Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2007
Перевод Мария Людковская
Ингегерд достает кошелек и поворачивается ко мне:
— Ну вот, видишь — тихо, и народу немного.
Мы у билетной кассы. Перед нами сидит молодой человек с короткой стрижкой, в форме и беседует по телефону. Он смотрит на стол, отвечает отрывисто, вполголоса. На груди у него приколот значок с надписью: «Охрана».
— Ага, — говорю я, глядя на бумажный пакет, который держу в руке. Внутри — блестящий красный сверток, перевязанный черной шелковой лентой. Ингегерд копается в своей сумочке.
В вестибюле кроме нас никого, но из киоска с сувенирами слабо доносятся голоса. Я смотрю на часы у парня над головой — десять минут двенадцатого, — потом снова на парня. Охранник, значит. Ну да, без охраны сейчас нельзя. Вот только раньше вроде ничего такого здесь не было.
Парень вешает трубку и поднимает глаза.
— Слушаю вас.
— Добрый день, — здоровается Ингегерд, — два билета, пожалуйста.
Охранник наклоняется к кассе:
— Льготные?
Улыбаясь, Ингегерд смотрит на меня, потом на охранника.
— Не знаю… вообще-то я теперь пенсионерка.
— Тогда вам за полцены.
Ингегерд хихикает и указывает на меня:
— А вот Леннарту до пенсии еще долго.
Я отвожу глаза.
— Да? — говорит охранник.
— Леннарт мой младший брат, — продолжает Ингегерд. — Как вам кажется, мы похожи?
Ну вот, и зачем она ему это рассказывает, нельзя же так, ни с того ни с сего, откровенничать с незнакомыми людьми.
— Да что вы! — удивляется охранник и смотрит на Ингегерд, потом на меня. — А правда, что-то есть.
Конечно, если подумать, ничего страшного она не сказала. Но все равно.
— Мне обычный билет, — улыбаясь, говорю я.
Охранник кивает, отрывает две маленькие круглые наклейки с билетных катушек. Один кружок голубой, другой — красный. Голубой он отдает Ингегерд, красный мне. Это у них что-то новенькое.
Кладу наклейку в карман.
— Семьдесят пять крон, пожалуйста.
— А кстати, — говорит Ингегерд, протягивая охраннику стокроновую бумажку, — мы случайно не первые сегодня?
Я снова улыбаюсь и, сняв очки, отворачиваюсь, гляжу в сторону сувенирного магазинчика. Начинается. Всякий раз одно и то же. А впрочем, ладно, пусть говорит что хочет.
— Ну… — мычит охранник, звеня монетками в кассе. — Не совсем, тут до вас уже прошли несколько человек.
— Да что вы говорите! Понимаете, — Ингегерд берет сдачу, — мы с Леннартом приходим сюда каждый год, в один и тот же день.
Я покашливаю. Ну кому это интересно? А охраннику – ему уж точно и без нас забот хватает.
— Вчера у меня был день рождения. А на следующий день я всегда приглашаю Леннарта сюда.
— Понятно.
— Ну так вот, последнее время… вот уже третий год подряд, мы оказываемся первыми посетителями! Правда странно, да?
— Понятно, — улыбается охранник. — Но сегодня вы, к сожалению, чуть-чуть опоздали.
— Ну и ладно, — смеется Ингегерд, глядя на меня, — ничего не поделаешь.
— Да уж, — соглашаюсь я.
— И все же милости просим! — Охранник указывает на лестницу.
— Большое спасибо, — в один голос отвечаем мы, я чуть громче.
И идем через зал к небольшой раздевалке с камерой хранения.
— Здесь всегда такие приятные служащие, — шепчет Ингегерд.
Ну да. Вполне любезный молодой человек.
— Хотя немного обидно, что мы не первые.
Нашла из-за чего расстраиваться. Нравится ей почему-то придавать смысл таким пустякам. Может, это для нее вроде игры такой, не знаю.
— Ничего, не последний же раз, — отвечаю я.
Ингегерд улыбается, снимает пальто.
— Надеюсь. Зато как дешево. Да, придется мне теперь привыкать. К льготам.
Она подходит к высокому железному шкафу, вешает пальто. И все-таки… интересно, как вообще она пережила свой уход из муниципалитета?
— Разденешься? — спрашивает она.
— Нет, наверное, — говорю я. — У меня только куртка. Хотя… — приподнимаю пакет. – Это я бы оставил.
Осторожно ставлю пакет в шкафчик. Стараясь не смотреть, Ингегерд опускает в отверстие на дверце пятикроновую монетку, закрывает шкафчик, поворачивает ключ и протягивает его мне.
— Возьми, а то боюсь потеряю.
— Давай, — кладу ключ в карман брюк.
— Вот и хорошо. — Она берет меня под руку, на другой руке у нее висит сумочка. — Как замечательно, что мы снова здесь.
Ну да. Конечно. Как здорово, что я могу ее порадовать — просто прийти с ней сюда, и все.
— Мы ведь почти не видимся.
— Ну почему…
— Ты все в разъездах, продаешь свои фотоаппараты.
Опять она за старое. Мы медленно поднимаемся по серой каменной лестнице. Что ж я могу поделать. Никто не виноват, что она живет в Лонгерюде — в этой непроходимой глуши, а я так часто в командировках. Между прочим, мне тут на днях пришлось лететь домой ранним рейсом, чтобы уж наверняка успеть к ней сегодня. Но если сказать ей об этом… Пожалуй, не очень-то будет вежливо.
— Ну а как Эви? — спрашивает она, смахивая что-то с юбки.
Так, теперь еще и это.
— Ничего. Сказала, что у нее все хорошо, когда мы говорили в последний раз.
Она и впрямь так сказала.
— Не пора ли вам наконец решиться?
Вечно одни и те же вопросы. И как ей не надоест?
— Ну-у, не знаю. Мы сейчас это не обсуждали.
Ерунда, ничего не выйдет до тех пор, пока Эви работает в своем бутике. И не может ездить со мной.
— Леннарт, тебе это просто необходимо.
Ну да, знаю. Поднявшись по лестнице, подходим к первому залу.
— На этот раз можно обойтись без венчания — и никто бы не задавал лишних вопросов.
Это я уже слышал. Покашливаю.
— Посмотрим.
Спрашивается, ну какое, какое ей дело.
В зале пусто. Светло-красные стены, с потолка падает свет. Несколько картин в темных тонах, в основном женские портреты.
— Точно… — Ингегерд смотрит по сторонам, и, разняв руки, мы расходимся, — здесь Ренессанс.
А, эти дамы. Как же, узнаю. Такие тусклые — поди разгляди.
— Подумать только, сколько лет этим картинам, — говорит Ингегерд, не отрываясь от двух маленьких портретов в углу, — тут написано: тысяча пятьсот сорок пятый.
— Да, невероятно.
Потихоньку подхожу к следующему залу. По тому, как скрипит паркет, слышу, что Ингегерд медленно идет за мной. Тут светлее, и потолки намного выше. Дальний конец зала раздваивается. Посетителей не видно.
Посреди, одна за другой, три мраморные скульптуры. Что-то не помню, чтобы они тут стояли. Хотя всего не упомнишь.
Приближаюсь к первой статуе: на спине лежит вытянувшись обнаженная девушка. Сзади подходит Ингегерд. Я ищу название скульптуры, но внизу ничего не написано. Девушка, судя по всему, спит. Или умерла. Наверное, что-то из мифологии — не иначе богиня какая-нибудь.
Ингегерд останавливается у огромного полотна в торце зала. На заднем плане пейзаж, посередине сражаются две кучки солдат.
— Потрясающе, — она подходит вплотную и внимательно изучает картину. — Смотри, виден каждый мазок.
— Правда? — Я встаю поближе, вглядываюсь. С потолка на изображение направлены два прожектора. Как ни повернись, ужасно отсвечивает.
— Ты только посмотри!
Ингегерд указывает на какое-то маленькое тело. Теперь можно быть спокойным: она счастлива.
— Да, — говорю, — прямо-таки мастерски.
Из другого конца зала доносятся шаги. Оборачиваюсь. Заложив руки за спину, к нам приближается молодая женщина в форме. Каждый шаг отдается по залу эхом. На поясе у нее громко хрипит и пищит рация. Еще охрана.
Мы стоим на месте, читаем табличку под картиной. Какой-то испанец. Охранница проходит сзади, я слегка киваю ей, она тоже здоровается. У них что, теперь нет обычных экскурсоводов? Одни охранники?
Я иду дальше, мимо длинных рядов картин. Надо же, сколько их тут. Время — двадцать пять двенадцатого. Значит, пробудем здесь еще… часа два, не меньше.
Ингегерд медленно двигается вдоль стены. Остается только, как всегда, бродить вместе с ней.
Я останавливаюсь, жду, пока она меня догонит.
— Как приятно, когда мало народу, — говорит она.
— Ага.
Заходим в один из смежных залов. С потолка свисает табличка: «XXвек, Франция». Мы заворачиваем за угол и на ближайшей стене видим какие-то яркие картины.
— О, это же она! — говорит Ингегерд, указывая на самую большую.
Да-да, что-то знакомое, смутно припоминаю эту летящую улыбающуюся женщину. Или животное. Внизу — бурное море.
— Если б ты только знал… — Ингегерд подходит к картине и рассматривает лицо женщины, — как я ее люблю.
— Да? — Я еще раз смотрю на картину. — Пожалуй, ты права, в ней что-то есть.
Подхожу к соседним картинам, медленно разглядываю одну за другой. В общем, ничего, бывает хуже. Хотя некоторые уж слишком броские. Дойдя до конца стены, оборачиваюсь. Ингегерд все еще стоит около летящей женщины. Не двигается, смотрит на нее не отрываясь. Что там еще случилось?
— Знаешь, в первый раз я ее увидела, — произносит она, не глядя в мою сторону, — когда мы с Карлом ездили в свадебное путешествие.
Ах, как нехорошо, что она…
— Это было на Ривьере, летом шестьдесят второго.
Как нехорошо. Я внимательно смотрю на нее.
— Раньше она здесь не висела, — Ингегерд подходит поближе, — получается, ее привезли оттуда.
Как досадно, что она увидела эту картину и вспомнила о Карле. Главное сейчас — не ляпнуть чего-нибудь невпопад.
Ингегерд так и стоит — всего в каком-то метре от картины. Ее седые волосы блестят в луче лампы. Я оглядываюсь по сторонам: кроме нас, в зале по-прежнему никого. Ингегерд скрестила руки на талии.
— Леннарт… мне бы хотелось…
Я смотрю в пол. Похоже, дело плохо.
— Побыть здесь немного… одной.
Я сглатываю. Неужели она хочет остаться тут одна, да еще с этой картиной?
— Послушай, — осторожно начинаю я, — может… пойдем дальше? Тут столько всего интересного.
Все же не стоит ей… стоять здесь в одиночестве.
— Нет. Я хочу побыть тут.
— Может, все-таки…
— Нет, Леннарт. — Она заговорила быстрее. — Я должна побыть одна.
— Ты уверена?
Она кивает. Ну ладно, пожалуйста. Я смотрю на летящую женщину, у нее рыжие волосы и ярко-синие глаза.
— Ладно, тогда я, может, пока похожу сам — по другим залам?
Она снова кивает и почти шепчет:
— Да, пожалуйста.
Я отворачиваюсь. Проклятье. Как по-дурацки получилось, ведь мы пришли сюда в честь ее рождения.
— Тогда… встретимся попозже, в кафе?
— Хорошо, — отвечает она.
Я смотрю на часы.
— Минут через тридцать?
Она снова кивает, не глядя на часы. Я не двигаюсь с места. Смотрю на ее ноги — стоять-то уж точно не обязательно.
У стены, завешенной драпировкой, замечаю несколько раскладных табуреток. Быстро подхожу и, взяв одну, возвращаюсь.
— Вот.
Ставлю, не поднимая глаз. Ингегерд садится.
— Тогда жду тебя, — снова смотрю на часы, — около двенадцати?
Она кивает.
— Спасибо, — отвечает она.
Киваю. Ну ладно. Я сделал все, что мог.
Медленно заворачиваю за угол, прохожу мимо ряда картин, потом поворачиваю еще раз и попадаю на большую лестничную площадку. Чертова картина. Все испортила. Зачем только ее тут повесили?
С верхнего этажа доносятся какие-то голоса. Слов из-за эха не слышно. Но с другой стороны… она же сама сказала, что хочет остаться. Только вот зачем ей это? Зачем ворошить прошлое? Ведь больше двух лет минуло. Но раз она сказала… Переубеждать, наверное, не стоит. Нет, это очевидно.
Медленно поднимаюсь на следующий этаж. Не могу же я один после кончины Карла все время утешать ее и подбадривать. Хокан с Бенгтом вполне могли бы ее навещать. Хотя им, конечно, сложно выбираться — понятное дело, семья, дети. Кроме того, нельзя забывать, что Ингегерд всегда была такая — ужасно впечатлительная, когда дело касается живописи. Да-да, это правда, и к тому же поди разбери, что она на самом деле…
— Простите, — слышу рядом чей-то голос, — у вас есть наклейка?
Передо мной стоит высоченный охранник с бородой и бакенбардами. Наверное, спустился сверху, а я и не заметил.
— Э-э… да, конечно-конечно.
Пошарив в кармане, достаю наклейку.
— Ее надо носить на видном месте. Чтобы мы видели, кто есть кто.
— Да? Я не знал.
— Можете приклеить на куртку, — указывает он.
Я снимаю с наклейки защитный слой и прилепляю ее на грудь. Улыбаюсь.
— Так хорошо?
— Отлично, — улыбается он в ответ. — Это просто обычные правила безопасности.
— Конечно.
Он кивает и идет дальше вниз по лестнице. Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает в каком-то зале. Откуда мне знать, что наклейку полагается носить именно так?
Поднимаюсь выше, на следующий этаж. Там как бы вестибюль с разными указателями. Я смотрю вниз, в пролет. Остается только найти себе какое-нибудь занятие.
Большая стрелка передо мной указывает направо. Под стрелкой надпись: Глаз как оружие — Объект как защита.
Я дважды перечитываю текст. Что это значит? Наверное, что-то новомодное.
Заглядываю. Народу никого. Зал очень широкий и длинный. Пол заставлен разными вещами, на стенах висят картины и другие предметы. Передо мной на полу какое-то небольшое приспособление желтого цвета, похожее на строительную люльку, а рядом в круглом горшке растет дерево. На ветке сидит огромный манекен. Я присматриваюсь. Интересно, дерево настоящее?
Вокруг люльки и дерева расставлены стенды с черно-белыми афишами. Что написано, отсюда не видно. Но уж очень странная эта люлька. Как будто детская. Пойду лучше в другой зал. Не такой современный.
Но так и не двигаюсь с места. За деревом на стене какие-то большие фотографии. Вот как, все-таки фотографии. Что ж, можно и посмотреть.
Подхожу к стендам: плакаты на английском, на всех один и тот же текст. Начинаю читать, хотя не все понимаю — тут до меня доходит, что это увеличенное объявление о знакомстве. Манекен на дереве, строительная люлька, поднятая наполовину, да еще эти плакаты. И надо полагать, во всем этом какой-то особый смысл?
Я встаю поближе к дереву. Дерево живое — осина. Как она растет в помещении?
Снова смотрю на манекен. Чего только не придумают.
Фотографии черно-белые, везде один и тот же похожий мотив: какие-то равнины с темной сетью линий и борозд по краям. Я прищуриваюсь. Что же это такое, напоминает… дельту реки, что ли. Но проявлено и напечатано здорово.
Я подхожу совсем близко: в левом уголке каждой фотографии по два надреза. А фотоаппарат-то, конечно, наш.
Под фотографиями табличка, на ней — имя фотографа и название: Морщины.
Так вот что это такое. Правда, на морщины на лице не похоже. А я решил было, что это пейзаж. Отхожу на несколько метров. Морщины… вот оно что. Но оттенки богатые. И контраст хороший. Хотя старческие морщины — что за странный выбор…
Вдруг слышу какой-то стук. Оборачиваюсь и вижу, как прямо ко мне мимо осины мелкими шажками бежит темноволосый мальчик. Это еще что?
Он подбегает, останавливается всего в нескольких метрах от меня. За ним никого. Мальчик ничего не говорит, только смотрит. У него взъерошенные волосы, красные щеки, как будто он только что с мороза, и густые сросшиеся брови. На нем джинсы и желтая футболка. Наклейки на майке нет.
— Здравствуй, — пытаюсь с ним заговорить.
Он произносит что-то, будто хрюкает, при этом все так же не сводит с меня глаз.
Я опять смотрю на дверь, он тоже оборачивается. Интересно, сколько ему? Лет семь-восемь?
— Ты, наверное, пришел сюда с родителями, да?
Он отвечает новым хрюканьем и протягивает руку. Я даю ему правую руку:
— Привет-привет.
Мальчик улыбается, но не берет моей руки, а быстро хватает меня за запястье. Что он делает?
Я пытаюсь высвободить руку, но мальчик крепко вцепился. Он опять смотрит на дверь, руки моей не выпускает. Что это с ним? Какой-то странный.
Мальчик издает звук, похожий на смех. Я снова пытаюсь вырвать руку, но он поднимает ее и кладет себе на голову. И улыбается во весь рот. Да нет, вроде вполне безобидный.
— Какие у тебя красивые волосы — густые.
Осторожно пытаюсь высвободить руку. Он смеется, не отпускает, потом опять хрюкает и кивком указывает на мою голову.
Я смотрю на дверь. Должен же с ним быть кто-то из взрослых.
— Ну все, теперь, пожалуйста, отпусти, — улыбаясь, говорю я.
Мальчик еще раз кивает и поднимает мою руку. Что он хочет? Он поднимает руку еще выше, встает на цыпочки. А, понятно, ему надо потрогать мои волосы.
Я немного приседаю и наклоняюсь, чтобы он мог дотянуться. Зачем я это делаю? Да нет, конечно, вряд ли он опасен. И действительно, мальчик просто кладет руку мне на голову и смеется.
— Не совсем как у тебя, да?
Одновременно я слышу звук — металлическое клацанье. Мальчик отпускает мое запястье и отходит на несколько шагов. В одной руке он держит ножницы со светло-красными пластмассовыми ручками. В другой — большой клок седых волос.
Я смотрю на него, а он смеется и отходит в сторону. Черт, он что, отстриг мне волосы? Я провожу рукой по макушке, потом над ушами: с одной стороны волос немного меньше. Проклятый хулиган. А я тоже хорош. Сам виноват.
Он отбегает к осине, пролезает между стендов с плакатами и направляется прямо к люльке. Кажется, кидает несколько моих волосков на сиденье, а потом их перебирает. Ничего не понимаю.
Я быстро оглядываюсь и подхожу к нему. Откуда он все-таки взялся? Нельзя же так себя вести. Бегает тут с ножницами. Еще испортит что-нибудь ценное или сам поранится.
Завидев меня, он убегает в глубь зала, к какой-то скульптуре. Может, позвать на помощь?
Я смотрю на потолок, в углы — ищу камеры наблюдения. Нигде никаких камер. Значит, чтобы кого-нибудь предупредить, придется оставить его одного. А он, конечно, в это время смоется. Или что-нибудь натворит.
Мальчик стоит у какого-то ящика из прозрачного пластика и режет что-то на мелкие кусочки, которые сыплются в этот ящик. Нет, нужно срочно звать на помощь. Наверное, охрану. Только как? И тут я вижу, что предмет, который он крошит, это кусок светлой ткани. Опускаю глаза на грудь. Разумеется. Мое кашне. Значит, он и его успел схватить? Кашне, которое я привез из Вашингтона. Ну все. Я подбегаю к мальчишке, он стоит на месте, состригает бахрому с одного конца шарфа в ящик.
— Что ты делаешь!
Я быстро поднимаю руку, он пытается отбежать на несколько шагов, но я преграждаю ему путь — и он падает на пол, ударяясь лбом о край ящика.
Только не это!
Мальчик неподвижно лежит на полу. Боже мой, что я…
Вдруг он зашевелился, задвигал руками и ногами и даже засмеялся. Я скорее помогаю ему подняться, одновременно выхватываю свой шарф.
— Прости, прости, пожалуйста! Я не нарочно! Но нельзя же портить мой шарф!
У него из брови идет кровь, мое кашне тоже в крови. Так. Это же надо, сбить с ног несчастного ребенка.
В дверях по-прежнему никого не видно. Нужно скорее привести все в порядок, пока никто не появился.
— Послушай, надо тебя умыть. Пойдем-ка поищем уборную.
Он хрюкает и улыбается. По носу у него стекает струйка крови.
— Подожди.
Я вытираю ему лицо шарфом. Не важно. Носить его уже все равно нельзя.
— Пойдем, — протягиваю ему руку, — пойдем поищем уборную.
Потом надо будет разыскать его няню или родителей. Наверняка он просто от них убежал. Мальчик не берет моей руки, зато подходит к ящику и что-то туда опускает — остатки бахромы с шарфа.
— Ты что, нельзя!
Я заглядываю в ящик, а он смеется. В самом низу, ниже уровня пола, виднеется неровное голубое дно. На дне лежит большой прозрачный надувной мяч овальной формы. Внутри мяча — кукла, которая держит в руках куклу поменьше со странным лицом, больше похожим на мордочку животного. Наверное, это кошечка. Похоже на два… ну да, в этом мяче, как в оболочке… куклы похожи на два эмбриона. На мяче тоже что-то лежит, что-то совсем мелкое. Я наклоняюсь. Конечно, бахрома от шарфа. Вперемешку с бахромой моих седых волос.
— Ты что, тут ни в коем случае нельзя… ничего бросать.
Я наклоняюсь еще ниже, опускаю в ящик руку. Но до мяча дотянуться не могу. Ладно, пусть полежит. Пока что. А кстати, куда подевались эти ножницы? Левой рукой мальчик придерживает карман брюк.
— Послушай, — говорю я, указывая на его карман, — отдай, пожалуйста.
Мальчик тут же отскакивает.
— Понимаешь, это очень опасно.
Подхожу и пытаюсь схватить его за левую руку. Он резко вырывается и бежит к какой-то двери. У двери надпись: ЛИФТ. Стоп, неужели он…
Мальчик открывает дверь, входит внутрь и нажимает на кнопку. Я не успеваю добежать: лифт уезжает наверх, а мальчик стоит у окошка и смотрит на меня. Вот и все — он исчез, весь в крови! Я несколько раз нажимаю на ВЫЗОВ. Придется все-таки звать на помощь. Оглядываюсь — вокруг ни души. Он ведь может пораниться.
Наконец сверху слышится шум, и лифт снова едет вниз. Внутри никого нет. Убежал, наверное, на другой этаж. Надо во что бы то ни стало его найти, кто знает, что он еще придумает! Открываю дверь. Разыскать бы какого-нибудь охранника…
И тут я вижу мальчика. Он лежит на полу и широко улыбается. Я едва удерживаюсь от смеха.
— Ты что, здесь лежишь?
Он издает какие-то булькающие звуки — смеется. Нос и подбородок перемазаны кровью. Я стою одной ногой в лифте, держу дверь. Наверное, лучше просто спокойно с ним поговорить. Если я хочу, чтобы он меня послушался. И ни в коем случае не пытаться отобрать ножницы.
— Пойдем, — спокойно говорю я и протягиваю ему руку, — вставай.
Руку мою он не берет, но вскакивает на ноги, кивает и издает низкий звук:
— Эееееееее.
Я осматриваю его бровь. Кровит вроде не сильно. Опять вытираю ему лицо шарфом. Надо просто промыть холодной водой, и все пройдет. Какие странные у него брови. Широкая сплошная полоска.
Я изучаю кнопки лифта: Этаж 4: WC/Комната матери и ребенка. Отпускаю дверь, и она плавно за мной закрывается.
— Сначала нам нужно тебя умыть, — нажимаю на четвертый. — А потом найти твоих родителей.
Лифт трогается, и мальчик снова быстро ложится на пол. Он прикладывает ухо к полу, смеется и опять издает такой же звук:
— Ээээээээээээээээ!
Видно, ему что-то нравится в лифте.
— Эээээээ!
Может, шум двигателя. Лифт останавливается.
— Пойдем, — я беру его за правую руку и тяну. Он поднимается и выдергивает руку.
Надо, пожалуй, держать его, когда будем выходить, а то он просто возьмет и убежит.
Я снова пытаюсь схватить его, но он выкручивается и прячет руку.
— Понимаешь, тут нельзя бегать, ты же можешь упасть и удариться!
Может, ему вообще все равно, что я говорю? Мальчик хрюкает. И протягивает мне руку. Нет, видимо, не все равно.
— Хорошо, — я снова даю ему руку, — тогда пойдем.
Он быстро хватает меня за запястье. Но как только я сам пытаюсь взять его за руку, вырывается. И громко всхрюкивает. Так вот оно что — оказывается, он хочет держаться сам.
— Олрайт, — протягиваю ему руку. — На, держи.
Мальчик хватает мою руку, улыбается.
— Но только смотри не убегай!
Он смеется, фыркает как бы. Я медленно открываю дверь и смотрю на часы. Без четверти двенадцать. Хорошо, что Ингегерд не знает, чем я тут занимаюсь.
Выходим. Он все еще держит меня за руку и вроде что-то такое напевает. Кажется, кровь больше не идет. Нужно быть наготове — вдруг он снова вздумает убежать.
Мы совершенно одни. Неужели и здесь никого? Такое ощущение, что посетителей нет вообще. Я смотрю на указатели на стене. Туалеты направо.
— Пошли.
Мы попадаем в коридор: мраморный пол, вдоль стен бюсты на темных пьедесталах. Я слегка подталкиваю мальчика, чтобы он не улизнул.
В следующем зале висят огромные картины в золоченых рамах, мальчик отпускает мою руку, подбегает к черной занавеске в углу и быстро достает ножницы.
— Стой!
Он отрезает кусочек от нижнего края занавески и бежит дальше вдоль стены. Ну вот, и занавеску испортил.
Я пускаюсь за ним, он оборачивается.
— Стой, подожди!
Он прибавляет скорость, я бегу через весь зал, а он только смеется. Конечно, мне его ни за что не догнать, слишком уж быстро он бегает. И мало ли что с ним на самом деле.
Останавливаюсь. Мальчик пробегает еще несколько шагов и оборачивается. Увидев, что я больше не бегу, тоже останавливается. Я смотрю на него, он на меня. Хотя, с другой стороны, будь он опасен, его бы сюда не взяли. Правда, вот ножницы. Но их он, наверное, просто где-то нашел. Или стащил. Вряд ли ему разрешили их взять. И вроде неплохо понимает, чтó ему говоришь. К тому же это я виноват, что толкнул его.
Мальчик стоит ко мне лицом. Я делаю маленький шаг, мальчик пятится, сохраняя расстояние между нами. Я делаю еще шаг вперед. Он — шаг назад. Думает, наверное, что я с ним играю. Я начинаю медленно идти, тогда он поворачивается ко мне спиной и тоже двигается вперед, оставаясь все время на одном и том же расстоянии. Несколько раз он оглядывается, видимо, боится, что я его догоню. А что, может, мне все-таки удастся отвести его в уборную? Бог с ним, пусть играет, только бы никуда не сбежал.
Мы проходимвдоль стены. Вдруг он вытягивает руку, останавливается и что-то сыплет на раму одной из картин, потом хрюкает, смеется и идет дальше. Я подхожу к картине: на раме что-то вроде узора из светлой бахромы и волос. И мелких кусочков черной ткани. Неужели он мне столько отстриг? Я еще раз ощупываю голову, потом смахиваю с рамы волосы. Часть застревает в лепных позолоченных завитках. А мальчик уже стоит у следующей картины.
— Сейчас же прекрати!
Он задерживается на несколько секунд и идет дальше. Я смахиваю волосы со второй рамы, мальчик выходит на лестницу, я за ним.
На лестнице пусто. Мальчик копошится у пожарного крана. Напротив две двери: WC. Наконец-то.
— Иди сюда.
Я указываю на дверь, он смотрит и быстро бежит к туалету. Ну слава богу. Хотя бы кровь смоем. В уборной раковина и зеркало. Я вешаю шарф на крючок. Увидев краны, мальчик затягивает свое:
— Ээээээээээ!
Отрываю кусок бумажного полотенца и смачиваю в холодной воде.
— Стой спокойно.
Он смотрит на меня, я прикладываю полотенце к брови и к носу. Он поскуливает, но терпит. Постепенно все оттирается, ранка уже не кровит. Ну и брови — сплошная угольно-черная полоска! Такие же брови были у одного моего старого учителя в народной школе. Как же его звали, Свэрд, что ли?
— Вот! — я показываю ему его отражение. — Так-то лучше, правда?
— Ээээээ!
Сам смотрюсь в зеркало. Все-таки видно, что выстрижен клок. А может, и не так заметно?
Мальчик возится с замком. Я снимаю с крючка шарф. Попробовать отстирать, что ли?
Но, недолго думая, кидаю его в мусорное ведро под раковиной. Не отмоешь. А жаль. Такие бывают только в Америке.
Опять включаю воду.
— Осталось только найти твоих родителей.
Мою руки — и тут мальчик отходит от двери, опускается на колени, достает откуда-то красный предмет и тянется к моим штанинам.
— Ты что! Ну все, хватит!
Я тяну у него ножницы, он отпихивает меня рукой, а я хватаюсь за очки, чтобы не упали на пол. Потом кладу ножницы себе в карман, мальчик громко хрюкает и хочет протиснуться к двери. Да пожалуйста!
— Проходи на здоровье!
Прижимаюсь к раковине и пропускаю его.
— Эээээээээээ! — кричит мальчик и распахивает дверь.
Я отрываю бумагу и вытираю руки.
— Арон!
По лестнице поднимается охранница, а за ней запыхавшийся полный мужчина в круглых очках и с короткими темными волосами.
— Наконец-то!
Мальчик бежит к пожарному крану, мужчина подходит ближе и, опустившись на корточки, берет мальчика за плечо. Охранница что-то передает по рации.
— Арон, где ты был?
— Эээээээ.
— Это я его нашел.
Выхожу из туалета, мужчина и охранница смотрят на меня.
— У мальчика на лице была кровь, и я решил его умыть.
— Да? — мужчина внимательно разглядывает лицо мальчика. — А что он, сильно ударился?
— Вроде нет, кровь уже не идет. Он разбил бровь.
Мальчик не смотрит на нас. Он улыбается, щурясь на верхнюю лампу. Мужчина встает, берет мальчика за плечи и подводит к охраннице.
— Извините, пожалуйста.
— Вообще-то мы в таких случаях принимаем строгие меры, — отвечает она.
— Да, конечно, я понимаю, — кивает мужчина. — Я очень сожалею, что так получилось.
Я молчу. Глупо что-либо говорить. Ну, несколько волосков. Немного бахромы. Ерунда какая.
— Наверное, зря мы с тобой сюда пришли, — говорит мужчина, глядя на мальчика.
— Да уж, — охранница кладет руки на пояс, — мне тоже так кажется.
Мужчина подходит ко мне, подталкивая мальчика перед собой.
— Большое вам спасибо, — он протягивает руку. — Надеюсь, он вас не очень замучил?
— Ну что вы, — я пожимаю ему руку, — совсем нет.
— Он от нас убежал. Не успели мы войти, как он помчался вверх по лестнице и исчез.
— Ээуууээээээ, — говорит мальчик и улыбается.
— Он у вас резвый, — улыбаюсь я мальчику. — Что ж, до свидания!
Мальчик только хрюкает в ответ. Все-таки симпатичный мальчишка. Охранница провожает их вниз.
— Эээээээээ, — еще несколько раз доносится голос мальчика.
Навстречу поднимается охранник. Взрослые тихо переговариваются, мальчик что-то напевает, и потом они все вместе спускаются дальше. Я смотрю по сторонам, заглядываю в соседние залы. Шаги и голоса с лестницы доносятся все слабее. На моих часах без пяти двенадцать. Медленно спускаюсь, посередине марша перегибаюсь через перила и внизу вижу мальчика и троих взрослых. Они исчезают в коридоре, ведущем к выходу. Двумя этажами ниже поворачиваю направо. В холле перед кафе стоят какие-то молодые люди. Надеюсь, Ингегерд немного успокоилась.
Все столики свободны. Женщина за стойкой читает газету. Ингегерд, наверное, скоро придет, только бы она не забыла про время. Пойду, пожалуй, еще поброжу немного. Ну, чтобы не сидеть одному.
Заворачиваю за угол, спускаюсь по небольшой лестнице и оказываюсь в сувенирном магазинчике. Так, посмотрим, что тут.
В кассе стоит молоденькая девушка, в углу какой-то мужчина рассматривает плакаты. Подхожу к столу с книжками, листаю. Все искусство, искусство. Понятно.
Верчу стойки с открытками. И вдруг взгляд останавливается на открытке с летящей женщиной. Опять она. Как нехорошо. Я оглядываюсь на кассиршу и беру первую попавшуюся открытку с соседней вертушки. На ней старинный портрет: нарядные родители и дети обедают в залитом солнцем саду. Ставлю ее перед стопкой с летящей женщиной. Вот так. Чтобы Ингегерд не увидела. Еще захочет купить. Поворачиваю стойку. Так-то лучше.
Сзади слышу писк рации. Прямо ко мне идет охранница.
— Извините, можно вас на минутку?
Это еще зачем?
— Да, конечно.
— Давайте отойдем в сторону, — предлагает она, указывая на высокие окна у выхода.
Мы молча подходим к колонне из темно-зеленого мрамора. За окном я вижу мальчика, мужчину в очках и с ними женщину в красном костюме. Они стоят на нижних ступеньках наружной лестницы. Женщина и мужчина то и дело оглядываются, как будто кого-то ждут.
— Я только хотела спросить вас об этом мальчике, — кажется, охранница их не видит. — Дело в том, что мы обязаны составить рапорт.
— Да, конечно, я с удовольствием вам помогу. Но по-моему, мальчик хороший и ничего плохого не хотел.
Она несколько раз кивает.
— Ясно. А где именно вы его нашли?
Она разворачивает небольшой план музея, схемы этажей на нем наложены один на другой. Я разглядываю чертеж.
— Кажется, здесь. На третьем. Там еще какая-то современная выставка.
— А, ясно.
Она что-то записывает в черной тетрадке.
— И что он делал, когда вы его нашли?
— Да ничего, он просто прибежал, и все. Это произошло очень быстро.
Она записывает.
— И у него шла кровь?
— Ээээ…
Как лучше сказать?
— Да, — я искоса смотрю на мальчика внизу. — Да, у него немного шла кровь, из брови.
— И что вы сделали?
— Я уже говорил… я решил его умыть. Мы поднялись на лифте, и я промыл ему ранку.
Она пишет, не глядя на меня.
— А потом вы встретили нас?
— Да, точно.
Я снимаю очки, смотрю, не грязные ли стекла. Надо же, как у них все серьезно.
— А вы не заметили, он ничего не делал такого… может, где-нибудь лазил? Или что-нибудь запачкал кровью?
Мальчик, мужчина и женщина сходят с лестницы. Подъезжает такси. Пока шофер останавливается, выходит и открывает им двери справа, мальчик смотрит на небо.
— Да нет вроде.
— Вроде? Что вы имеете в виду?
Черт, что ей сказать?
Я провожу рукой по лбу и макушке, поправляю волосы, уголком глаза вижу, как эти трое садятся в такси и закрывают двери.
— Ну, он, конечно, трогал все руками. И вел себя немного импульсивно, что ли. Но я ничего такого не заметил… то есть беспокоиться не о чем. Если можно так сказать.
— То есть он ничего не испортил? И не запачкал?
Такси едет вниз по улице, к каналу.
— Нет вроде. Да нет. Вряд ли он что-то натворил.
Ножницы.
Пока охранница переворачивает страницу, я осторожно проверяю карман. Ножницы на месте. Я снова смотрю на улицу, машина уехала.
— Хорошо. Тогда остается записать вашу фамилию и номер телефона.
— Да?
Я прокашливаюсь.
— Это так, на всякий случай.
Она улыбается. Я засовываю руку в карман, сжимаю кольца ножниц.
— Мое имя Леннарт Карлéн.
— Так… Карлен, — записывает она. — Телефон?
— Я дам вам мобильный. Так меня проще найти. Ноль семь ноль семь четыре пять семь три восемь девять два.
— Огромное спасибо за помощь!
— Не за что.
Она идет к кассе — там стоят два других охранника и разговаривают. Надо же, как здесь все серьезно.
Я прикасаюсь кончиками пальцев к острию. Ножницы. И как я мог о них забыть? Надо было, наверное, вернуть их парнишке. Хотя… Это еще вопрос.
Рядом с ножницами в кармане лежит что-то еще — ключ. А, точно, ключ от шкафчика.
Смотрю туда, где стоят камеры хранения. Можно пойти вынуть подарок. А потом уже подняться в кафе к Ингегерд. Черт, а ножницы, с ними-то что делать?
Подхожу к шкафчику, открываю, достаю пакет, снимаю пальто Ингегерд с вешалки и перекидываю через руку. Охранники все так же стоят у кассы; я киваю им и быстро прохожу мимо. Да ладно. Не важно, что я не все рассказал.
Поднимаюсь по лесенке и иду в кафе, на моих часах почти десять минут первого. За столиком у кассы сидит она, ко мне спиной. Достаю из пакета сверток и подхожу ближе.
— Ээй! С днем рождения!
Ингегерд оборачивается.
— Леннарт…
Она улыбается, я опускаю сверток на стол, где уже стоит наполовину пустой пластмассовый стакан с водой.
— Вам посылка.
Похлопываю ее по плечу и вешаю пальто на соседний стул.
— Какая большая! — Она прикасается к шелковым лентам. — И как красиво завернуто.
Я сажусь напротив, она слегка мне кивает. Какие красные у нее глаза! И помада стерта.
— Может, выпьем кофе?
— Давай. Я с удовольствием.
Я беру два кофе, пирожное с марципаном и черничный торт. Ингегерд обожает чернику. Когда я возвращаюсь с подносом, она сидит в очках для чтения и вертит в руках мой подарок.
— Что же это такое? — спрашивает она, указывая на маленькую наклейку, прикрепленную сверху к ленте. — Это по-китайски, да?
— Нет, не по-китайски, — сажусь рядом, — по-японски.
Тут она замечает пирожное.
— Леннарт, дорогой… это мне?
Улыбаясь, протягиваю ей кофе и торт. Знал, что сработает. Отлично, так держать.
— Можно я открою? Ужасно не терпится.
Ингегерд развязывает шелковый бант и осторожно разворачивает бумагу, высвобождая картонную коробку. Только бы ей понравилось. Для чего бы эта штука ни предназначалась, она совершенно в ее вкусе.
Она раскрывает коробку.
— Боже мой… Что это такое? Леннарт! Какие цвета!
Она медленно достает длинного красно-зеленого зверя с большими блестящими щупальцами и мощными иссиня-черными крыльями. Все туловище покрыто блестящей разноцветной чешуей.
— Леннарт, милый, — она почти не отрываясь смотрит на зверя, — какое чудо.
Я улыбаюсь. Понравилось, значит.
— Я купил его в Осаке.
Дорогая вещица.
— Думаю, это такой мобиль, — продолжаю я, — его надо вешать под потолком, чтобы было видно, как он сверкает и блестит на свету.
— Я могла бы повесить его дома в спальне.
А я ведь знал. Знал, что подарок понравится.
— Большое спасибо, — говорит Ингегерд и ставит зверя обратно в коробку. Я только киваю в ответ. Ну хорошо. Слава богу, все прошло отлично. Надо продолжать в том же духе.
— Твое здоровье! — говорю я и приподнимаю чашку.
Она поднимает свою, мы пьем.
— Погоди, — говорю я, — лучше, наверное, убрать его со стола.
Я беру коробку и ставлю ее на соседний стул, сворачиваю оберточную бумагу и кладу сверху.
— Да, конечно, — отвечает Ингегерд.
Мы едим. За соседний столик садится молодая пара. Надо как-то поддержать разговор.
На столе, ровно на том месте, где стояла коробка, замечаю что-то белое — какой-то полупрозрачный бумажный пакетик. Что это?
— Ты заходила в киоск?
— Да… заходила.
Ингегерд достает конверт и вынимает из него большую открытку. Протягивает мне.
Летящая женщина. Я отставляю чашку. Получается, там были точно такие же открытки, только побольше?
Ингегерд смотрит на открытку и покачивает головой. Я кладу ложку на блюдечко. Значит, все равно разыскала.
— Даа… — произносит Ингегерд еле слышно.
Ну вот, опять. Ну что тут скажешь?
— Вкусное пирожное?
Она кивает, медленно, не поднимая глаз.
— По-моему, у них тут всегда все очень свежее…
— Леннарт, — прерывает она меня.
Я замолкаю. Она смотрит мне в глаза.
— Я хочу… — она медленно кивает, — чтобы ты знал, — кладет открытку на стол, сглатывает, — я тебе очень благодарна…
Я складываю руки на животе.
— За то, что мы вот так иногда видимся, что вот так каждый год приходим сюда.
— Ингегерд, милая, мне тоже очень приятно! К тому же…
— Нет-нет, Леннарт, не стоит, — быстро говорит она.
Она кивает, и я замолкаю. Потом опять кивает, глядя мне в глаза. Я молча смотрю на нее. Что она хочет сказать?
Ингегерд снова берет ложку и принимается за торт. Я искоса смотрю на ее руку. Все? Больше не собирается возвращаться к этому разговору?
— А что ты делал, пока меня не было?
Я прокашливаюсь, отпиваю кофе. Ну все, точно, теперь ей хочется говорить о другом.
— Да ничего особенного, так, походил по другим этажам…
(…и встретил мальчика.)
— Видел что-нибудь интересное?
— Да нет…
Откусываю большой кусок пирожного.
— Впрочем, видел несколько фотографий…
— Леннарт! Что у тебя с волосами?
— Ээ… а что?
— У тебя огромная плешь — на самой макушке.
Я ощупываю голову, немного взъерошивая волосы. Что бы придумать?
— А, это, — улыбаюсь, — это вчера. Испачкал голову краской. Пришлось отстричь. А что, так заметно?
— Ну да, выглядит довольно странно.
Она перегибается через стол и трогает мою макушку рукой.
— Но откуда ты взял краску? Разве ты что-то красишь?
Назад пути нет.
— Да нет, не я. Понимаешь, это было в магазине, вчера. У них ремонт, и мне на голову капнула краска.
— Понятно.
— Да ничего страшного. Совсем чуть-чуть. Я пошел домой и все отстриг.
— Вот как? И ты не потребовал никакой компенсации?
— Ну что ты. Из-за такой ерунды.
— Да, но все-таки заметно!
— Ну и ладно.
Я провожу рукой по волосам, стараюсь как бы пригладить их.
— Отрастет.
Ингегерд что-то бормочет про себя. Глупо рассказывать сейчас о мальчике.
Она делает небольшой глоток и оборачивается. Вообще не буду рассказывать.
— Извини, — говорит она, поднимаясь, — мне надо в уборную.
— Кажется, я видел уборную рядом с магазинчиком.
Она кивает и уходит. Я доедаю пирожное и оглядываюсь. В кафе по-прежнему никого, кроме той пары. Странно, что так мало народу, не только в кафе, но и вообще. Наверное, позже придут.
На столе Ингегерд оставила сумку и очки для чтения. И еще белый конверт. Хорошо, что ей хотя бы понравился мой зверь.
Я облокачиваюсь на спинку и чувствую в кармане что-то острое. Ножницы.
Осторожно вынимаю их и быстро прячу на столе — между блюдцем и чашкой. Немного глупо, наверное. Хотя… неизвестно еще, где он их раздобыл.
Ножницы довольно маленькие, со светло-красными ручками. Вот, оказывается, из-за чего он так переживал. С виду ничего особенного. Я просовываю пальцы в колечки, раздвигаю кончики и замечаю, что они не прямые, а слегка изогнутые. Так…
Ногтем большого пальца скребу по лезвию: не очень-то острые. Наверное, игрушечные.
Оглядываюсь на молодую пару, но они в мою сторону не смотрят. Щелкаю несколько раз в воздухе. Неплохо бы попробовать. Хотя нет, лучше не стоит, если Ингегерд увидит, она сильно удивится. Лучше их куда-нибудь выкинуть. Бросить в урну на улице.
Тут я замечаю сложенную на стуле оберточную бумагу. Попробовать-то можно. Хотя бы чуть-чуть. Вряд ли кто-нибудь увидит, к тому же что в этом такого — я ведь только попробую.
Кладу блестящий красный сверток на стол, аккуратно отгибаю угол, оглядываюсь. Быстро отрезаю небольшой кусок. Край получается круглый. Какая отличная идея — взять и изобрести такие ножницы.
Режу дальше. Края все время выходят округлые. Наверное, это какая-то новая игрушка. Можно было бы купить в подарок детям Хокана или Бенгта.
Вырезаю дальше. Вряд ли Ингегерд так быстро вернется. Веду кончиками направо, потом вниз, потом опять направо, потом опять вниз, а потом по кругу, и кусочек отрывается. Держу его перед собой. Получилась большая буква Л. Немного похоже на облако.
Я снова запускаю ножницы в бумагу, быстро вырезаю букву Е и кладу ее на стол. Вот: Л — E.
Потом смотрю на лестницу, но Ингегерд пока не видно. А что, почему бы и нет?
Быстро вырезаю Н и кладу ее рядом с двумя другими буквами. И едва успеваю приступить к следующей Н, как появляется Ингегерд. Я поскорее сворачиваю бумагу, кладу ее обратно на стул и запихиваю ножницы и вырезанные буквы в карман. Ничего не заметила? Да нет, вроде не успела.
— Сидишь?
Ингегерд опускается на стул. Я киваю, отвожу глаза.
— Сижу.