Эссе. Вступление Н. Вагаповой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2007
Перевод Н. Вагапова
Вида Огненович[1]
Вида Огненович, автор записок о Норвегии начала ХХI века, стилизует свой суховатый репортаж в несколько старомодном духе и приглашает в спутницы и собеседницы сербскую писательницу Исидору Секулич, чья популярная в свое время, да и потом не раз переиздававшаяся книга путевых очерков «Письма из Норвегии» была впервые опубликована в 1913 году, незадолго до начала Первой мировой войны. Почему наша современница прибегает к столь необычному для рассказа о коротком путешествии литературному приему?
Прозаик, драматург и режиссер, лауреат престижной премии Иво Андрича, Вида Огненович, или просто Вида, как называют ее в белградских театральных кругах, успела сделать еще и дипломатическую карьеру — с 2002 по 2005 год она была послом своей страны в Норвегии. Сейчас она занимает выборный пост председателя жюри всемирно известного белградского международного фестиваля БИТЕФ.
Огненович принадлежит к поколению интеллигенции, родившемуся еще в стране, которую теперь принято называть экс-Югославией. Вместе с республикой Сербией, столицей которой является Белград, эти люди пережили не только стремительную смену названий своего государства, но и смену его политического строя, общественной формации и культурного микроклимата. Вида Огненович и ее товарищи по БИТЕФу во главе с художественным директором этого фестиваля Йованом Чириловым с честью выдержали трудные испытания тех лет, не только не поддавшись шовинистической истерии, но и противопоставив ей свое творчество.
Исидора Секулич — первая в Сербии женщина — профессиональный писатель, переводчик с нескольких европейских языков, знаток и почитательница русских классиков. Талантливый прозаик и эссеист, она в начале своей деятельности немало натерпелась от мужского шовинизма критиков, упрекавших ее в чрезмерном интеллектуализме и сухости стиля. Зато в последние годы жизни — а умерла она в 1958 году — Исидора Секулич стала для литературной молодежи, не желавшей трудиться во славу социалистического реализма, обожаемым осколком старой культуры. Ее называли не иначе как Госпожа. Младший современник, литературовед Младен Лесковац, описал эту худенькую старую даму с лицом гимназической учительницы начала XX века и тонкими прозрачными руками в ее творческой мастерской. Посередине большой светлой комнаты, в окружении полок с книгами и журналами стояло нечто напоминавшее огромный верстак — это был рабочий стол Госпожи Исидоры. Для неё литература означала и смысл жизни, и упорный непрерывный труд. «Письма из Норвегии» — самая популярная книга Секулич. В своих очерках Госпожа Исидора хотела создать некий идеальный образ маленькой европейской страны и ее обитателей, наградив их теми чертами, которые она так стремилась воспитать в своих соотечественниках.
В воображаемых письмах, которые посылает Вида Огненович Исидоре Секулич, слышится своеобразная перекличка двух эпох, отстоящих друг от друга почти на сто лет. И в жизненной позиции непреклонной Госпожи Исидоры, и в поведении современных норвежцев сербская писательница ценит старомодную благовоспитанность, терпимость и банальную любовь к ближнему. Вида Огненович оказалась в Норвегии вскоре после окончания братоубийственной войны на Балканах. Она лично убедилась в том, что многие беженцы с бывших югославских территорий, которые спасались от карательных акций националистов, от призыва в армию Милошевича и прочих «вождей» экс-югославских республик, а потом и от бомбардировок авиации НАТО, нашли приют и работу в Норвегии. Потому и сообщает она своей воображаемой корреспондентке, что полюбившиеся ей норвежцы «по прежнему милосердны и самоотверженны», что они «готовы помочь каждому, кто попал в беду, всех спасают, защищают, борются за справедливость и утешают потерпевших».
I
Начало апреля
Дорогая госпожа Секулич,
я пребываю в некотором затруднении. Как мне к Вам обращаться? Я живу с постоянной мыслью, что мы с Вами хорошо знакомы. Но все-таки я решила придерживаться официальной формы обращения. Не могу сказать, почему, скорее всего, просто из застенчивости.
Наконец-то, после третьего прочтения, мне удалось проникнуть в мир Вашего путешествия. Вероятно, помогло Ваше предисловие, которое мне послужило своеобразным глоссарием, я поняла многое из того, что раньше ускользало от моего внимания. Просто потрясающе, как Вам удалось подобрать ключ к шифру этой страны и ее культуры! Многое из подмеченного Вами сказано на все времена.
Нынешним летом, 21 мая, я отправляюсь в Норвегию, страну, в которой, как Вы пишете, «свирепствуют холода». Скажу сразу, что не буду стремиться заглянуть в каждый уголок, где Вы побывали.
Не вижу в этом особого смысла. Это было бы просто механическим повторением пройденного Вами, а я не признаю повтора как самоцели. Даже будь это практически возможно, это был бы достаточно бессмысленный эксперимент.
Итак, я не собираюсь следовать за Вами по пятам в поисках огромных изменений, случившихся за столетие, разделяющее мою поездку и Ваше путешествие. Прежде всего, потому, что, по моему убеждению, меняется только внешняя сторона вещей. А это никогда не было предметом Вашего интереса и Ваших очерков.
Ваша книжка «Письма из Норвегии» переиздается в третий раз. Каждые полвека она воскресает, подобно сказочной Спящей красавице. Не исключено, что этот ритм переизданий впредь несколько ускорится. Не берусь объяснить, почему, но мне кажется, что наступает время именно такого рода книг.
О Норвегии начну писать подробно в следующий раз. А пока — спокойной ночи. Здесь уже заметно робкое приближение весны. Первые цветы отважно вырываются из объятий холода. Я передаю им привет от Вас, а Вам — от меня…
Ваша В. О.
II
Май, накануне празднования Дня Норвегии
(17 мая — национальный праздник, провозглашенный поэтом Вергеланном. Кажется, в одном из своих писем Вы об этом упоминали.)
Вот, теперь о Норвегии. Для начала сообщу, что за прошедшие годы эта страна, в которой Вы, в свое время, оказались редкостным гостем из наших краев, стала для многих Ваших и моих соотечественников второй родиной. В университете Осло преподается наш язык и литература, а в Белградском университете существует кафедра скандинавистики, и сотни книг переводятся с языков народов Северной Европы на наш язык.
Если Вам приходилось, образно говоря, протаптывать тропинку по глубокому снегу, чтобы добраться до этих мест, то теперь нас сюда ведет широкий, наезженный санный путь.
Вам приятно будет узнать, что наши соотечественники, собираясь в Норвегию, нередко прихватывают с собой и Вашу книгу. А это уже о многом говорит. Ведь Ваши современники и попутчики ничего похожего даже представить не могли.
Вряд ли я сумею описать все перемены, происшедшие в этой стране за период, отделяющий нас от Вашего времени. Еще раз повторю, многое изменилось, но если копнуть чуть глубже, мы поразимся, сколько Вы успели заметить. Я познакомилась со многими норвежцами, но при этом самые важные сведения о них получила все-таки из Вашей книги.
Впрочем, есть одно очень серьезное обстоятельство, которое безусловно можно отнести к кардинальным переменам: теперь норвежцы отнюдь не бедствуют. В самой утробе океана, на значительной глубине, они пробурили нефтяные скважины, а это в наше время является источником невиданного богатства. Теперь они могут вполне вольготно прохлаждаться, хотя, как Вы еще в те времена заметили, норвежцы вообще не слишком усердные работники. Сейчас Норвегия входит в тройку стран мира с самым высоким жизненным уровнем, а по дороговизне занимает неизменно первое место, опережая даже Японию.
Но если бы Вы чудесным образом вернулись в Норвегию в наше время, уверяю Вас, Вы не нашли бы внешних признаков этого благосостояния. Как Вам уже известно, здешние жители отнюдь не склонны к расточительности и при этом не слишком трудолюбивы. Живут они, как правило, так же экономно и бережливо, как раньше. Для отдыха норвежцу достаточно уединенного бревенчатого домика в горах и пары хороших лыж, да еще немного рыбы и побольше картофельного самогона — вот и все. Вообще-то Вы их так хорошо описали, что я не удержусь и кое-что припомню. Вот что Вы сказали: « И узнали норвежцы, что их свобода, подобно свободе орла, скорее одиночество, чем свобода. Норвежец — хороший пахарь и хороший рыбак, но он мог бы стать несравненно лучшим рыбаком и пахарем, если бы не был и тем, и другим или то одним, то другим, при этом всегда выбирая тот вариант, что легче дается. По природе медлительный, он не пытается преодолеть привычку, воспитанную долгой, темной зимой; много спит, встает поздно, а чтобы при таком образе жизни не впасть в нищету, он вынужден быть прижимистым — такая вот своего рода уловка». Звучит так, словно написано для какой-нибудь их современной газеты.
Но есть и отличие — они теперь пристрастились к дальним путешествиям, потому что это обходится недорого. Они устремляются в дальние страны чаще, да и на бóльшие расстояния, чем их предки викинги. Ведь теперь это стало гораздо проще и быстрее. Осенью они устремляются на юг, в солнечные края, вместе со стаями диких гусей, и с ними же по весне возвращаются, чтобы вскопать садик и посадить цветы, а на Рождество — снова в путь. Они поселяются на песчаных берегах Испании или Флориды. Официанты и прочий персонал многих крупных туристских комплексов спешно осваивают норвежский язык.
У норвежцев по-прежнему два наречия, ведь и Вы уже писали об их двуязычии. Только теперь, уж поверьте, это не диглоссия, а полиглоссия, здесь столько диалектов, что они скоро будут вынуждены общаться друг с другом на английском языке, который учат все поголовно, начиная с детского садика. И знают они его отлично.
Меня восхищает изумительная простота и естественность их жизненного уклада, и этот факт, пожалуй, можно признать самой большой ценностью и достижением их образа жизни. Это результат их коллективной победы над китчем изобилия, над китчем пустых развлечений, над несдержанностью в эмоциях, у них нет желания приукрашивать действительность, они не приемлют никакого фальшивого блеска. Они сумели наилучшим образом привести человеческую сущность в соответствие с окружающей средой. Из этого соответствия и вытекают отличающая их аутентичность и толерантность.
Взять хотя бы норвежскую кухню, в которой каждый продукт сохраняет свой особенный вкус, данный ему природой, что и придает неповторимость их блюдам. Не злоупотребляя приправами, искажающими естественный вкус овощей, рыбы, мяса и фруктов, они просто наслаждаются их подлинным вкусом. Вот и Вы, как мне помнится, отмечали вкус домашнего масла и молока, которыми Вас угощали на какой-то ферме в горах.
Что касается столичного города Осло, то я убедилась, что Вы многое знали наперед, и потому я уверена, что вряд ли что-либо из происходящего там сегодня поразит Вас новизной.
Добавлю только, что здесь есть великолепный квартет, или Хаген Квартет — таково его полное название. Я слушала их в Осло в «Старой ложе», зале с великолепной акустикой. В то время как они играют, я мысленно пробегаю текст Вашего описания солнечного заката там, на Севере.
Я знаю, что Вы побывали в центральной части Норвегии. Но Вы не упомянули о городке Винстра, центре области Гудбрансдаль. Это — родина Пера Гюнта. Согласно некоторым источникам, именно здесь, в одном из деревенских домов, Ибсен впервые услышал от местных жителей легенду об их необыкновенном земляке, жизнь которого была сплошной отчаянной авантюрой. В течение десяти августовских дней и ночей тут проходит ежегодный, имеющий давнюю традицию «Фестиваль Пера Гюнта». На берегу озера Гуле, под открытым небом, идет пятичасовой спектакль.
Представление разыгрывают триста человек при участии оркестра, исполняющего музыку Грига. Сотни жителей ближайших сел и городков по окончании полевых работ приезжают к озеру на репетиции, чтобы участвовать в чудесном воплощении старинной легенды, где фермеры играют фермеров, дети — детей, рыбаки — рыбаков, а прочие роли исполняют человек десять профессиональных актеров. Горные склоны, лес, озеро, амбар с сеном, а также закат солнца служат естественными декорациями. Публика сидит на бревнах, и поскольку все это длится до часа ночи, зрители натягивают свитера, кутаются в пальто и куртки или заворачиваются в одеяла, потому что сразу же после захода солнца ртуть в термометре опускается почти до нуля. А когда фестиваль завершается, уже трудно определить, что происходило — то ли вы смотрели прекрасно отрепетированный спектакль, то ли были участницей магического представления на берегу озера, куда вас увлекли волшебные звуки музыки.
Уверена, Вам понравились бы эти вечера, в которых фантазия преображает действительность, с легкостью преодолевая ее сопротивление, потому что действительность, собственно, и не сопротивляется, но податливо позволяет себя вовлечь в цепь чудесных приключений.
Скоро я отправляюсь в путь поездом Осло — Берген, так же, как и Вы когда-то. Об этом я напишу подробно. Я уже составила список станций, которые упомянуты в Вашей книге. Одни я нашла на карте, другие нет.
Посмотрим!
Всего доброго.
В. О.
III
Конец мая
Сообщаю сразу, что я проследовала по Вашему пути от начала до конца. Я проехала по знаменитой железной дороге, которая пересекает весь Скандинавский полуостров в ширину. И сделала это только потому, что Вы столь поэтично описали свое путешествие поездом из Осло в Берген. Поезд Ваш двигался медленно, так что Вы могли спокойно разглядывать окрестности. Путешествие продолжалось несколько дней, и у Вас было время завязывать знакомства с другими пассажирами и вести долгие занимательные разговоры. Тогда состав двигали, согласно Вашим запискам, два паровоза, один его тащил, а другой подталкивал.
Несомненно, не на одной красивой станции Вы отдыхали, вкушая только что приготовленную еду и попивая горячий чай, в то время как паровозы заправлялись углем.
С чувством некоторой неловкости сообщаю Вам, что я проехала этот путь электропоездом, причем всего за шесть с половиной часов. Он летел как стрела, что считается величайшим прогрессом. На станциях не было ни малейшей задержки, поезд стоял ровно столько, чтобы одни пассажиры могли пулей вылететь из поезда, а другие столь же стремительно ворваться в него. Если скорость была целью и достижением ХХ века, то новый, ХХI век, превыше всего ставит деловитость.Поезд, которым я ехала, и предназначен для деловых людей. Вагоны удобные, чистые, оборудованные для современного, умеющего ценить время пассажира. Перед каждым сиденьем столик, а посередине состава имеется буфет, где можно угощаться кофе или соками, как кому угодно.
Войдя в вагон, я нашла свое место, откинула столик и включила свой ноутбук, или компьютер (извините, он так называется), в который я заранее внесла найденные в Вашей книге названия упомянутых в ней попутных станций. Мне неловко даже упоминать в письмах к Вам эту машину. Я питаю глубочайшее уважение к тому , что Вы заполняли страницу за страницей своих размышлений, имен и впечатлений остро заточенным карандашом, держа на коленях тетрадь, потом переписывали текст чернилами на отдельные листы и передавали в редакцию. Впрочем, дело пошло легче, когда Вы купили портативную пишущую машинку «Ремингтон». Такая была у моей гимназической преподавательницы Теодоры Петрович.
Вы написали карандашом свой роман в письмах о Норвегии размером в двести пятьдесят страниц. А я намереваюсь напечатать несколько фраз о какой-либо живописной станции, хотя о каждой из них у Вас наверняка уже написан очерк, такой вдохновенный, словно речь идет о древней Атлантиде…
Итак, я углубилась в экран своего компьютера и долго там что-то просматривала. Вдруг мне показалось, что у меня за спиной кто-то стоит. Я вздрогнула и оглянулась. И действительно, там стоял проводник, который пришел проверять билеты, и невозмутимо ждал, пока я его замечу. В ответ на мои извинения, что ему пришлось так долго ждать, он сказал, что не хотел прерывать мою работу.
Надо Вам сказать, что норвежцы и в наши дни так же предупредительны, терпеливы, внимательны к окружающим и вежливы, как и в те дни, когда Вы здесь побывали. Ни одно из перечисленных качеств в Норвегии не считается старомодным, как в иных странах, являющих образчик современного общества, где хорошим тоном считается агрессивный стиль и где высоко ценится отменно здоровый вид, обеспеченный порой неумеренным поглощением витаминов.
Продолжаю свои путевые заметки. И попутно сообщаю Вам, что журналистка из Подгорицы Радмила Перович дала мне копии некоторых Ваших писем в переводах на английский и на норвежский. Мне было очень интересно, как звучит на других языках Ваша фраза, то легкая и непринужденная, то вдруг исполненная глубокого смысла. Вы просто поразитесь, как хорошо Вас перевели, полностью сохранив авторский стиль.
С наилучшими пожеланиями
В. О.
IV
Начало июня
Поезд тронулся с точностью до минуты. Если бы за окном с невероятной быстротой не проносились сначала дома, а потом деревья, лужайки и столбы электропередач, мы бы и не почувствовали, что давно уже выехали из города.
И вот мы на станции Роа. Красивое станционное здание стоит посреди упоительной долины. Как щедра здесь природа, сколько всего можно увидеть сразу — и лес, и травы, и воду. Вся долина кажется одним большим парком. Я читаю в Вашей книге, как Вам здесь понравилось, и приникаю к окну, опасаясь что- нибудь пропустить из-за бешеной скорости. Боюсь сморгнуть, ведь все проносится мимо буквально в мгновение ока.
К счастью, день солнечный; впрочем, как мне известно, это не означает, что так будет на протяжении всего пути.
Вот небо и нахмурилось. За стеклом пролетают капельки дождя. Мы влетаем на станцию Ул, расположенную в ухоженной долине на берегу реки, под лесистыми склонами. Абсолютно идиллический пейзаж.
Появляются несколько новых пассажиров, но никто не выходит. Несемся дальше. Вот на лужайке разлегся в глубокой дреме живой анахронизм — исландский конек с растрепанным лохматым хвостом и обросшими хохлатой шерстью копытцами. Кажется, что ему напялили на ноги что-то вроде толстых шерстяных носков. Судя по Вашему описанию, милое, преданное человеку животное. Сейчас, издали, эта лошадка кажется каким-то нелепым и смешным существом, чем-то вроде большой детской игрушки. Я впервые вижу ее живьем, но она мне запомнилась по фотографиям в Вашей книге. Сейчас на здешних фермах ее не часто увидишь. Не исключено, что стада таких лошадей все еще пасутся где-нибудь в северных областях.
Поезд останавливается, но я не могу прочитать, где мы, так стремительно мы промчались мимо станционного здания. Это, очевидно, какой-то железнодорожный узел, где пассажиры пересаживаются на другие направления, к северу. Многие выходят.
Ах да, теперь я вижу табличку с надписью «Хенефос». У Вас эта станция не упоминается. Возможно, ее построили в период между Вашей и моей эпохой. Наконец-то я могу показать что-то Вам не известное.
Мы едем по долине Халлинг, вернее, проносимся через эту долину. «Халлинг» — это и одна из фортепианных композиций Грига.
Ее когда-то играла на наших школьных вечерах моя школьная подруга Гордана Дивлян. Я ей перелистывала ноты, и ритм этой вещи мне помнится до сих пор. Для долины Халлинг и в самом деле характерен четкий ритм: возвышенность — дол, возвышенность — дол…
Сейчас эта долина вся покрыта зарослями какого-то странного кустарника. Уж Вы-то, конечно, в отличие от меня, выяснили бы, как называется это растение. Облака над долиной, окруженные зазубренными вершинами, словно развалились, в каких-нибудь креслах работы современного дизайнера. Проносимся мимо крошечной живописной станции Несбиен. У Вас она не упомянута. Не стану и я углубляться в подробности, тем более что едва смогла ее разглядеть на такой скорости. Вдоль полотна железной дороги высажены высокие, стройные, мохнатые сосны.
Станцию Яйло Вы бы теперь не узнали. Теперь здесь гостиничный комплекс. Вам бы это не подошло. Вы, разумеется, и теперь остановились бы в каком-нибудь деревенском гостевом домике в горах, каких здесь много. Вы их так хорошо описали. Я их тоже приметила, хотя ни в одном из них не жила. Они мне кажутся похожими на кукольные домики.
Вдоль дороги растут трогательные реденькие березки. Порывы ветра сгибают сразу весь ряд березок, потом они все одновременно выпрямляются, это происходит ритмично, и со стороны может показаться, будто тощий березняк выполняет какие-то гимнастические упражнения.
Станция Мюрдаль. Пейзаж почти лунный: почва разрисована водой, следы потоков оставили на ней свои арабески. Закругленные вершины гор, камни, мхи, лишайники. С трудом можно отыскать какое-нибудь чахлое деревце. С неба начинает сыпаться снег, сначала мелкие, а потом все более крупные снежинки.
Девочка, сидящая в купе напротив меня, спрашивает бабушку, нельзя ли выйти и слепить хоть один снежок. Разумеется, ей не разрешают.
По дну долины на довольно большой глубине вьется узенькая речка. Проверю потом по карте, как она называется. Затем появляется озеро. На крутых берегах гроздьями висят хижины. Всё осталось таким, как при Вас. Прибегну к Вашему описанию.
«Здесь встречаются совершенно голые скалы без растительности, но с большим количеством снега. Ближе к почве снежные завалы подтаивают, и возникает опасность лавин, — читаю я в вашей книжке, которая лежит рядом с моим не раз уже упоминавшимся компьютером. — Наш поезд почти задевает деревянные столбы, которые кажутся висящими в воздухе».
Точно так же и теперь. Заграждения на своих местах, мы их, правда, не задеваем, но когда мы проносимся по этому деревянному коридору, звук раздается жуткий. Вот, как раз сейчас мы летим сквозь один из таких коридоров. Я их помню еще по Вашей книге, вы объясняли, что они служат для защиты поездов от снежных обвалов. Зимой лыжники спускаются с них, как с трамплинов. Не исключено, что этот нынешний бревенчатый тоннель — один из тех, через которые и Вы проезжали.
Станция Финсе расположена на высоте
По пути вдоль железнодорожного полотна много брошенных домов.
Сейчас мы как раз въезжаем на станцию Восс. Здесь, недалеко от железнодорожной насыпи, виден овраг, по дну которого протекает речка, а вдали сверкает глетчер. По берегам реки тоненькие невесомые березки (как Вы уже заметили, береза — что-то вроде норвежского национального дерева). Прибрежный березняк перемежается хвойной порослью, и из-за этого чередования разных оттенков зеленого лес производит впечатление искусной мозаики.
Начинаю укладывать сумку: сначала пресловутый компьютер, потом прочие мелочи, а сверху Вашу книжку, упакованную в пластиковую обложку. Скоро Берген.
Я составила список всего, что я там хочу увидеть, и, конечно, напишу вам об этом.
Ваша В. О.
V
Начало июня. Фестивальные дни в Бергене
Если не считать того, что количество жителей Бергена с той поры, как Вы здесь побывали, увеличилось в три раза и соответственно домов стало гораздо больше, я не сказала бы, что этот старинный ганзейский город сильно изменился. Я посетила все описанные Вами места. Дольше всего задержалась на рыбном рынке, ожидая, когда же появятся Ваши колоритные рыбаки, ну, те самые, у которых на одном плече ребенок, а на другом — корзина упитанных, только что выловленных рыбин. Но их не было. Наверное, я пришла слишком поздно, и потомки Ваших рыбаков уже успели выложить свой товар на прилавки перекупщиков, а детишек отвести в детский сад. Рыбы всякой здесь просто невероятное количество. Преимущественно лосось и кальмары, но есть и треска, и камбала, и масса других крупных рыб, названия которых я не знаю. Есть омары, и в панцирях, и очищенные. Попадаются даже еще живые.
На рынке полным-полно туристов. На этот раз встречались главным образом немцы. Рыбу они не покупают, а скупают сувениры, которые здесь тоже продаются.
Заглянула я и в Немецкий квартал. Здесь все осталось как во времена Ганзы. Законсервировавшееся, аккуратное, но — и это стоит подчеркнуть — нет ничего залакированного, обложенного новой плиткой или ламинатом. Наоборот, крепкие, не поддающиеся времени деревянные полы, перила и столбы, поддерживающие лестницы, все те же, что видели Вы в этих местах. Разве что, может быть, они теперь лучше защищены от влаги какими-нибудь новейшими средствами, не оставляющими следов.
Надеюсь, Вы позволите Вас пригласить сегодня вечером на концерт в Филармонию, которой в Ваше время еще не было. Однако Вы наверняка слушали какие-нибудь маленькие оркестрики, ведь здесь, как и в других норвежских городах, в них никогда не было недостатка.
Сегодня оркестр исполняет те вещи, которые завтра эти же музыканты будут играть в Париже, на Весеннем фестивале современной классической музыки. Гвоздь программы — сочинение «Тенебр», концерт для виолончели с оркестром Арне Нурхайма, написанный в 1931 году. Дирижирует маэстро Эндрю Литон, приглашенный из Америки, а партию виолончели исполняет Оге Квалбейн. Я уверена, музыка Нурхайма Вам понравится.
Завтра, если будет у Вас настроение, мы можем вместе заглянуть в Галерею современного искусства, и вот это будет для Вас нечто новое. Здесь довольно много французских художников (некоторых из них Вы, разумеется, уже видели в других музеях) и очень приличная коллекция местных модернистов. Продолжается и Фестиваль музыки, танца и театра. Я Вас свожу на премьеру пьесы, которая Вас должна заинтересовать. Это пьеса молодого драматурга из Белграда Биляны Срблянович «Семейные истории». Идет она на малой сцене Национального театра. Небольшой, но красивый зал мест на шестьдесят. Ширина сцены в точности совпадает с шириной зрительного зала, поэтому зрителю кажется, что он ведет диалог с актерами, находящимися от него на расстоянии полуметра. Эта камерность и ощущение близости усиливает впечатление. Я уверена, что Вам бы понравилось, я знаю, как хорошо и доброжелательно Вы всегда писали об актерах и вообще о театральном искусстве.
Вот в основном все, что я могу Вам показать в Бергене из того, что Вы раньше не видели, если не считать домов, которые тогда еще не были построены, и людей, которые тогда еще не родились. Но по фотографиям прежних строений и Вашим описаниям предков давних обитателей Бергена могу судить, что и те, и другие изменились не очень сильно.
Кажется, письмо мое несколько затянулось. В следующий раз напишу о поездке в Тромсё.
Пока же примите мои наилучшие пожелания. Уже поздно, но здесь светло как днем. Впрочем, это Вам, конечно, знакомо.
В. О.
VI
Тромсё с близкого расстояния
Я знаю, что в этот город Вы попали с моря, из Будё.
Я тоже собиралась плыть пароходом, но в этом году в Тромсё назначен международный конгресс ПЕН-клуба. Вы присутствовали на многих конгрессах и знаете, как это все бывает. Вряд ли в наши дни это происходит как-нибудь иначе. Мне пришлось встретить в Осло нашу делегацию, прибывшую из Белграда (Неда Николич-Бобич, Владимир Баяц и поэт из города Ниша Велимир Костов). Поэтому мы отправились в Тромсё самым быстрым путем, самолетом. Тем не менее я посетила все Ваши места. Я проехала по дороге вдоль подножия горы, проплыла вокруг острова Квале, он теперь связан мостом с тем островом, на котором стоит сам город Тромсё. Это я сообщаю не из желания похвастаться новостями прогресса, хотя мосты в Тромсё действительно красивы, но потому, что мне важно Вам сообщить, что все это время город, как Вы и предвидели, развивался очень быстро. Просто не верится, что еще сто лет тому назад Вы писали об этом порте, работающем на экспорт рыбы, рыбьего жира и кож , как о городе стремительно развивающемся, добавив и следующее:
«В Тромсё есть гимназия и педагогическое училище, небольшой, но вполне достойный камерный оркестр, а также две библиотеки с читальными залами».
А теперь? Вы не поверите, но теперь в Тромсё есть университет, известный своими кафедрами общественных наук, филармонический оркестр, здесь проводятся международный кинофестиваль и литературный фестиваль. Здесь появилось необычное художественное училище: там учатся люди всех возрастов, от семи до семидесяти семи лет, которые сами выбирают род занятий согласно своим склонностям.
Город разросся, а население его увеличилось в десять раз. Но могло ли Вам прийти в голову, что город станет двухэтажным! Его жители сошли под землю и построили там целый лабиринт улиц, с перекрестками, остановками и магазинами. Таким образом, долгая зима, с ее всё сковывающим льдом, уже не заставляет людей отсиживаться дома. Норвежцы перехитрили зиму. Тромсё — одно из тех немногих мест, которые Вы бы не узнали с первого взгляда, если бы Вам пришлось, например, приехать на конгресс ПЕН-клуба.
Кораблей в порту множество, теперь уже не только русских, а со всего света. Только рыба продается все так же, как и раньше, да и дождь льет почти без передышки, но люди на него не обращают внимания, они любезны, улыбчивы и по-прежнему громогласны и добросердечны. Сами они себя называют настоящими морскими волками, что подразумевает привычку держаться естественно и раскованно. Как раньше было, так оно и осталось.
Рада Вам сообщить, что Конгресс ПЕН-клуба прошел очень хорошо. Кроме делегатов, приехали и специально приглашенные гости, среди них два больших писателя: латиноамериканец, поэт Эрнесто Карденаль из Никарагуа и Амин Малуф, прозаик из Ливана, пишущий на французском языке и живущий в Париже. Их обоих переводили в нашей стране. Они вполне заслуженно оказались на Конгрессе в центре внимания. Карденаль, между прочим, читал весьма остроумные политические эпиграммы, а Малуф говорил о странствиях, о проблеме изгнания из страны и из языка, об ощущении двуязычия, принадлежности одновременно к двум языкам и двум культурам. Это и было темой Конгресса в этом году: «Писатели в изгнании». Я вспомнила о Вас. Ведь и Вы, некоторым образом, всю жизнь провели в своеобразной внутренней эмиграции, хотя и в родной стране.
Добавлю еще вот что: спустя столько лет после Вашей поездки в Тромсё одна писательница из этого города наносит нам с Вами ответный визит. Ее зовут Кристи Блом. Завтра она едет в Белград на презентацию своего романа «Пятна» в переводе Биляны Йованович-Лаувстад. Книга вышла в издательстве «Просвета» дней за десять до начала конгресса, и делегаты из Белграда привезли с собой экземпляры, еще хранившие запах типографских прессов. Жаль, что Вы не видели, с какой радостью она встретила эти книги. Да и я была рада, ведь это произошло не без моего участия. Моя приятельница, переводчица Биляна Йованович, по мужу Лаувстад, живет в Осло, родном городе своего мужа Пера Улава. Биляна как-то раз упомянула о том, что перевела книгу Кристи Блом, и прислала мне свой перевод по электронной почте. Я села его читать сразу после полудня и закончила около часа ночи в тот же день. Затем, все еще находясь в полном восторге от книги, я уселась за компьютер и написала, что роман Кристи Блом прекрасен, что перевод выполнен безукоризненно, и просила разрешения захватить рукопись с собой в Белград, чтобы предложить его издателям. И вот установлена литературная связь Тромсё — Белград. Я знаю, Вас это тоже обрадует, потому что, собственно, Вы все это начали очень давно, а мы теперь лишь идем по Вами проложенной тропке. Я спрашиваю себя, понравился бы Вам роман Кристи Блом. Он отличается какой-то своеобразной, горькой, исповедальной интонацией.
Еще я хочу сообщить, что на наш язык переведены норвежские сказки. Над их переводом целый год работал Муниб Делалич, беженец из Мостара, который здесь живет и трудится. Он совершил настоящий подвиг. Превосходно перевел восемьдесят народных сказок, а это значительно больше, чем в известном мне английском издании. Не сомневаюсь, что Вам знакомы эти блестящие, остроумные рассказы о простодушных троллях, находчивых деревенских парнях и ленивых принцессах.
Расскажу и о том, что прошлой зимой рядом с домом, где я живу в Осло, среди бела дня прошествовали три лося. Огромные, каждый размером с доброго быка, но очень ловкие и подвижные. Один из них легко, как на крыльях, перемахнул через проволочную ограду. Олени и серны приходят часто, они очень пугливые и, как мне кажется, еще и зябкие, постоянно мелко подрагивают от холода всем телом. Я их часто фотографировала, хотя они боятся людей и близко к себе не подпускают. Их следы на снегу мне кажутся похожими на ноты, я подолгу их рассматриваю.
Не помню, сообщала ли я Вам, что любимые Вами норвежцы по — прежнему, как и раньше, милосердны и самоотверженны. В этом смысле они ничуть не переменились с тех пор, как Вы здесь побывали. Они готовы помочь каждому, кто попал в беду, они всех спасают, защищают, борются за справедливость и утешают потерпевших. По сию пору остается справедливым известное Ваше наблюдение: «Если человек не навестил соседа, оказавшегося в одиночестве, никому не постарался стать нужным и необходимым, никому не помог, то такой человек считается в Норвегии грешником». Норвежцы — мои современники — придерживаются этой заповеди и делают все, чтобы не быть причисленными к грешникам.
Сознаю, что мои письма слишком пространны, но не могу удержаться и не написать Вам о поэте Вергеланне и о птице, которая сидит у него на голове. Я предполагаю, что памятник национальному барду и в Ваше время стоял всё там же, в парке, между зданиями Парламента и Национального театра. Статуя похожа на скульптуры подобного рода, украшающие многие европейские города. Поэт стоит, вытянув руку. Кажется, что он собирается произносить одну из своих знаменитых речей, которыми он прославился ничуть не меньше, чем стихами.
Так вот, с первыми лучами весеннего солнца, обычно в марте, на голову поэта Верголанна усаживается птица, обычно чайка, а иногда и сорока, и сидит там несколько часов.
Как только она улетает, другая тут же бросается на освободившееся место и продолжает этот обряд восседания на бронзовой голове великого поэта. Создается впечатление, что птицы соперничают за возможность там посидеть. Та, которой это удается, сидит совершенно неподвижно, что мне представляется настоящим чудом. Она сидит на голове у поэта не дыша, как будто высиживает птенцов, и невозмутимо обозревает окрестности. Этих птиц не привлекают ни растущие неподалеку деревья, ни столбы электропередач, ни другие памятники. Исключительно только памятник поэту Вергеланну.
Редкостное зрелище. И народ собирается и глазеет на это дополнение к идее скульптора, предложенное самой природой.
Я сама слышала, как американские туристы, страшно галдя, бились об заклад, живая это птица или она — часть скульптуры.
Признаюсь, что когда я впервые увидела бронзового поэта с пепельно-серой чайкой на голове, я тоже была готова спорить с кем угодно, что это идея зодчего, и, главное, сочла ее превосходной. Но все-таки мне по душе больше другая версия, согласно которой сама природа дополняет фантазию художника.
Почему-то Вы не написали о том, что по традиции принято у норвежцев подавать на рождественский стол. Из напитков обязательно подается «аквавит» (aquavit), картофельный самогон, похожий на спирт. Из еды к столу подается гречневая каша, а к ней — маринованная селедка и овечьи ребрышки, подкопченные дымом от березовых ветвей. А затем, на сладкое, маленькие тоненькие пирожные, посыпанные сахаром, что-то вроде печенья. Если бы Вам довелось тут быть на Рождество, я уверена, Вы бы не упустили случая описать эти блюда. Для меня же само выражение «дым от костра из березовых веток» звучит как строка из старинной заморской баллады.
POST SCRIPTUM.
В свое время Вы констатировали: «В стране Норвегии очень мало путевых указателей». Так было когда-то. Сейчас Норвегия занимает первое место в мире по количеству дорожных указателей. В этой стране нельзя заблудиться, но потеряться в ней ничего не стоит.
С наилучшими пожеланиями,
Ваша читательница
Вида Огненович.