Беседа М. Мёрфи с Ф. О’Тулом о Брайене Фриле
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2007
Перевод Е. Скрылева
Перевод с английского Е. Скрылевой
Майк Мëрфи. Господин Финтан О’Тул[1], если вы не против, давайте начнем с вас. Какое место вы бы отвели пьесам Фрила сегодня, в начале XXI века?
Финтан О’Тул. Фрил — выдающийся драматург и, пожалуй, подлинный преемник Сэмюэля Беккета, и это очень почетное звание. Он усвоил наследие Беккета: чистоту языка и ощущение жизни как ловушки, в которую то и дело попадает человек. Фрил приобщил к этому наследию ирландцев, которые жили в эпоху великих перемен, начавшихся в 50-е — тогда он только начинал писать — и продолжающихся до сих пор. Хотя его сочинения связаны с Ирландией и со всеми социальными и политическими преобразованиями, которые в ней совершались, его произведения приобрели универсальность — они вышли за рамки конкретных обстоятельств, в которых были созданы.
М. М. В 1963 году Фрил решил написать «великую ирландскую пьесу». У него это получилось?
Ф. О’Т. Нет, не получилось. И мне кажется, он станет самым счастливым человеком, если это поймет. Сейчас, когда Фрил из прекрасного писателя превращается в великого, особенно ясно, что создать великую ирландскую пьесу невозможно, неверна сама постановка задачи. Через все его творчество проходит идея разрушения ирландской самобытности, в конце каждой его пьесы культура превращается в груду обломков, и каждый раз мы прокладываем себе путь среди них.
М. М. Считается, что происхождение и детство оказали огромное влияние на его творчество.
Ф. О’Т. Да. Фрил — из тех, кто напоминает не столько исследователя-путешественника, сколько археолога. Археолога, который ведет раскопки на небольшом участке и вгрызается в землю все глубже и глубже, но остается на одном и том же месте — там, где он вырос и где ему все дорого. Фрил родился в учительской семье с достатком ниже среднего. Они принадлежали к тем ирландцам католикам, которые считали, что государство Северная Ирландия лишило их гражданских прав, и относились к нему без особого трепета. Фрил вырос с чувством, что и он и все его окружение пребывают в ссылке где-то на краю света. В молодости он переехал из города Ома в Дерри. Но его всегда тянуло в сельский Донегол, куда он приезжал в детстве на летние каникулы. Он всегда очень остро чувствовал, что собой представляет старая, традиционная, сельская Ирландия. С одной стороны, он осознает, как тесно связан с католической и национальной традицией, с другой — понимает, что в Ирландии все не так просто. Фрил еще в молодости видел, как сильно Донегол отличается от Дерри. Дело в том, что ему еще тогда пришлось сделать очень непростой выбор: между священником и политиком. Он поступил в богословский колледж в Мейнуте.
М. М. Наверное, ничем хорошим это не кончилось.
Ф. О’Т. Фрил никогда об этом не говорил. И не писал. И само пребывание в Мейнуте, и решение уйти оттуда дались ему нелегко.
М. М. Сколько лет он там провел?
Ф. О’Т. Два года, так что это не было случайным коротким эпизодом. Одна из первых пьес с многозначительным названием «Внутренний враг» — о монахе, уехавшем из родного Донегола на остров Айона. В пьесе главный герой — священник, он выполняет особую священническую миссию. Это очень важный акцент. Фрил не мог стать ни политиком, ни священником — и тот, и другой путь были для него закрыты, возможно, это вообще был ложный выбор. В итоге он занялся и тем и другим одновременно — стал писателем.
М. М. Какое влияние оказали на Фрила родители?
Ф. О’Т. Очень большое, причем как со знаком плюс, так и со знаком минус. Эта двусмысленность ощущается во всем творчестве Фрила. Он по большей части создание своего отца. Отец вступил в националистическую партию Дерри, и от Брайена, надо думать, ожидали, что он пойдет по его стопам; в каком-то смысле так и случилось. В 60-х он активно участвовал в национальной политике. Да, он проделал тот же путь, что и отец, но постепенно путешествие превратилось в нечто совсем иное. Он не стал политиком, а принялся исследовать природу истории и политики, политическую кухню как таковую. Священника из него также не вышло — он увидел, что искусство тоже своего рода служение. В своем творчестве Фрил постоянно пытается исцелить, благословить — пусть это только мечта и остается чувство, что в нашем мире исцеление души невозможно. Отчасти поэтому произведения Фрила так волнуют читателя.
М. М. Когда в его жизнь вошла литература, когда он понял, что может писать?
Ф. О’Т. В учительской семье всегда уделяют внимание и чтению, и сочинительству. Писателем Фрил почувствовал себя сравнительно поздно, уже когда уехал из Мейнута. Дело в том, что он считает себя человеком, который не выполнил своего предназначения и увидел в писательстве некую альтернативу — возможность делать примерно то же самое, что он собирался в юности. До начала 60-х Фрил работал учителем. И в его произведениях постоянно ощущается желание учительствовать, он и в самом деле учит через писательство.
М. М. Фрил начинал с коротких рассказов, это было важно для его становления?
Деклан Киберд[2]: Да, очень. Фрил с ранних лет понял, что философию ирландцам издавна заменила притча. От его пьес всегда остается чувство, будто он пишет их не для того, чтобы ввести в них лирическое начало, типичное для рассказа, а чтобы посмотреть, как одну и ту же историю люди передают по-разному. «Целитель» — яркий тому пример, там все основано на вариациях. В какой-то степени по этому принципу построены все его пьесы. Тем самым Фрил будто спрашивает нас, можно ли воскресить прошлое, можно ли понять и национальное прошлое, и свое собственное.
М. М. Как вы считаете, несмотря на весь успех, не рискованно ли было строить «Филадельфия, я иду к тебе!» на двух образах — Внешнего Гара и Внутреннего?
Ф. О’Т. Фрил таким образом наблюдает за тем, как внешний мир воздействует на внутренний мир человека, в том числе и разрушает сокровенное «я», которое в результате может рассыпаться. В последние десятилетия ХХ века вопрос этот ставится особенно часто. У Фрила нет четкой границы между двумя мирами, и, если люди не могут сказать открыто о том, кто они такие и кем себя считают, их «я» взрывается. Именно это и происходит в «Филадельфии» с двумя воплощениями Гара. Это мы видим и в «Целителе»: главный герой, Фрэнк Гарди, сам не знает, кто он такой, а затем его темное «я», непонятное ему самому, вдруг проявляется и излечивает его. Внутреннее и внешнее сливаются, и Фрил использует эту прекрасную метафору.
М. М. О пьесе «Переводы» говорят, что в любой стране люди лучше поймут себя, если ее прочтут. Вы с этим согласны?
Д. К. Доля истины в этом есть. Я был на спектакле в Таллине в Эстонии в середине 80-х, когда советская империя еще казалась несокрушимой. Удивительно, как легко зрители отождествляли себя с тем, что происходило на сцене. В жизни ирландцев 30-х годов они узнавали себя и свои отношения с Россией. Такие, по сути, общечеловеческие произведения везде будут собирать большую аудиторию и всюду будут поняты.
М. М. Не слишком ли сильно Фрил доверяет истории и прошлому?
Д. К. Пожалуй, но я не назвал бы это слабостью. Он обращается к прошлому, чтобы понять настоящее и заглянуть в будущее. Его герои с трудом приспосабливаются к современному обществу, для многих ирландцев это травмирующий опыт, но Фрил понимает, что мы слишком одержимы прошлым. В 30-е годы XIX века люди, привыкавшие к новому языку, испытывали такие же трудности, что и мы в 50-х -60-х в связи с началом нового экономического курса. Тут есть предсказание будущего — Фрил хочет сказать, что ирландцам всегда придется к чему-нибудь приспосабливаться, и это всегда будет трудно, поэтому и через сто лет зрители посмотрят пьесу «Праздник урожая» и узнают себя. Говорят, что у пророков много общего с художниками, настоящее они прозревают так глубоко, что будущее становится почти различимым, и, погружаясь в нынешний день, провидят грядущее. Гений Фрила отчасти в том, что он не противопоставляет их друг другу, а дополняет одно другим.
М. М. Ощущает ли он ответственность перед читателем и зрителем?
Д. К. Фрил прекрасно чувствует связь с публикой, именно потому он каждый раз меняет приемы в пьесах — старается не наскучить ей, но делает это незаметно, деликатно. Последние десять лет мы то и дело обсуждаем наше общество и экономику. В 1990 году была поставлена пьеса «Праздник урожая». Она, среди прочих своих достоинств, отличается большим изяществом формы. Ведущих линий в пьесе две. Первая: воспоминания сестер Манди и мальчика о событиях 1936 года. Вторая — линия того же мальчика, Майкла, который уже вырос и размышляет об этих самых воспоминаниях. Он из тех, кто довольно грубо вторгается в жизнь, хочет, чтобы она шла быстрее. А сестры цепляются за каждую минуту, мечтают задержать ее, насколько можно. Прекрасно передано ощущение истории, прожитой на двух разных скоростях. Несчастные сестры знают, что время не остановишь, и все-таки пытаются его удержать. Грубиян-хроникер понимает неотвратимость хода времени. Наверное, сам Фрил объяснил бы все это по-другому, да и критики рассуждали бы иначе, но, по-моему, Фрил связан со своими зрителями на интуитивном уровне, и каждый из них проживает свою версию истории, идущей на двух скоростях.
М. М. Как он относится к наградам? Нравится ли ему их получать? Хотя кому же не нравится…
Ф. О’Т. Фрил — старомоден в своем отношении к театру, хотя он сейчас усмехнулся бы. Он бы предпочел, чтобы его считали писателем и художником. Он остро сознает, что театр сегодня — занятие вульгарное. Театральная жизнь на 80 процентов состоит из шоу-бизнеса, главное — продать все места. Да, театр существует для зрителя, против этого он не возражает. Но Фрилу претит вульгарность современной театральной жизни. У него ощущение краха, когда он видит, что написанное дома в корне отличается от постановки.
М. М. Тяжело ли он переживал неудачи на Бродвее, я имею в виду пьесы, снятые с показа после двух представлений?
Ф. О’Т. Кому это было бы легко! Его лучшую пьесу «Целитель» поставили и тут же сняли. Это было слишком жестоко, лучше бы они сразу от нее отказались.
Патрик Мейсон[3]. Можно себе представить, как это больно, хотя, с другой стороны, понимаешь, сколь абсурдна вся эта ситуация, ведь пьеса — удивительная, она переживет всех нас.
М. М. Давайте поговорим о творческом процессе Фрила. Как он пишет? Долго ли работает над пьесой? Ведет ли дневник?
Ф. О’Т. Фрил не из тех, у кого сюжет быстро складывается в голове, и остается только записать его. Пьеса приходит извне. Она представляется ему чем-то очень далеким, ему надо найти, поймать ее. Он пишет долго, карандашом, в блокноте, пишет постоянно, без перерыва. Сначала это голос одного какого-то героя, он произносит вслух то, что можно записать, это ведет к чему-то еще. Я уже сравнивал Фрила с археологом. Он ищет так же кропотливо, так же отбрасывает ненужное. Прежде чем приступить к работе над пьесой, он перелопачивает огромное количество материала.
Много читает. В основе каждой пьесы лежат одна-две монографии. Работая над историческими «Переводами», он читал «Бумажный ландшафт» Джона Эндрюса, книгу о картографах XIX века, она имела для него большое значение. Для «Праздника урожая» — книгу Моры О’Нилл, о фестивале в Лугнасе. Он напечатал свои дневники; если их прочитать, может показаться, что написание пьесы — очень рискованное предприятие, потому что сам автор никогда не знает, получится ли что-нибудь из этого хаоса, но так углубляется в материал, что назад ходу нет. Каждая его пьеса представляется вам как читателю, а лучше как зрителю, и вы переживаете ее — не отполированную, не завершенную. Все его книги написаны искусно, мастерски, но не связаны в один узел. Напряжение — в самом раскручивании действия. И то, как он пишет свои пьесы, сказывается на этом самом раскручивании.
М. М. Случались ли у Фрила периоды творческого застоя?
Ф. О’Т. Конечно. Люди судят о нем по тому, каким он стал в двухтысячном году, о нем говорят как о великом писателе, называют его карьеру блестящей. Но это не так. Было множество фальстартов. До «Филадельфии» — целый ряд неудачных пьес. И потом на протяжении десяти лет ни одной крупной, законченной и удачной вещи. Он не прекращал работать, но не написал ничего достойного автора «Филадельфии» или хотя бы чего-то близкого к ней.
Фрил очень хорошо понял, как тяжело писать после такого взлета, как «Филадельфия». Но в конце 70-х вышли три пьесы, причем одна за другой, то был перелом в его творчестве: «Целитель», «Переводы» и «Аристократы», их поставили всего на полтора года. Для ирландского театра это немыслимые сроки.
М. М. Что Фрил думает о молодых писателях вроде Мартина Макдонаха[4] и Конора Макферсона[5]? Кто-то назвал Макферсона новым Чеховым, Фрила с ним тоже когда-то сравнивали.
П. М. Рано или поздно с ним сравнивают всех ирландских драматургов, особенно грешит этим Чарльз Спенсер из «Дейли телеграф», насчет Макферсона — это тоже он написал.
М. М. Кто повлиял на творчество Брайена Фрила?
Ф. О’Т. Например, Майкл Маклаверти[6]. Все его земляки, ольстерцы, чувствовавшие связь с родиной, сохранявшие верность католической традиции, для него очень много значат. Не нужно изучать биографию Фрила, чтобы понять, кто из драматургов повлиял на него, — все они есть в его вещах. В том числе и Чехов. Грусть, меланхолия в пьесах Фрила — наследие Чехова. Конечно, не обошлось и без О’Кейси. Последний акт «Переводов» — явная перекличка с О’Кейси, на ум сразу приходят вернувшиеся из паба Джоксер и Капитан Бойл[7]; все вокруг рухнуло, нужно собирать все заново, по крупицам. Нельзя не вспомнить и Софокла с Эсхилом. Герои Фрила всегда там, где нельзя поступить правильно и приходится продолжать жизнь после трагедии.
М. М. Да и влияние Тома Мёрфи[8] тоже есть, ведь музыка играет большую роль в творчестве Фрила, не так ли?
Ф. О’Т. Музыка — это то, что сопровождает его с детства. Мы говорим о Фриле как о писателе, а это не совсем так, как и в случае с Мёрфи. Хотя они оба пользуются вербальными средствами, прежде всего они слышат. Их диалоги — это не слова, написанные на бумаге, а речь, обращенная в зрительный зал. И Фрил и Мёрфи скорее драматурги-музыканты, чем литераторы. Пьесы Фрила всегда зачаровывают ритмом, звуком, голосом.
М. М. А что для него значат переводы и почему он ими занимался?
Д. К. Переводы для него очень важны, Фрил помешан на традиции и знает, как легко она исчезает. Традиция — это прежде всего «передача опыта». Фрил понимает, что нельзя сохранить все, но бесценно даже малое. Один из способов идти в ногу со временем — это переводить. Фрил не просто литературный переводчик, не просто посредник между гэльской и английской культурой. По его мнению, каждое поколение должно перелагать народную мудрость на свой язык. В «Филадельфии» слышен протест против обязательного католического канона, так как церковный язык прошлых столетий был непонятен молодежи 60-х. Фрил смотрит в будущее и понимает, что у нас есть долг не только перед предками, но и перед потомками.
М. М. Патрик, скажите, правда ли, что он очень привязан к своей семье — жене, пятерым детям?
П. М. Да, Фрил ведет необыкновенно замкнутый образ жизни, он поставил барьер между своей профессиональной и семейной жизнью и правильно сделал. Он очень оберегает Анну и детей.
М. М. Может быть, Фрил просто деревенский житель, который не любит город?
П. М. Ему нет равных, когда речь идет о посадке деревьев. Он разводит пчел, неплохое занятие, правда? Интересно, что в связи с этим опять же вспоминается Чехов.
Ф. О’Т. Драматурги обычно живут в городе. Когда приходит успех, они переезжают в Лондон, Дублин или Нью-Йорк. Куда-нибудь поближе к театрам. Пьесы пишутся для сцены, то есть для города. Фрил — драматург, но предпочитает деревню. Ему очень важно сказать: «Вот он я. Если я вам нужен, приходите. Я здесь». Место для жизни он выбирал тщательно. Это далеко и от его родины, в Ома, и от Дерри. Фрил не вписывается ни в один стереотип. Он выходит, конечно, в свет, но ненадолго.