Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2007
Перевод Александр Бараш
ДАН ПАГИС[3]
Стихи
Перевод с иврита: Александра Бараша
Из цикла «Мозг»
1.
В темной ночи черепа
он вдруг обнаружил,
что — родился.
Тяжелый момент.
С тех пор он очень занят. Он думает,
что он думает, что —
и все время крутится:
где же выход?
Если б были какие-то вещи, в каком-то
мире — он бы, конечно, их очень любил.
Он бы дал им всем имена.
Например: мозг.
Это я: мозг; я — это он.
С того момента, как оказался в изгнании, ему кажется:
можно было найти точку покоя.
2.
Подозрение:
в мире черепа
кроме него самого — нет никого.
И тут же — еще одно подозрение:
толпа других сознаний закрыта в нем, как в тюрьме,
камеры переполнены.
Они откалываются от него, предают его изнутри,
окружают.
И он не знает, какое из зол
меньшее.
EinLeben[4]
За несколько недель до смерти она стоит в рамке окна,
молодая женщина с элегантной перманентной завивкой,
о чем-то думает, смотрит на улицу,
на коричневой фотографии.
Снаружи смотрит на нее облако из середины дня
тридцать четвертого года, нечеткое, не сфокусированное,
но с ней навсегда. Изнутри
смотрю на нее я, мне четыре года, почти,
останавливаю свой мячик,
медленно выхожу из снимка и старею,
старею осторожно, тихо,
чтобы не испугать ее.
Итог
Наконец закончим морочить друг другу голову.
Поговорим прямо, по-человечески, глаза в глаза:
Родные и близкие, господа волки,
Что между нами, кроме кровной связи, а?
Встреча
Я левая рука.
Да что ты говоришь, а я правая,
кажется, мы уже встречались,
мы так похожи, ты точь-в-точь моя противоположность.
Как, ты меня не помнишь?
Мы же вместе росли и любили
играть в войну, как в древности:
пять рыцарей справа, пять слева,
у всех были забрала, из ногтей,
и битва (теперь ты вспомнила?) всегда кончалась ничьей.
Потом мы выросли, сделали карьеру,
у каждой свои ногти,
царапины, уловки —
и вот в конце концов мы обе здесь,
сплетены красиво, как подобает,
на животе нашего трупа. Какая встреча.
С этого момента будем жить вместе,
и даже создадим совместную фирму по выращиванию ногтей
по меньшей мере на две-три недели.
Диббук[5]
Уйди, выйди из меня, чего тебе надо?
Я вырвал тебя из горла,
вырезал из руки.
Это я, ты слышала, я.
Кого тебе в этой темноте? Уйди ты.
Я стер твою тень из своей тени.
Во всем мире нет места нам двоим.
Мне и мне.
Смешной вопрос
Как рассеянный профессор, который позвонил себе домой и спросил: «Я здесь, где я должен быть?», так же позвонил я и спросил: «Я Дан, кто я должен быть?», и по рассеянности не почувствовал, что линия занята.
Поиск
Звонок в дверь. Меня уже нет дома.
Я вернусь завтра.
Звонок. Меня уже нет в городе.
Я вернусь послезавтра.
Меня уже нет,
вернусь после конца света.
Теперь они ломают дверь.
Глупо. Ведь я не собираюсь
рождаться вообще.
Домой
Ночь, и наручные часы отстают. Виновата рука. Я сижу на краю крыши и спрашиваю, как добраться. Это зависит от выбора: ползти или прыгать? Когда-то здесь были ступеньки, вдоль по стене, со двора на крышу. От них еще осталась память, зигзаг штукатурки, только память. И значит, нет выхода: я должен спрыгнуть. Я повисаю прижавшись к стене, стараюсь втереться плечами в штукатурку, чтобы не упасть, и падаю.
На углу двора по-прежнему ждет колодец, квадратный, массивный, с железной крышкой. Сверху, на башне лютеранской церкви, парит лунный циферблат: он давно потерял веру в меня и отказался от двух стрелок. Я не знал, что настолько опоздал.
Теперь, когда все потеряно, на меня опустился покой. Колодец дремлет, железная крышка постукивает под напором тишины. Я осторожно поднимаю ее: в круге воды, совсем рядом, плавает лицо луны. Оно откуда-то мне знакомо. Если я погружусь в него, точно вспомню, откуда.
Где
Я спрятался в комнате, но забыл, где.
В шкафу меня нет.
И нет за занавеской.
Нет в большой крепости между ножками стола.
В зеркале пусто.
На секунду показалось, что я в картине на стене.
Однажды, если кто-нибудь придет и позовет,
я отвечу — и узнаю: вот я.
Прятки
На заднем дворе мира
мы играли, он и я.
Я закрыл глаза, прячься:
раз, два, три,
ни спереди, ни сзади,
ни внутри.
С тех пор я ищу,
столько лет.
Что делать, если я тебя не найду.
Выходи уже, выходи,
ты видишь, я сдался.
Речевая проблема
Девушка, которую зовут Иврит,
дочь пожилых родителей из хорошей семьи.
И что же? Она очень легкомысленная,
каждый день новые увлечения.
Невозможно на нее положиться.
Ее слово — это не слово.
Она даже не красавица: подростковые прыщи,
большие ноги. Крикливая
и упрямая как осел.
Но что еще хуже:
она не дает тому, кто хочет,
задушить ее дикий голос
и похоронить достойным образом
в гробнице праотцов.
Выйдет легко
«Наружу, наружу,
тужьтесь еще, еще,
никуда он не денется, выйдет легко».
Резкий воздух прорвался внутрь,
и взрывом вырвался обратно:
«Мама мама почему мама».
Эту длинную жалобу он сократил
До одного звука:
Ииииииии.
В бездонном мерзком пространстве, куда он попал,
нашлась первая опора,
наручники из пальцев на пятке:
акушерка подняла его головой вниз,
маленькие ручки в разные стороны,
перевернутое распятие.
Но вот, через бесконечное мгновение
пришел ангел, старый чиновник,
проверил номер удостоверения личности
и в великой милости, по обычному распорядку,
закрыл ему рот
и помог забыть[6].
Теперь опять мягко и тепло, опять материнское лоно,
и откуда-то очень издалека он слышит
первую добрую фразу:
«Здоровый мальчик, и сколько у него сил!
Ревет как бычок,
в добрый час».
Планирование
На углу улицы Яркон разрушают дом. Морская соль разъела железные сухожилия. Он умер в возрасте пятидесяти двух лет. Рабочие начали, конечно сверху, в направлении, обратном строительству. Уже при первых ударах молота открывается комната: у нее был цвет идеальной плоти, розовый как у двадцатилетних. Две или три проститутки стоят на улице в утренней скуке. Средиземное море развалилось напротив, лениво вылизывает себя. Только один серьезный человек, видимо, строительный подрядчик, тщательно проверяет могилу, которую вскрывают у него на глазах, и видит новорожденного: здесь будет воздвигнута стелла, квадратная, многоэтажная, в память о доме.
Сувенир
Город, в котором я родился, Радауц в Буковине, выбросил меня, когда мне было десять лет. В тот же день забыл меня, как мертвого, я тоже забыл о нем. Так было спокойнее нам обоим.
Вчера, через сорок лет, он прислал кое-что на память, будто заботливая родственница, проявляющая внимание по причине кровных связей. Новый снимок, последний зимний портрет. Повозка с балдахином ждет во дворе. Конь понурил морду и смотрит с симпатией на старца, запирающего какие-то ворота. Итак, похороны. Двое остались в Хевра Кадиша[7]: могильщик и лошадь.
Но похороны роскошные: вокруг, на сильном ветру, собираются тысячи снежинок, каждая со своим кристаллическим рисунком. До сих пор страстное желание быть особенной, до сих пор те же иллюзии. При этом у каждой, у всех один и тот же костяк: шесть концов, Звезда Давида, на самом деле. Через секунду они растают, слипнутся, превратятся в комья, просто в снег. Среди них мой старый город приготовил могилу и мне.
Ошибки
Ты думаешь, я пришел наконец — а это
всего лишь первая волна зимнего дождя.
Ты думаешь, вот новая печаль — а это
всего лишь белая стена — как всегда.
Это извивы искушения — думаешь ты, —
а это лишь бумажный змей.
Ты думаешь — одиночный выстрел,
а это сквозняк хлопнул дверью.
Ты думаешь — это я,
а это только я.
[3] ї Hakibbutz Hameuchad Publishing Hause and the Bralik Institute, Jerusalem, 1991
ї Александр Бараш. Перевод, 2007
[4] Жизнь (нем.). (Здесь и далее — прим. перев.)
[5]Злой дух (иврит; букв.: прилепление), который вселяется в человека, овладевает его душой, но сохраняет при этом самостоятельность.
[6] Считается, что новорожденный наделен знанием о мире; в момент его появления на свет приходит ангел, который касается рта — и все забывается; но потом, при изучении Торы, человек вспоминает то, что на самом деле знал… (Трактат «Нидда» и дальнейшие комментарии).
[7] Похоронное общество (иврит).
ДАН ПАГИС[3]
Стихи
Перевод с иврита: Александра Бараша
Из цикла «Мозг»
1.
В темной ночи черепа
он вдруг обнаружил,
что — родился.
Тяжелый момент.
С тех пор он очень занят. Он думает,
что он думает, что —
и все время крутится:
где же выход?
Если б были какие-то вещи, в каком-то
мире — он бы, конечно, их очень любил.
Он бы дал им всем имена.
Например: мозг.
Это я: мозг; я — это он.
С того момента, как оказался в изгнании, ему кажется:
можно было найти точку покоя.
2.
Подозрение:
в мире черепа
кроме него самого — нет никого.
И тут же — еще одно подозрение:
толпа других сознаний закрыта в нем, как в тюрьме,
камеры переполнены.
Они откалываются от него, предают его изнутри,
окружают.
И он не знает, какое из зол
меньшее.
EinLeben[4]
За несколько недель до смерти она стоит в рамке окна,
молодая женщина с элегантной перманентной завивкой,
о чем-то думает, смотрит на улицу,
на коричневой фотографии.
Снаружи смотрит на нее облако из середины дня
тридцать четвертого года, нечеткое, не сфокусированное,
но с ней навсегда. Изнутри
смотрю на нее я, мне четыре года, почти,
останавливаю свой мячик,
медленно выхожу из снимка и старею,
старею осторожно, тихо,
чтобы не испугать ее.
Итог
Наконец закончим морочить друг другу голову.
Поговорим прямо, по-человечески, глаза в глаза:
Родные и близкие, господа волки,
Что между нами, кроме кровной связи, а?
Встреча
Я левая рука.
Да что ты говоришь, а я правая,
кажется, мы уже встречались,
мы так похожи, ты точь-в-точь моя противоположность.
Как, ты меня не помнишь?
Мы же вместе росли и любили
играть в войну, как в древности:
пять рыцарей справа, пять слева,
у всех были забрала, из ногтей,
и битва (теперь ты вспомнила?) всегда кончалась ничьей.
Потом мы выросли, сделали карьеру,
у каждой свои ногти,
царапины, уловки —
и вот в конце концов мы обе здесь,
сплетены красиво, как подобает,
на животе нашего трупа. Какая встреча.
С этого момента будем жить вместе,
и даже создадим совместную фирму по выращиванию ногтей
по меньшей мере на две-три недели.
Диббук[5]
Уйди, выйди из меня, чего тебе надо?
Я вырвал тебя из горла,
вырезал из руки.
Это я, ты слышала, я.
Кого тебе в этой темноте? Уйди ты.
Я стер твою тень из своей тени.
Во всем мире нет места нам двоим.
Мне и мне.
Смешной вопрос
Как рассеянный профессор, который позвонил себе домой и спросил: «Я здесь, где я должен быть?», так же позвонил я и спросил: «Я Дан, кто я должен быть?», и по рассеянности не почувствовал, что линия занята.
Поиск
Звонок в дверь. Меня уже нет дома.
Я вернусь завтра.
Звонок. Меня уже нет в городе.
Я вернусь послезавтра.
Меня уже нет,
вернусь после конца света.
Теперь они ломают дверь.
Глупо. Ведь я не собираюсь
рождаться вообще.
Домой
Ночь, и наручные часы отстают. Виновата рука. Я сижу на краю крыши и спрашиваю, как добраться. Это зависит от выбора: ползти или прыгать? Когда-то здесь были ступеньки, вдоль по стене, со двора на крышу. От них еще осталась память, зигзаг штукатурки, только память. И значит, нет выхода: я должен спрыгнуть. Я повисаю прижавшись к стене, стараюсь втереться плечами в штукатурку, чтобы не упасть, и падаю.
На углу двора по-прежнему ждет колодец, квадратный, массивный, с железной крышкой. Сверху, на башне лютеранской церкви, парит лунный циферблат: он давно потерял веру в меня и отказался от двух стрелок. Я не знал, что настолько опоздал.
Теперь, когда все потеряно, на меня опустился покой. Колодец дремлет, железная крышка постукивает под напором тишины. Я осторожно поднимаю ее: в круге воды, совсем рядом, плавает лицо луны. Оно откуда-то мне знакомо. Если я погружусь в него, точно вспомню, откуда.
Где
Я спрятался в комнате, но забыл, где.
В шкафу меня нет.
И нет за занавеской.
Нет в большой крепости между ножками стола.
В зеркале пусто.
На секунду показалось, что я в картине на стене.
Однажды, если кто-нибудь придет и позовет,
я отвечу — и узнаю: вот я.
Прятки
На заднем дворе мира
мы играли, он и я.
Я закрыл глаза, прячься:
раз, два, три,
ни спереди, ни сзади,
ни внутри.
С тех пор я ищу,
столько лет.
Что делать, если я тебя не найду.
Выходи уже, выходи,
ты видишь, я сдался.
Речевая проблема
Девушка, которую зовут Иврит,
дочь пожилых родителей из хорошей семьи.
И что же? Она очень легкомысленная,
каждый день новые увлечения.
Невозможно на нее положиться.
Ее слово — это не слово.
Она даже не красавица: подростковые прыщи,
большие ноги. Крикливая
и упрямая как осел.
Но что еще хуже:
она не дает тому, кто хочет,
задушить ее дикий голос
и похоронить достойным образом
в гробнице праотцов.
Выйдет легко
«Наружу, наружу,
тужьтесь еще, еще,
никуда он не денется, выйдет легко».
Резкий воздух прорвался внутрь,
и взрывом вырвался обратно:
«Мама мама почему мама».
Эту длинную жалобу он сократил
До одного звука:
Ииииииии.
В бездонном мерзком пространстве, куда он попал,
нашлась первая опора,
наручники из пальцев на пятке:
акушерка подняла его головой вниз,
маленькие ручки в разные стороны,
перевернутое распятие.
Но вот, через бесконечное мгновение
пришел ангел, старый чиновник,
проверил номер удостоверения личности
и в великой милости, по обычному распорядку,
закрыл ему рот
и помог забыть[6].
Теперь опять мягко и тепло, опять материнское лоно,
и откуда-то очень издалека он слышит
первую добрую фразу:
«Здоровый мальчик, и сколько у него сил!
Ревет как бычок,
в добрый час».
Планирование
На углу улицы Яркон разрушают дом. Морская соль разъела железные сухожилия. Он умер в возрасте пятидесяти двух лет. Рабочие начали, конечно сверху, в направлении, обратном строительству. Уже при первых ударах молота открывается комната: у нее был цвет идеальной плоти, розовый как у двадцатилетних. Две или три проститутки стоят на улице в утренней скуке. Средиземное море развалилось напротив, лениво вылизывает себя. Только один серьезный человек, видимо, строительный подрядчик, тщательно проверяет могилу, которую вскрывают у него на глазах, и видит новорожденного: здесь будет воздвигнута стелла, квадратная, многоэтажная, в память о доме.
Сувенир
Город, в котором я родился, Радауц в Буковине, выбросил меня, когда мне было десять лет. В тот же день забыл меня, как мертвого, я тоже забыл о нем. Так было спокойнее нам обоим.
Вчера, через сорок лет, он прислал кое-что на память, будто заботливая родственница, проявляющая внимание по причине кровных связей. Новый снимок, последний зимний портрет. Повозка с балдахином ждет во дворе. Конь понурил морду и смотрит с симпатией на старца, запирающего какие-то ворота. Итак, похороны. Двое остались в Хевра Кадиша[7]: могильщик и лошадь.
Но похороны роскошные: вокруг, на сильном ветру, собираются тысячи снежинок, каждая со своим кристаллическим рисунком. До сих пор страстное желание быть особенной, до сих пор те же иллюзии. При этом у каждой, у всех один и тот же костяк: шесть концов, Звезда Давида, на самом деле. Через секунду они растают, слипнутся, превратятся в комья, просто в снег. Среди них мой старый город приготовил могилу и мне.
Ошибки
Ты думаешь, я пришел наконец — а это
всего лишь первая волна зимнего дождя.
Ты думаешь, вот новая печаль — а это
всего лишь белая стена — как всегда.
Это извивы искушения — думаешь ты, —
а это лишь бумажный змей.
Ты думаешь — одиночный выстрел,
а это сквозняк хлопнул дверью.
Ты думаешь — это я,
а это только я.
[3] ї Hakibbutz Hameuchad Publishing Hause and the Bralik Institute, Jerusalem, 1991
ї Александр Бараш. Перевод, 2007
[4] Жизнь (нем.). (Здесь и далее — прим. перев.)
[5]Злой дух (иврит; букв.: прилепление), который вселяется в человека, овладевает его душой, но сохраняет при этом самостоятельность.
[6] Считается, что новорожденный наделен знанием о мире; в момент его появления на свет приходит ангел, который касается рта — и все забывается; но потом, при изучении Торы, человек вспоминает то, что на самом деле знал… (Трактат «Нидда» и дальнейшие комментарии).
[7] Похоронное общество (иврит).