Пьеса. Послесловие Марка Дадяна
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2007
Перевод Марк Дадян
Память как пространство ошибки
Как часто — в беседе или в опасных проливах собственных воспоминаний — мы вдруг сознаем, что неточности, противоречия, несоответствия чуть “сдвинули” привычную картинку, изменили перспективу, и вот мы уже не уверены, в каком именно музее созерцали то полотно знаменитого живописца, а друг убеждает нас, что работа никогда не выставлялась, и видеть мы ее могли разве что в художественном альбоме. Канва истории остается неизменной, но подробности ускользают, скрываются за пеленой времени, тонут в ежедневных потоках слов.
Памяти присуща известная неоднозначность. Опыт, в том числе литературный, немыслим без явных или подразумеваемых противоречий.
В какой мере Марию, сестру Марфы и Лазаря, умастившую Христа в доме Симона Прокаженного в Вифании (Ин. 11:2), следует отождествлять с грешницей, умастившей ноги Иисусу в доме Симона Фарисея в Галилее (Лк. 7:37-39)? Сколько ослов привели к Христу перед входом Господа в Иерусалим в канун Пасхи? Изменяют ли эти и еще десять тысяч спорных вопросов в синоптических Евангелиях суть благовествования? Отнюдь нет. Отражают ли они свойства нашей памяти? Безусловно.
Узлов разночтения в пьесе Фрила значительно меньше — около дюжины. Перечислим некоторые из них. Мы предполагаем, что герои “Целителя” вспоминают те двадцать с лишним лет, что провели вместе.
Вопрос о ребенке. Фрэнк утверждает, что Грейс была бесплодна. Точка. Не было никакого ребенка. В шотландской деревне Кинлохберви троица отдыхала, а Фрэнк уехал оттуда только потому, что получил известие о болезни матери. По версии Грейс Фрэнк был рядом с ней, он принимал роды, а потом похоронил младенца и поставил крест на могиле. По версии Тедди Фрэнк ушел в горы и оставил его и Грейс одних у фургона. Он сам, Тедди, принял роды, а затем исполнил печальный обряд.
Возвращение в Ирландию и фермеры-головорезы. Фрэнк говорит, что никогда не рвался обратно на родину — ехать в Ирландию его вынудили Грейс и Тедди. Те, в свою очередь, утверждают, что Фрэнк мечтал вернуться домой. Сколько их было в пабе, этих с замечательной лаконичностью описанных Фрилом (“белые гвоздики в петлицах… темные, квадратные лица”) недобрых фермеров? Четверо, а калеку привезли потом, под утро? Или пятеро, вместе с калекой? Кто заговорил первым — Фрэнк или Нэд? Сам ли Фрэнк предложил исцелить Донала и калеку Макгарви, или его вынудили заняться врачеванием? Это в конце концов важно, ведь в результате последнего “сеанса” главный герой, если воспринимать текст буквально, лишился жизни.
Замечательно, что умножение неоднозначностей в пьесе происходит почти незаметно. Кто предложил использовать песню Джерома Керна в качестве “фоновой” музыки? Сколько голубей было у мисс Мулатки, клиентки незадачливого Тедди? Три птицы? Или сто двадцать? Откуда родом Грейс? Из Йоркшира, как утверждает Фрэнк? Но почему, сбежав от Фрэнка, она отправляется “домой” в Кнокмойл — деревеньку в Северной Ирландии? И сбегала ли она от него вообще? Грейс считает Фрэнка выдумщиком, “пересоздававшим” мир вокруг себя. Так, может быть, Фрэнк выдумал и всех остальных — Грейс, Тедди, страждущих калек, жестоких фермеров, всю свою жизнь?
Впрочем, насколько все это важно?
В пьесе Фрила нарушена презумпция факта, и это, безусловно, роднит “Целителя” с релятивистской непреклонностью великих идиотов Беккета. Фрил мастерски (пусть и в несколько гротескной форме, ведь, поистине, трудно предположить, что человек запамятовал, что у него был ребенок) отражает в пьесе удивительное качество нашей памяти — ее ненадежность. При всем уважении к кельтскому колориту пьесы, “Целитель”, наверное, еще и об этом — о трудности понять другого, о присущей человеческому опыту неоднозначности и о непростых взаимоотношениях между мыслимым и действительным.
Марк Дадян