Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2007
В июле, в тридцатый уже раз, проходил ставший традиционным Кембриджский литературный семинар, который естественней было бы назвать по-военному смотром. Смотром современных британских авторов и “потребителей” английской литературы, съехавшихся в древнейший университетский город на шесть дней со всего мира. Тридцатую встречу писателей и читателей, как и предыдущие двадцать девять, организовал и провел Британский совет.
“Съехался” на международный слет любителей английской словесности и я. По пути, на Центральной автобусной станции в аэропорту Хитроу, в преддверии интернационального форума, я получил — словно бы в гомеопатических целях — мощную прививку ксенофобии. Регулировщица автобусов, “лицо пакистанской национальности”, на родовитую британскую леди, прямо скажем, похожая мало, проходя мимо весело щебечущих на остановке юных китайцев и китаянок, обронила на довольно скверном английском то, что на русский язык можно было бы перевести примерно так: “Что это вы мне тут китай-город устроили!” Китайцы разом приуныли и стихли, а я обрадовался: не мы, значит, одни такие. И подумал: по сравнению с китайцем и пакистанка — британка.
Семинар же отличался, как такому событию и следует быть, исключительной политкорректностью, царившую на нем атмосферу иначе как замшелым советским словосочетанием “дружба народов” не назовешь, причем дружили и “народы”, которым вроде бы сегодня дружить негоже. Ладно бы украинец и двое узбеков, но даже литовка, латышка и эстонка — поверите ли? — общались со мной не на языке международного общения, дабы отгородиться от еще совсем недавнего общего прошлого, досадного эпизода в их истории, — а по-русски, на языке старшего (чуть было не написал “Большого”) брата.
И повышенной “литературкорректностью” тоже. Все выступления приглашенных авторов начинались неизменным: “I am most grateful and privileged”, да и мы, семинаристы, не ударили лицом в грязь: слушали со вниманием (если не считать представителя РФ, в какой-то момент сладко задремавшего), не уставали благодарить модераторов, организаторов, явленных нам писателей, задавали им вежливые, риторические, большей частью необязательные вопросы вроде: “А современную литературу вы читаете?” или “Какие писатели оказали влияние на ваше творчество?” Царила, одним словом, благостная обстановка, свидетельствующая о том, что избранные Британским советом поэты и прозаики талантливы и оригинальны, а мы, слушатели, пытливы и любознательны.
Схема презентаций инженеров человеческих душ, будь то Эдинбургский книжный фестиваль или Кембриджский семинар, давно и тщательно отлажена, расписана по минутам.
Акт первый: модератор в легкой, непринужденной манере представляет писателя, он отлично знаком не только с его творчеством, но и с ним самим; если бы их диалог шел по-русски, они почти наверняка говорили бы друг другу “ты”.
Акт второй: писатель в не менее непринужденной манере благодарит модератора, Британский совет за честь выступить перед столь квалифицированной и многоликой аудиторией и что-то — для затравки — рассказывает о себе и своих книгах. Многие — особенно те, кто постарше — ударяются в воспоминания: тяжелое детство, Битва за Англию, первые, еще нетвердые литературные шаги.
Акт третий: писатель читает вслух отрывки из своих книг; по тому, как читает, видно — ему (ей) нравится. Нам, впрочем, нравится тоже. Многие, хоть и не всегда и не всё понимают, громко смеются, часто аплодируют; смеются, собственно, тем громче, чем меньше понимают. Модератор — весь внимание: книгу он, естественно, читал, но слушает не шелохнувшись, как в первый раз; аплодировать начинает первым и первым же задает вопрос, обращаясь к автору по имени.
Акт четвертый: писатель отвечает на вопросы аудитории (больше всего вопросов, как правило, у представителей “третьего мира” и у модератора, которому надлежит “держать зал”); отвечает с юмором, к себе и к своим литературным заслугам относится с иронией, много и часто шутит — “отечество карикатуры и пародии” как-никак.
Акт пятый: по просьбе аудитории и модератора, писатель вновь подходит к пюпитру и читает еще одно-два стихотворения или прозаический отрывок. В книжках, из которых читает, закладки — значит, заранее готовился, никакого экспромта. В заключение — неизменно громкие и продолжительные аплодисменты, участники семинара бросаются покупать последний роман (сборник стихов, сборник рассказов) только что выступившего автора, в мгновение ока ставшего кумиром, и выстраиваются в очередь, чтобы их у него подписать. Занавес и кофе-пауза.
Что же за занавесом? Какой литературой нас потчевали? Родит ли еще английская земля диккенсов и оденов? Писателями первого ряда Джулианом Барнсом и Кадзуо Исигуро, Питером Акройдом и Тибором Фишером, Грэмом Свифтом и Иеном Макьюэном, которых в России давно и хорошо знают, и не по одной книге, нас, во всяком случае, не угостили. Длинная ли, выражаясь спортивным языком, у англичан сегодня “литературная скамейка”?
Буду чистосердечен: на все эти вопросы я ответа не имею, да и в качестве “скаута” от журнала “Иностранная литература” потерпел фиаско. Портфель журнала после моей поездки в Кембридж “новыми поступлениями” не пополнится. И не только потому, что среди приглашенных сочинителей не было грандов. Дело в том, что воспринимать литературное произведение, прозу особенно, на слух — вещь неблагодарная. Автор, с одной стороны, помогает себе голосом, интонацией, отчего кажется ярче, талантливей, чем на самом деле. С другой — увлекается, читает порой слишком долго, не всегда выбирает самый “выгодный” отрывок, отчего слушателя убаюкивает, и он пропускает то, что едва бы пропустил при чтении. Может быть, поэтому уровень большинства прочитанных нам стихов, рассказов, отрывков из романов, биографий, воспоминаний, путевых заметок, пародий (были и пародии) особенно интересными мне не показались. Пародии, впрочем, — особенно на Дилана Томаса, Т. С. Элиота и Агату Кристи, написанные и прочитанные с несомненным артистизмом их автором Саймоном Бреттом, знающим о детективах и триллерах не понаслышке, — были очень недурны.
Но — нет худа без добра. Когда смотришь не слишком интересную пьесу, поневоле обращаешь повышенное внимание на внешность актеров, на то, как они загримированы, как держатся на сцене, на их костюмы, на шероховатости и накладки, которые они допускают, на реакцию зала и проч. Вот и мне куда более любопытным показалась не “литературная часть”, а окололитературная, а точнее — вовсе не литературная.
В Кембридже я все время ощущал себя зрителем, а не читателем. И запомнились мне, соответственно, не отрывки из детектива, прочитанного нам Саймоном Бреттом, а маленький, коренастый, средних лет человечек, который смахивал на Пиквика и демонстрировал блестящие актерские способности: “Завещание Агаты Кристи” Бретт читал тоненьким, гнусным голоском занудной старушенции, отчего, если бы не строгий взгляд модератора, мы сползли бы со стульев и кресел и долго катались бы по полу.
Запомнился не Майкл Холройд, недавно удостоенный рыцарского звания автор романизированных биографий знаменитых актеров и режиссеров: Генри Ирвинга, Элен Терри, Гордона Крэга, — а высокий, худой старик, который с таким увлечением, такой страстью читал душещипательную историю о последних часах Ирвинга, что казалось, будто он сочиняет ее у нас на глазах. Когда великий английский актер испустил, наконец, дух, у Холройда задрожал голос, и я подумал, что Диккенс, должно быть, точно так же пускал слезу, когда читал на публике о смерти Малютки Нелл.
Говард Джейкобсон, автор девяти романов из англо-еврейской жизни, сатирик, вышедший, по его собственным словам, не из Шолома-Алейхема или Исаака Башевиса Зингера, а из Джейн Остин и Диккенса, напротив, сентиментальностью не отличался. Улыбчивостью, впрочем, тоже. Как и полагается настоящему сатирику, он был, как говорят англичане, dead serious, при этом умело и хладнокровно смешил аудиторию, причем в основном не тем, что читал, а тем, как — язвительно, остроумно — отвечал на вопросы. Джейкобсон, как, впрочем, и на прошлогоднем Эдинбургском фестивале, жаловался на то, что британские евреи ассимилировались и слышать не желают о том, что они евреи, и превозносил литературу смеха: “Чтобы рассмешить читателя, нужно потратить куда больше усилий, чем если хочешь вызвать у него слезы”. Мысль спорная. Нас, во всяком случае, он смешил полтора часа без малейших усилий.
В отличие от лаконичного, неулыбчивого и саркастического Джейкобсона, молодая писательница Керсти Ганн была не по-английски восторженна и многословна. Специализируется миссис Ганн на жанре, который сама же называет “лирическим романом”, а я — судя по тому, что она читала, — назвал бы “водяным”: основной герой ее прозы (не потому ли, что родом она из Новой Зеландии) вода, море: “Вода утешает, в море есть что-то материнское, оно словно зовет: ”Иди ко мне”…”. Лирически проникновенными были и ее рассуждения о таинстве творчества. Вот что я записал с ее слов: “Пишу в постели и от руки — освобождаюсь от наболевшего… Пейзаж — это всегда больше, чем место действия… Люблю сочинять, ибо на тебя обрушиваются потоки — нет, не воды — памяти… Надо ощущать свою ответственность перед белым листом бумаги…” (А мы вот, наоборот, говорим, что бумага все стерпит.) Джейкобсон и Ганн, одним словом, отлично бы работали в паре — такие они разные.
Элисон Кеннеди, в отличие от остроумца Джейкобсона и погруженной в творческие раздумья Керсти Ганн, была настроена на деловой лад и говорила поэтому в основном не про литературный, а про редакционно-издательский процесс. Оказывается, помимо теле- и радиоинтервью, предпрезентаций, анонсов в газетах и журналах и прочего, говоря по-английски, “брендинга”, а по-русски “раскрута”, английский издатель готовит, в надежде угодить книжному магазину, не одну, а сразу пять-шесть (!) обложек будущей книги. Поистине дьявольская предусмотрительность! И разорительная. Неужто и мы до такого дойдем? Или уже дошли?
Самым же интересным — говорю это без тени иронии — было выступление Эндрю Моушена, поэта-лауреата, наследника Драйдена, Вордсворта и Теннисона на этом славном поприще. Мало того что Моушен читал довольно мрачные стихи из сборника 2002 года “Публичная собственность”, он еще поведал нам грустную и поучительную историю о том, что значит быть поэтом-лауреатом. Когда ушедший ныне в политическую тень Тони Блэр вручал Моушену диплом первого поэта Англии, он — то ли случайно, то ли сохраняя верность традиции — повторил сказанное в 1762 году тогдашним премьером лордом Бьютом доктору Джонсону при вручении ему пожизненной пенсии: “Она дается вам не для того, чтобы вы что-то делали”.
Очень скоро выяснилось, однако, что у поэта-лауреата немало обязанностей, и “шапка Мономаха” очень даже тяжела. Моушен, тяжело вздыхая, рассказывал, что должен, во-первых, заседать в комиссиях, жюри и всячески пропагандировать поэзию; во-вторых, преподавать поэзию в средних школах; в третьих, выступать с публичными чтениями, а в четвертых, время от времени писать eventful poetry — стихи на случай. После стихов про судьбу британских солдат в Ираке бедняга Моушен получил, по его словам, тысячи электронных писем, где одни — апологеты чистой поэзии — писали, что поэт не должен касаться таких тем, а другие, настроенные патриотически, возмущались: “Какое право вы имеете издеваться над нашими солдатами!” Вот и будь поэтом-лауреатом после этого! Утешается Моушен воспоминаниями о детстве: его последняя книга так и называется, а также сочинением литературных биографий; последняя — толстенный “кирпич” — посвящена его любимому поэту Джону Китсу, которого судьба предусмотрительно избавила от необходимости писать “стихи на случай”.
Перечитал написанное, и получилось, что всем-то я недоволен: и уровень писателей невысок, и плохо, когда вслух стихи и прозу читают. Может, все это отчасти и правда, но как было бы здорово (подумалось мне по возвращении), если бы точно такой же семинар, с точно такой же многоликой, многонациональной аудиторией проходил не в Кембридже, а, скажем, в Санкт-Петербурге. И не по-английски, а по-русски. Если бы свои стихи и прозу читали вслух не английские, а русские писатели, а вопросы им задавали их иностранные читатели и почитатели. И при поддержке не Британского, а аналогичного российского совета, который бы “нес в иноязычные массы” русскую культуру, литературу, науку, образование.
Как говорится, мечтать не вредно.