Фрагмент книги. Перевод С. Силаковой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2007
Лоренс Даррелл[1]
Сицилийская карусель[2]
«Помнишь, ты как-то сказал, что в нашей одержимости Средиземноморьем есть что-то надуманное? Я говорю об островомании, изобретенной нами на Кипре, издавна свойственной всем твоим литературным шашням с Родосом и Корфу. Твоя фраза вдруг всплыла у меня в голове одним солнечным днем, когда я сидела в греческом театре в Сиракузах, читала и вязала, а дети выискивали сладкие травинки, чтобы пожевать».
Мартина позабыла, чтó именно навело меня на эту мысль, но я все помнил отчетливо. Меня внезапно осенило, что мы никогда особенно не задумывались над тем, каковы были все эти острова (Кипр, Сицилия и другие) раньше, до того, как покрылись фантастическими зарослями храмов и статуй — всеми этими проявлениями цельной и уверенной в себе культуры, которая из пустоты сотворила изобилие, а из беспорядочности дикой природы — красоту; культуры, создавшей религиозность, грамотность, искусство. Достаточно мельком увидеть следы более ранних культур, чтобы осознать всеохватную определенность эллинского напора — его блистательную свободу от колебаний, от сомнений в себе. Но этот напор одинаково питался тем, чем греки засевали землю, и тем, что они на ней воздвигали: города, храмы, портовые сооружения. В каком-то смысле наши представления о Средиземноморье кристаллизуются вокруг образов, зароненных греками в его почву, — в почву Великой Греции (какое удачное название!). На Сицилии видишь, что Средиземноморье развивалось в одном ритме с человеком, что развивались они вместе. Они взаимно открывались друг другу, и из этих отношений родилась греческая культура. На Сицилии это видится яснее, чем где бы то ни было: греки прибыли сюда в пору, когда культура их отечества находилась на пике расцвета, а сходство климата и ландшафтов позволило им не видоизменять ни обряды поклонения богам, ни политическое устройство, ни законы. Афины развивались здесь столь же благочестиво и строго, как и в самой Греции. Упоминая об Афинах, я позволяю себе определенную вольность, поскольку первые греческие колонисты прибыли из разных мест; но культурные проблемы, хотя бы в форме яростных разногласий и споров, были впервые подняты в Афинах и Афинами. В каком-то смысле термины «греческое» и «Афины» синонимичны для всех, кроме пуристов и историков.
Сопоставляя памятники разных эпох — в случае Сицилии, неолита и Древней Греции, — обнаруживаешь, что до прихода греков люди испытывали ужас перед хищной природой, ее эксцессами, ее непредсказуемостью. Развитие было невозможно — человек замер, припав к земле, а над ним нависала угроза полного вымирания. И вдруг что-то происходит. Рождается надежда. Но как это произошло? И в чем было ее предназначение? На эти вопросы нам никто не ответит, но, начиная с греков, люди стали видеть в Природе не враждебную стихию, а жену или даже музу, — ибо возделывание Природы позволило иметь досуг (и заниматься на досуге всевозможными искусствами). То, что мы подразумеваем, произнося слово «Средиземноморье», начинается именно с этого события, с этого первого эпохального момента, когда Афины коронуют оливу в качестве своей царицы и рождается греческое земледелие. <…>
После этой фразы ко мне бросятся скопом ученые, требуя не слишком упрощать картину. И действительно, поворотную точку в эволюции человеческого сознания я выбрал довольно произвольно — моя версия вероятна, но не вполне точна. Впрочем, какая-то поворотная точка определенно была, и избрание оливы в Аттике сгодится не хуже, чем любая другая веха. Конечно, различные божества и всевозможные верования — не только местные, но и привозные — бытовали одновременно; потому-то работа ученых незавидна, так как их доводы поневоле изобилуют противоречиями и умозрительными догадками. Но избрание оливы важно потому, что это дерево таинственным образом связано с судьбой всего греческого народа. Священная оливковая роща Академии выросла из черенков, срезанных с первой оливы в Акрополе; и всюду в Аттике все оливы, происходившие от того же дерева, звались «смертными деревьями» или «саженцами». Они принадлежали государству, и их священная неприкосновенность способствовали сохранению колоссального источника национального богатства. Уходом за этими оливами ведал непосредственно Ареопаг. Раз в месяц их инспектировали. Тот, кто выдирал такое дерево с корнем, мог быть приговорен к изгнанию и конфискации всего земного достояния. Оливы находились под особым покровительством Зевса-Мория, храм которого находился неподалеку от храма Афины. Этот бог имел обыкновение метать молнии в головы таких преступников.
Но даже вопрос о происхождении оливкового дерева разрешен не окончательно. Откуда его завезли — может быть, из Египта? Доподлинно нам неизвестно. Однако о ценных свойствах, сделавших оливу Музой и Богиней афинянина, мы можем говорить с авторитетностью тех, кто провел в Греции — пусть даже и современной — не одну зиму. Выносливость оливы вошла в поговорку: кажется даже, что она может вообще обходиться без воды, хотя, если влага и удобрения есть, поглощает их охотно. При этом она поразительно легко переносит зной, не сбрасывая свой прекрасный наряд из серебристо-серой листвы. Корень оливы — этакая исполинская граната; его величине нельзя не подивиться, наблюдая, как засохшие деревья выдергивают, словно гигантские коренные зубы. Даже у самых невысоких олив корневая система размером с рояль. Из срезанных сучьев получаются отличные щепки: оливковое дерево горит так споро и жарко, что пекари любят растапливать им печи. Есть у него и другие достоинства: оно хорошо поддается обработке, а если его распилить и смазать растительным маслом, проступит красивая текстура. О плодах же говорить бессмысленно, если только вы не хотите воспеть их достоинства; с этой задачей блестяще справились греческие поэты. Олива — дерево живучее и изворотливое. Во время его краткого цветения есть опасный момент, когда внезапная перемена ветра или снегопад могут погубить цветки и, следовательно, плоды. Но, живя бок о бок с этим деревом, все сильнее к нему привязываешься; когда же северный ветер выворачивает его наизнанку — из серовато-зеленого делает серебряным, — можно в точности представить себе оттенок лукавых глаз Афины.
Все это, а заодно и буйно расцветшее на его основе отношение к жизни, было привезено на Сицилию на триремах и пустило корни во всецело греческих городах Сиракузах, Агридженто и Джеле. Правда, вообразив Зевса покровителем оливы, задумываешься о том, что место этого бога скорее в более древней религиозной культуре, которую лучше символизировали бы дуб и другие горные деревья. Что до оливы, она, как считалось, просто явилась людям; Афина вручила им этот дар, победив в состязании с Посейдоном за право покровительствовать Аттике. Старому морскому богу, возможно, принадлежал колодец с соленой водой на Акрополе — таинственное место, описанное у Павсания. Это нам мало что объясняет… правда, рассказывают, что сама Афина родилась из уха Зевса. Как однажды подметил Дидс[3], «у древних греков была одна мерзкая особенность — прямо побить их за это хочется, — они были способны одновременно верить в две взаимоисключающие вещи». Причина этой черты — любопытство, уравновешенное радушием: всех иноземных божеств, откуда бы они ни происходили, встречали гостеприимно; потому и увязаешь в путанице, когда пытаешься выяснить что-то конкретное о богах доморощенных.
В любом случае оливковая ветвь с маленькой совой на ней (сплюшкой, чьи очаровательные потомки все еще живут на Акрополе в выемках и расщелинах, на закате и рассвете издавая свои странные меланхолические крики) оттиснута на древнеафинских монетах. Да и на пуговицах гимназических мундиров, в которых щеголяют маленькие афиняне в наше время, изображен Афинин совенок, символизирующий ныне мудрость — не обязательно эзотерический полет мысли, а скорее простую житейскую смекалку. И раз уж мы говорим об оливе, я непременно должен отметить, что при выращивании олив ветки культурных сортов прививают на дикорастущие деревья. Кстати, плоды в садах созревают в ноябре-декабре. Итак, на происхождение оливы, возможно, прольет свет история прививания черенков как садоводческого метода; должно быть, его открыли в стране, где уже хорошо смыслили в сельском хозяйстве. Уж не в Индии ли? Тогда как попал этот метод к древним грекам? Я недостаточно владею предметом, чтобы ответить на все эти вопросы, хотя в путешествиях они, как и многие другие, постоянно крутятся у меня в голове. Точнее, я подолгу обсуждаю их с поблекшим призраком Мартины, которая вечно доискивалась ответов и не стеснялась опровергать мои гипотезы. Я чувствую, что в моих гипотезах об оливе Мартина нашла бы два-три слабых места. И все же, если меня попросят сформулировать, что такое «Средиземноморье», я не удержусь от соблазна ответить: «Это местность, где распространены оливковые деревья и где самые основы жизни сельского обитателя — например, кухня — зиждятся на плодах этого дерева: на оливковом масле готовят, им же освещают дома, а сами оливки едят с хлебом. Все эти функции олива выполняла с незапамятных времен, а в странах, примыкающих к этому морю, почти замкнутому сушей, — выполняет и ныне».
Но я отвлекся, так и не коснувшись главного вопроса, о котором напомнили мне ее слова. Что было тут раньше — как выглядел остров?
(Далее см. бумажную версию)