Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2007
Сергей Гандлевский[1]
Вообще-то говоря, допущение, что ремесло писателя имеет хотя бы мало-мальское касательство к расстояниям, которые автор покрывает, почти столь же нелепо, как предположение, что мастерство хирурга или плотника как-то связано с легкостью на подъем и перемещениями специалиста в пространстве. Человеку для того, чтобы осуществиться в писательском качестве, нужны перво-наперво не охота к перемене мест, а совсем другие свойства натуры: графоманская жилка (страсть к писанине — расположению слов на бумаге), чувство стиля (расположение этих слов в своем и неповторимом, авторском, порядке), инфантилизм (пожизненная невзрослая впечатлительность), ущербность (самочувствие «белой вороны» и как следствие — то жар уничижения, то холод гордыни, порождающие ненормальное честолюбие, жажду обрести вес в собственных глазах и во мнении публики). Примерно такой набор личных качеств и зовется в просторечии литературным талантом. Все прочие особенности характера: широта и мелочность, смелость и робость, ум и глупость, наличие внятного мировоззрения или отсутствие оного, равно как любовь или нелюбовь ко всякого рода экскурсиям, имеют отношение не к писательству как таковому, а к чисто человеческим особенностям того или другого автора, обладателя литературных способностей.
Краеведение и бытописание, цифры и факты — удел принципиально иной отрасли словесности. Сошлюсь на мнение мастера литературного перевода В. П. Голышева: возникает впечатление, что, когда ты вводишь новый материал, ты что-то для литературы делаешь. На самом деле — ничего подобного. <…> За счет голого материала получается журналистика.
Писатель из каких-то своих соображений волен разжаловать себя в журналисты, но… Для настоящего журналиста поездка куда бы то ни было — цель, для писателя — средство: встряска собственного внутреннего содержания, испытанный способ стронуться с профессиональной мертвой точки. Впрочем, с тем же успехом такими плодотворными потрясениями могут стать смена места службы или местожительства, развод, неделя рыбалки или какое-нибудь житейское безобразие. Иными словами, журналист едет за тридевять земель, чтобы описать всякую невидаль, а писатель тайно или явно надеется, что временная перемена образа жизни поможет ему вернуться к его же навязчивой теме, будь то детство, смерть, смысл или бессмыслица бытия и т. п.
Писатель-экскурсовод, в отличие от гида-журналиста, нередко «загораживает» собой достопримечательности, ради которых, вроде бы, он предпринял путешествие, а любознательный читатель, в свой черед, обзавелся книгой. Удивительное дело, но именно эта странность в хорошем писателе и ценится. «Говори, говори, — мысленно просим мы стóящего автора, — нас увлекает твой монолог, он нас радует или бесит. Не умолкай, разговаривай. Предмет, занимающий твое внимание, — извержение вулкана или порез при бритье — второстепенен…»
Я, например, в отрочестве прочитав «Фрегат ▒Палладу’», уже забыл за давностью лет, какие страны посетил Гончаров, но помню, что классик много брюзжал, на дух не переносил англичан и в совершенно мещанском своем самодурстве пожелал каким-то дальневосточным островитянам маршировать в мундирах европейского покроя вместо того, чтобы ходить в национальных хламидах и писать стихи палочками на табличках. Точь-в-точь по анекдоту о споре военных и гражданских, кто из них умнее, когда военные, торжествуя и как бы закрывая тему, вопрошают: «Раз вы, штатские, такие умные, что ж вы строем не ходите?»
Или другое писательское путешествие — «Путешествие в Арзрум». Наверняка, существуют и более обстоятельные и профессиональные описания русско-турецкой войны 1829 года, но у какого исследователя читатель натолкнется на сцену, исполненную такого злодейского юмора? Увидев меня во фраке, он (пленный паша. — С. Г.) спросил, кто я таков. Пущин дал мне титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наровне с властелинами земли и ему поклоняются. <…> Выходя из <…> палатки, увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом (outre) за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали.
Столь же необъективны, но хороши и занятны бывают и путешествия писателей во времени — мемуары. Потому что память даже порядочного и бескорыстного автора сама собой сортирует воспоминания по их эстетической пригодности-непригодности с точки зрения общей тональности будущих записок.
Путешествие может стать и личным подвигом писателя, вроде поездки Чехова на Сахалин. Но только прожженый циник-редактор решится поместить отчет о такого рода странствии в рубрику «Писатель путешествует».
И все-таки, многие писатели любили поколесить по свету, а мы с удовольствием и признательностью читаем их путевые очерки. Но, в первую очередь, не для того, чтобы пополнить свои знания о мире новыми сведениями — здесь дотошный и талантливый журналист сумеет не в пример больше, а чтобы еще раз подпасть под симпатичное нам обаяние — побыть в хорошей компании.