнить что-то собой и потом исчезнуть. После того как развеялись все остальные чувства, остался этот мягкий и непоколебимый horrorvacui[46], подталкивавший к тому, чтобы заполнять бумагу — предаваться какому-то странному неотмирному безумию. Заполнять созвездиями знаков, мыслями, тайнописью, которую ему самому потом не всегда удавалось расшифровать. Да и зачем перечитывать? То, что написано, написано. У Вальзера больше нет времени. Листки бумаги реальны, он только что на них писал, но сущность написанного — не более чем иллюзия. Пустой листок — словно Öde, белый пустынный пейзаж. Заполненные, эти листки обретают форму гофрированной пустоты. Нескончаемых барханов в пустыне. Оба образа сходятся, будто под действием ветра, который касается песка, оставляя на нем следы.
(2003)
[43] ї Europe revue, mai 2003 (??)
ї Ольга Сакун. Перевод, 2007
[44] Пустынность, уединение, глушь, безысходность (нем.).
[45] Речь идет о персонаже повести Германа Мелвилла «Писец Бартлби» (1853; рус. пер. см. в Собр. соч. Мелвилла 1987 г. и в Интернете).
[46] Страх перед пустотой (лат.).